и с коммерческой точки зрения сотрудничество с ними было не выгодно.
Наступление нового 1916 года не принесло значительных перемен в ходе военных действий. Сражения забирали огромное количество человеческих жизней с обеих сторон. Война затягивалась, подъем патриотических настроений первого ее года сменился волной недовольства и разочарования. В кругу Добычиной высказывались противоположные мнения: сторонники заключения мира, среди которых был А. Бенуа, спорили с теми, кто выступал за ее продолжение до победного конца – В. Каратыгин и М. Горький. Впрочем, как отмечал Бенуа в своих дневниковых записях, что действительно думал о происходившем Горький, было не совсем понятно, да и отношение Надежды Евсеевны к войне было «туманным». «Кажется такая манера помогает при ее позе на (чуть ли не первопланную) революционерку. Ведь и среди самых убежденных борцов за революцию имеются вояки и даже “патриоты”», – делился своими впечатлениями Александр Николаевич [95]. У Добычиной также сохранились высказывания относительно политических убеждений Бенуа, которого она сравнивала с Маяковским: «Алекс. Никол. Бенуа ненавидел войну, ненавидел Романовых, но это была ненависть пацифизма, абсолютно недейственного характера, тогда как у Маяковского вы в каждом слове это чувствовали. Не говоря “долой самодержавие”, он давал такие характеристики людям и действиям, что эта непримиримость была органической». Она цитировала его резкие высказывания относительно происходившего на фронте: «Ну, перережут друг друга, все кончится хорошо и потом будет как надо»{25}. В письмах Добычиной, относящихся к предреволюционному периоду, не встречаются упоминания о ее левых взглядах и причастности к политической борьбе, которые нередко проскальзывают в документах начала 1900-х годов. Возможно, настроения Надежды Евсеевны не изменились, однако, увлеченная делами бюро, она вся посвящала себя своему делу.
Абрам Маневич. Венеция. Нач. ХХ века
Дальневосточный художественный музей
Добычина стремилась поддерживать высокий художественный уровень выставок и предлагать своим клиентам лучшие работы, однако ни с кем из российских художников первого ряда, о ком она мечтала, договориться не удалось. В январе она открыла выставку Абрама Маневича, художника еврейского происхождения, учившегося в Киеве и в Мюнхене. С 1912 по 1915 год Маневич жил в Париже, там с успехом прошла его персональная выставка в галерее Дюран-Рюэля. После возвращения в Россию художник вступил в Еврейское общество поощрения художеств в Петрограде. По всей видимости, именно благодаря этому обстоятельству у Добычиной состоялась экспозиция его картин, в которую вошли как вещи из частных и музейных коллекций, так и работы, выставленные на продажу. Согласно каталогу, цены колебались от 150 до 1500 рублей, причем рядом с каждой цифрой, написанной черной тушью напротив названия картины, значилась еще одна, выведенная карандашом, видимо обозначавшая нижнюю границу, по которой работы могли быть или были проданы. Несколько вещей приобрели Общество имени Куинджи и Академия художеств. Живопись Маневича отличалась присущей модерну декоративностью и поэтичностью. Названия его работ – «Сказочная зима», «Сказочная осень», «Осенние пятна» – как будто говорят сами за себя. Художник писал пейзажи синтетического характера, напоминавшие витражи, и не менее изысканные виды городов – Парижа и Венеции.
Петр Кончаловский. Портрет художника Георгия Якулова. 1910
Государственная Третьяковская галерея
Петроградская пресса слабо отреагировала на выставку Маневича – вероятно, российская публика была плохо знакома с этим художником. Зато большой резонанс вызвал прошедший 30 января благотворительный вечер в пользу лазарета, приуроченный к пятнадцатой годовщине смерти Оскара Уайльда и посвященный его творчеству. В вечере планировали участвовать поэты Ф. Сологуб, М. Кузмин и К. Чуковский, но никто из них не появился. Речь Сологуба была зачитана в его отсутствие, после чего Евреинов выступил с докладом «Театральность Уайльда». Его несколько пафосная и экзальтированная манера говорить понравилась далеко не всем слушателям, вместо аплодисментов некоторые провожали его шиканьем, что вызвало небольшой скандал. По свидетельству очевидцев, наиболее эффектным оказалось выступление Бальмонта, единственного поэта на этом поэтическом вечере. Публики в зале собралось очень много, благодаря чему удалось получить доход в 500 рублей. Лазарет деятелей искусства имел профицит бюджета, помощь приходила со всех сторон, что в очередной раз демонстрировало солидарность в художественно-артистических кругах.
