В первые послереволюционные дни подруга Добычиной Ольга Эрастовна Озаровская, собирательница русского фольклора и общественный деятель, в письме к Надежде радостно вопрошала: «…думали ли мы, что заря пленительного счастья охватит уже все русское небо» [125]. Озаровская в ноябре 1917 года успела открыть клуб для домашней прислуги и планировала устройство второго, «так заворошилась эта инертная и темная масса рабов, которых презирают решительно все». Подобное отношение было распространено среди части знакомых Надежды Евсеевны. С другой стороны, сама Добычина, согласно дневнику Бенуа, с иронией обсуждала идею Луначарского сразу после революции организовать курсы по искусству для солдат и рабочих [126]. Сначала она пыталась игнорировать большевиков, продолжая делать свое дело, тем более что продажи произведений искусства в ноябре и декабре 1917 года шли хорошо. Как будет видно из дальнейших событий, Добычина была далека от революционных идей Ленина, при том что Февральскую революцию она приняла, как и многие, восторженно. