Тыко Саллинен, Юхо Вильхо Риссанен, Ээро Ярнефельт с супругой и Надежда Добычина. Фото из статьи о выставке, опубликованной в журнале Veckans Krönika, № 18, 5 мая 1917
Отдел рукописей РГБ
«Присутствовал на банкете в честь финнов. И, Бог мой, до чего ладно и многозначительно связалось все то, что я видел тогда в Петербурге, с тем гомерическим безобразием, в которое вылился банкет! Собрались на него все те же, весь “цвет русской интеллигенции”, то есть знаменитые художники, артисты, писатели, общественные деятели, министры, депутаты и один высокий иностранный представитель, именно, посол Франции. Но надо всеми возобладал Маяковский. Я сидел за ужином с Горьким и финским художником Галленом. И начал Маяковский с того, что вдруг подошел к нам, вдвинул стул между нами и стал есть с наших тарелок и пить из наших бокалов; Галлен глядел на него во все глаза – так, как глядел бы он, вероятно, на лошадь, если бы ее, например, ввели в эту банкетную залу. Горький хохотал. Я отодвинулся.
– Вы меня очень ненавидите? – весело спросил меня Маяковский.
Я ответил, что нет: “Слишком много чести было бы вам!” Он раскрыл свой корытообразный рот, чтобы сказать что-то еще, но тут поднялся для официального тоста Милюков, наш тогдашний министр иностранных дел, и Маяковский кинулся к нему, к середине стола. А там вскочил на стул и так похабно заорал что-то, что Милюков опешил. Через секунду, оправившись, он снова провозгласил: “Господа!”, но Маяковский заорал пуще прежнего. И Милюков развел руками и сел. Но тут поднялся французский посол. Очевидно, он был вполне уверен, что уж перед ним-то русский хулиган спасует. Как бы не так! Маяковский мгновенно заглушил его еще более зычным ревом. Но мало того, тотчас началось дикое и бессмысленное неистовство и в зале: сподвижники Маяковского тоже заорали и стали бить сапогами в пол, кулаками по столу, стали хохотать, выть, визжать, хрюкать. И вдруг все покрыл истинно трагический вопль какого-то финского художника, похожего на бритого моржа. Уже хмельной и смертельно бледный, он, очевидно, потрясенный до глубины души этим излишеством свинства, стал что есть силы и буквально со слезами кричать одно из русских слов, ему известных:
– Много! Многоо! Многоо!» [122]
Комичная и одновременно отталкивающая картина этого действа во многом характеризует сложившуюся тогда общественную ситуацию: всеобщее чувство неуверенности и безнаказанности, столкновения между умеренно-либеральными и радикально настроенными слоями, неспособность контроля над ситуацией, что и привело в конечном счете к октябрьским событиям. Надо сказать, что торжественный ужин в ресторане у Додона нашел отражение не только в воспоминаниях Бунина. Вероятно, это был один из последних дореволюционных праздников с участием широкого спектра представителей художественно-литературных кругов. В письме к находившемуся на фронте Михаилу Ле Дантю его невеста Ольга Лешкова рассказывала, что устроительница вечера специально посадила Александра Бенуа рядом с Ильей Зданевичем, вероятно, надеясь на их примирение после выступления последнего на митинге деятелей искусства 12 марта. По свидетельству Лешковой, «Бенуа договорился до необходимости объединить все левые течения, до свободы самоопределения на основах взаимного доверия и т. д.» [123]. Сам Бенуа в дневнике интерпретировал события вечера немного в другом ключе. Его разговоры и споры со Зданевичем, Маяковским и Бурлюком разгорелись как будто бы еще на выставке с такой силой, что Надежда Евсеевна во избежание скандала вынуждена была увести его в отдельную комнату. У Додона он сидел между Константином Сомовым и Вальтером Нувелем и вынужден был заплатить 15 рублей за вино. По его словам, он сам провоцировал Маяковского на эскапады, а финны сильно напились и буянили. Несмотря на различные версии событий, изложенные их непосредственными участниками, все сходились на том, что вечер был очень ярким, пьяным, громким, и продолжился он в «Привале комедиантов», находившемся в подвале дома Адамини.
Сергей Судейкин. Два панно из кабаре «Привал комедиантов». 1916
Частное собрание
Обращаясь, собственно, к экспозиционной части проекта, надо отметить, что многие критиковали выставку за отсутствие работ первых имен финской художественной сцены, которые при этом посчитали возможным посетить открытие, как художник Галлен-Каллела. Всего в каталоге значились 273 живописных и графических произведения, 19 скульптурных работ, а также несколько предметов декоративно-прикладного искусства. Среди картин преобладали пейзажи и портреты в стилистике модерна и в духе символизма. Все34,016 птэто, как любила Надежда Евсеевна, демонстрировалось в соответствующем оформлении финляндских ковров и мебели и было декорировано цветами. Интересно, что каталог включал не только перечисление экспонатов, но и приветственные статьи Бенуа, Горького и Каратыгина, подчеркивавшие значимость события.