В феврале 1916-го Надежда Евсеевна вновь предоставила пространство своего бюро объединению «Мир искусства». В этот раз ко всеобщему удивлению в экспозицию были включены работы «бубновых валетов» Ильи Машкова и Петра Кончаловского, несколько полотен Якулова и сумочки Ксении Богуславской, над чем особенно потешалась пресса: «Ридикюль футуристки! Таков отныне символ и стяг “Мира искусства”. Таково, увы, знамение всего нашего художественного бытия», – писал А. Левинсон. Один из «ридикюлей» приобрела себе Добычина. В это время она готовилась к организации еще более авангардной экспозиции, которая открылась 3 апреля и демонстрировалась чуть больше двух недель. «Выставка современной русской живописи» 1916 года стала своеобразным триумфом Кончаловского и Машкова, только что покинувших «Бубновый валет» и вступивших в «Мир искусства». Каждому из художников было отведено по комнате. В первой из них были развешаны 69 произведений Машкова, во второй – 21 работа Кончаловского. Интересно, что многие из них оказались впоследствии в собрании московского коллекционера Исаджана Степановича Исаджанова, который буквально накануне революции начал публично демонстрировать свою коллекцию в особняке на Старой Басманной.
Илья Машков. Портрет поэта. 1910
Государственная Третьяковская галерея
Следующая комната была отдана под новейшие произведения Марка Шагала, созданные им после возвращения на родину в 1914 году. На 8 из 63 работ были изображены солдаты – актуальный образ военного времени. Именно эти вещи («Солдат с сестрой» – кат. 102; «Падающий солдат» – кат. 103; «Солдат на носилках» – кат. 106; «Солдат» – кат. 107; «Солдат с сестрой» – кат. 110; «Офицер с солдатом» – кат. 111; «Солдат с хлебами» – кат. 138; «Солдаты» – кат. 143) вызвали вопросы цензора, однако военная цензура разрешила их «публичное демонстрирование». Напротив нескольких работ были указаны инициалы владельцев. Картина Шагала «Бабушка» принадлежала «Н. Е. Д.», что, по всей видимости, расшифровывалось как Надежда Евсеевна Добычина. Экспозиция также включала шесть произведений Аристарха Лентулова, два из которых – «У Иверской» и «Нижний Новгород» – приобрел Исаджанов. Работы Рождественского, Мильмана, Розановой, Пуни, Кандинского и других дополняли картину актуальных художественных течений. Отзывы прессы были разгромные, но выставка привлекла к себе много внимания, что не могло не радовать устроительницу. Один из обозревателей глубокомысленно отметил:
«Есть нечто провиденциальное в том, что вслед за “Миром искусства” в том же самом помещении бюро г-жи Добычиной открылась выставка с названием “Современная русская живопись” <…> В этом противопоставлении (со стороны устроительницы едва ли умышленном) живописи тенденциям “Мира искусства” как раз ведь и заключается смысл происходящей в настоящее время эволюции нашего художества» [96].
Зал Ильи Машкова на «Выставке современной русской живописи» в Художественном бюро Н. Е. Добычиной
Действительно, «полевение» объединений и направлений художественного мира уже никого не удивляло. Вернувшиеся из-за границы в связи с началом войны художники активно заявили о себе и способствовали утверждению новых трендов. Вряд ли можно было себе представить еще несколько лет назад, что работы с подобной выставки будут отправлены для дальнейшего экспонирования с целью продажи: «левое искусство» с трудом находило покупателя. Однако после закрытия экспозиции в бюро некоторые из представленных там вещей были пересланы Надеждой Евсеевной в Гельсингфорс на выставку в галерее Стриндберга. В этой же галерее несколькими месяцами позднее открылась персональная экспозиция Кандинского. Трудно сказать, насколько Надежда Евсеевна была причастна к ее организации, но абсолютно точно, что она посетила выставку во время своего пребывания в Финляндии, куда отправилась на лечение летом. Она описала свои впечатления в письме Кандинскому следующим образом: «Была на вашей выставке у Стриндберга. Выставка мне очень понравилась, вещи за исключением 2х мне почти все неизвестны. Понравилась мне она и внешне, нет переполнения, но все же хотелось бы несколько больше дополнить мне знакомство с художником по периодам творчества, это как бы часть Ваших вещей, она не дает мне полного знакомства с Вами как художником в целом» [97].
Добычина не оставляла идеи организовать персональную выставку Кандинского в бюро, однако сообщала ему, что у нее нет ни одного свободного дня до конца ноября, когда что-то и может получиться. Известно, что Василий Васильевич был крайне недоволен отношением к нему нового владельца галереи в Гельсингфорсе Арвида Людекена, он не имел точной информации, какие именно работы были представлены на его персональной выставке, так как часть из них остались после «Выставки современной живописи», а пять работ были уже проданы. В письме к Людекену художник с негодованием требовал вернуть картины по адресу бюро Добычиной.
Выставочный сезон 1915/1916 завершился 5-й выставкой «Товарищества Независимых» (Вахрамеев, Бобышев, Грабовский, Чахров и др.), под которую Надежда Евсеевна сдала помещение. Непосредственно перед ее открытием была предпринята вторая попытка реквизировать бюро под военные нужды, о чем возмущенно писали в газетах. Арт-пресса констатировала, что ряд художников и художественных обществ не могли бы устроить своих ежегодных выставок, если бы закрылось бюро. Предоставляя свои залы «Миру искусства», «Независимым», Малевичу и Пуни, Надежда Евсеевна выполняла важную миссию, поддерживая искусство в военные годы. Газета «Вечернее время», подводя итоги сезона, упоминала три основные выставочные площадки в следующем порядке: Академия художеств, Общество поощрения художеств и Художественное бюро Добычиной.