[105]. Тем не менее выставка дала возможность впервые в России увидеть столько работ художника, собранных в одном месте. Достаточно масштабно было представлено творчество Марка Шагала, в каталоге значились 73 его произведения. Среди работ особенно выделялись «Натюрморт с бумагой» и «Автопортрет» Альтмана (1911), театральные эскизы и картины «Мотивы города» А. Экстер, крымские пейзажи Н. Кульбина, портреты В. Ходасевич. Об экспозиции написали Бенуа [106], Пунин [107] и Левинсон [108]. Она стала мощным и ярким аккордом, демонстрировавшим развитие русского авангарда в военное время и, что немаловажно, имела коммерческий успех: было продано 45 работ на сумму 6000 рублей.
Глава 7Накануне закрытия бюро
«Что принесет наступивший год? Только бы принес мир, а остальное приложится. А для того чтобы был мир, нужно, чтобы люди образумились, чтоб возникла и развивалась “воля к миру”. И как будто уже какие-то проблески того замечаются. Я их усматриваю хотя бы в том, что сейчас легче эту тему затрагивать и даже с людьми посторонними, неблизкими. Развязываются языки. <…> Да и все сильней сказывается бессмысленность всей этой дьявольщины. Игра не стоит свеч. Это должно, наконец, стать очевидным даже таким тупицам, как Милюков{27} и иже с ним, ведущим Россию к гибели во имя исповедуемой ими ереси! С другой стороны, глупость человеческая безгранична, всесильна, и весьма возможно, что мы так и докатимся до общего разорения и катаклизма!» [109]
Кузьма Петров-Водкин. На линии огня. 1916
Государственный Русский музей
Александр Николаевич Бенуа, сделавший эту дневниковую запись 1 января 1917 года, осознавал, в каком ужасном положении находилась страна, но надеялся, как и многие, на лучшее. Несмотря на социально-политический кризис, нехватку продовольствия, тяжелую ситуацию на фронте, художественная жизнь в столицах продолжалась по инерции. Более того, отмечалось повышение интереса к искусству, «охота» за антиквариатом, рост посещаемости выставок. Публицист Марк Слоним выделял бюро Добычиной как центр этих тенденций:
«Надо признать, что средоточием художественной жизни Петрограда является бюро Н. Е. Добычиной на Марсовом поле. Самое интересное и свежее в текущем сезоне неизменно находило приют в скромных залах бюро г-жи Добычиной. Здесь был и Гауш, и этюдная выставка “Мира искусства”, и выставка современной русской живописи <…> объединила москвичей и петроградцев» [110].
Финансовые дела Надежды Евсеевны шли, видимо, не так уж плохо. Цены на произведения искусства выросли, как и спрос на них. На вернисаже выставки объединения «Мир искусства», состоявшемся у Добычиной 18 февраля 1917 года, было продано работ на 40 000 рублей. Мероприятие посетило небывалое количество народу. По словам корреспондента газеты «Речь», в помещении «почти нельзя было двигаться, как в трамвае <…> выставку осаждали покупатели картин» [111]. Публика обсуждала написанный Ильей Машковым портрет художника, «у которого четыре головы и четыре руки». Это было классическое по композиции портретное изображение ученика и товарища Машкова Адольфа Мильмана, позировавшего в его мастерской. Использование кубофутуристических приемов в работе вступало в живой диалог с академичностью мотива, позы, натюрмортной постановки и серьезностью лица модели. Все вместе как будто передавало то исполненное трагического скепсиса настроение memento mori, которое охватило общество в годы войны.
Другой вызвавшей много споров работой среди выставленных у Добычиной картин стало полотно Кузьмы Петрова-Водкина. Его батальной сцене «На линии огня» была посвящена целая газетная статья [112]. Цензоры хотели запретить демонстрировать эту монументальную вещь, поскольку увидели в ней критику военных действий. Но были и защитники, которые утверждали, что картина, наоборот, проникнута патриотическим чувством, о котором якобы художник боялся заявить во всеуслышание, опасаясь критики со стороны пацифистски настроенных товарищей по «Миру искусства». Написавший статью Николай Брешко-Брешковский прежде всего имел в виду Александра Николаевича Бенуа, который в это время сильно сблизился с Надеждой Евсеевной. В неспокойное военное время художники «держались» за Добычину как за дилера, а Бенуа стал чаще бывать у нее в гостях и звать ее на свои вечера по средам, где она могла встретить самое разное общество{28}.