Альвар Кавен. Деревушка. 1920-е
Государственный Эрмитаж
Выставка стала несомненным триумфом Добычиной. Финские художники также оценили ее вклад в продвижение их искусства и щедрый прием. Один из них – Альвар Кавен – в письме от 22 апреля тепло благодарил Надежду Евсеевну за «все, что сделали для меня» и добавлял: «Дни, которые я пробыл у вас, кажутся мне самым прелестным сном. <…> Ура для Вас и за свободную Россию. Ура! Ура!» [124] Художник предлагал Надежде Евсеевне взять одно из его произведений (всего в каталоге их значится 15, № 51–65) как маленькую память и в знак благодарности. Добычина выбрала пейзаж «Деревушка» и, как свидетельствует записка ее сына Даниила Добычина, вложенная в каталог выставки, эта работа оставалась в семье, по крайней мере, до 1965 года. Из его же заметок известно, что у Надежды Евсеевны сохранилось еще несколько картин финских художников – Риссанена и Саллинена, которые в 1950 году были проданы Даниилом Петровичем через комиссионный магазин. Возможно, эти вещи были также подарены их авторами, но существует вероятность и того, что вернуть их в Финляндию не удалось в связи с Октябрьской революцией. По крайней мере, Риссанен в январе 1918 года в письме просил Надежду Евсеевну отправить его работы и вещи его товарищей в специальном вагоне, нанятом знакомым ему учреждением для транспортировки товара в Финляндию. Из переписки Добычиной с финскими художниками, которая шла весьма интенсивно в 1917 году, становится известно, на каких условиях устроительница выставок брала их работы для экспонирования и продажи: Надежда Евсеевна полностью покрывала расходы на транспортировку и страховку произведений искусства и оставляла себе 25 % от их цены в случае продажи. Как обычно, выставка сопровождалась музыкальной программой – вечерами финской музыки, проходившими в апреле 1917 года. Кроме совместного проекта с финнами, Добычина планировала на весну большую ретроспективу Рериха, организовать которую она давно мечтала сначала в Париже, а потом и в бюро, но эта идея так и не была осуществлена. После таких эмоциональных и насыщенных событиями месяцев Добычиной был необходим полноценный летний отдых: она уехала на дачу в местечко Силламяги Эстонской губернии, несмотря на всю непредсказуемость социально-политической и экономической ситуации и ухудшение позиций на фронте.
Юхо Вильхо Риссанен. Две девушки. 1916
Государственный Эрмитаж
28 сентября 1917 года Гинде Шиевне Добычиной (как указано в документе) было выдано свидетельство в том, что 34,016 птона как постоянный житель Петрограда имеет право на въезд в город. К этому времени российская армия сдала Ригу, что открывало противнику путь на столицу. Однако на Петроград двинулись тогда не немецкие войска, а мятежные части российской армии во главе с генералом Корниловым, требовавшие установления твердой власти в стране, отставки правительства и уничтожения большевистской угрозы. 29 августа 1917 года продвижение войск корниловцев было остановлено на участке Вырица—Павловск, где противники Корнилова разобрали железнодорожное полотно. Многих из его сторонников удалось уговорить сложить оружие. Внутри мятежных частей обстановка была напряженной. Сам генерал отдал приказ прекратить наступление и «соблюдать полное спокойствие», так как не хотел, «чтобы пролилась хоть одна капля братской крови». Корниловский мятеж кардинальным образом изменил расстановку политических сил, ослабив правое крыло и фактически лишив Керенского возможности лавировать между наиболее консервативно настроенными сторонниками и радикалами. Большевики распространяли свое влияние и набирали силу. 22 сентября они взяли под контроль руководство Петроградским советом рабочих и крестьянских депутатов, его председателем был избран Лев Троцкий. Совет выступил против Демократического совещания, созванного из представителей разных политических партий и общественных организаций в конце сентября, и стал последней попыткой примирения сил. Сформированное Керенским 25 сентября 3-е коалиционное правительство оказалось неспособным повлиять на ситуацию.
Большей части художественной интеллигенции оставалось только наблюдать за этими событиями и ждать. Надежда Евсеевна продолжала свою деятельность, на конец октября было запланировано открытие «Выставки этюдов» и вечер камерной музыки, посвященный А. П. Бородину, но оба мероприятия пришлось перенести. 25 октября по старому стилю началась Великая социалистическая революция, перевернувшая судьбу страны и затмившая собой любые другие новости и события. Как отнеслась Надежда Евсеевна к захвату власти большевиками? Архив, хранившийся в семье в советское время и проданный в Государственную библиотеку им. В. И. Ленина, не дает прямого ответа на этот вопрос. Для Добычиной всегда большое значение имели доступность образования и проблема притеснения еврейского населения Российской империи, к которому она принадлежала. Октябрьская революция решала оба эти вопроса, объявляя всеобщее равенство и вскоре взяв официальный курс на ликвидацию безграмотности.