Добычина всячески старалась сохранить постоянных покупателей и укрепить новые связи. Среди последних особенно выделялась ее дружба с Максимом Горьким, завязавшаяся в 1916 году. Он посещал выставки в бюро, а также был частым гостем в доме Добычиных. Более того, Бенуа в дневнике отмечал, что его без Надежды Евсеевны уже никуда нельзя позвать и что сама Добычина держит себя так, как будто у них роман{29}. Тон нескольких опубликованных писем Горького к Добычиной весьма игривый. Из них мы узнаем, что он приобретал у Надежды Евсеевны картины Гауша, а также купил рояль Вячеславу Каратыгину. В 1916–1917 годах Горький и его единомышленники активно работали над книгами организованного ими издательства «Парус». В частности, с Бенуа и Добычиной обсуждались иллюстрации к детской серии, которые, по мысли писателя, должны были создавать лучшие современные художники. Зиновий Гржебин, соучредитель «Паруса», обращался к Надежде Евсеевне с просьбой прислать адреса Лансере, Нарбута, Митрохина, Яковлева, Гончаровой, Билибина, Стеллецкого и других художников, «пригодных для детских книг». Горький задумал издание научно-популярных брошюр для юношества – об Эдисоне, Д. Бруно, Сократе, Дарвине, Колумбе, Жанне д’Арк, Бетховене, Диккенсе, Байроне. Сам он хотел написать о Джузеппе Гарибальди. Проект не был реализован, но одна книга для детей, изданная «Парусом» в 1918 году, получила широкую известность – это сборник «Елка» с рисунками Ю. Анненкова, А. Бенуа, М. Добужинского, В. Замирайло, В. Лебедева, Б. Попова, И. Пуни, А. Радакова, И. Репина, В. Ходасевич, С. Чехонина. Сборник планировался к выходу весной 1917 года под названием «Радуга», однако Февральская революция, сложное экономическое положение и дефицит бумаги задержали печать издания. Активно участвовавший в проекте Бенуа писал тогда: «Какие теперь детские книжки, когда все трещит и готово распасться! Тем не менее чувствую долг что-либо делать! Да вот все запоздало!» [113]
Максим Горький. Петроград. 1916–1917. Фотография Мирона Шерлинга (открытка, 1967)
Государственный музей истории Санкт-Петербурга, Санкт-Петербург
Можно предположить, что сближение Добычиной с Горьким было связано также с его позицией по еврейскому вопросу. В 1915–1916 годах проблемы еврейского населения страны стали звучать громче. Евреи бежали и принудительно выселялись из западных губерний, где традиционно проходила черта оседлости, которая теперь находилась близко к фронту. Военные власти заставляли еврейские семьи покидать свои родные места, подозревая их в неблагонадежности и шпионаже в пользу немцев. Тысячи беженцев наводняли те зоны, куда им разрешали перебраться, что также вызывало всеобщее недовольство. Решением проблемы стала бы отмена черты оседлости. Этот вопрос обсуждался в Думе и в правительстве на протяжении нескольких месяцев. Фактически черта оседлости прекратила существование 19 августа 1915 года, когда управляющий Министерством внутренних дел разрешил ввиду чрезвычайных обстоятельств военного времени проживание евреев в городских поселениях вне черты оседлости, за исключением столиц и местностей, находящихся в ведении министров императорского двора и военного. Однако далеко не все были довольны таким решением правительства. Антисемитизм нашел широкое распространение среди населения. Максим Горький развернул кампанию против подобных настроений. Он стал одним из организаторов Русского общества для изучения жизни евреев, помогал собирать средства для беженцев и расселять их [114]. Надежда Евсеевна также поддерживала различные еврейские сообщества и поощряла интерес Горького к быту и традициям евреев. В стенограмме ее воспоминаний о Маяковском сохранился рассказ о совместном с Горьким посещении синагоги, когда писатель так расчувствовался, что расплакался (эта черта ему была свойственна). Владимир Маяковский осудил подобный визит. Добычина на этом примере ярко демонстрирует, насколько разными по характеру были эти два великих человека{30}.
Еще одной важной точкой соприкосновения интересов Надежды Евсеевны и Максима Горького была организация финской выставки, над которой Добычина уже давно работала. Горький много времени проводил на даче в Мустамяки (совр. Яковлево). Будучи на отдыхе в Хювинге, Добычина приглашала его к себе, но в это время писатель находился в Крыму. Он был хорошо знаком с рядом финских художников и способствовал их участию в проекте. В марте 1917 года он писал Галлену-Каллеле, что «выставка финских художников в Петрограде начнется через очень короткое время, она будет хорошей и интересной», и сожалел, что ни Каллела, ни Галлонен, ни Энкель не будут представлены ни одним произведением [115]. Максим Горький вошел в почетный комитет выставки. В начале 1917 года он участвовал в вечерах в Художественном бюро. 12 февраля Горький читал свое «Детство», остальные номера программы были музыкальными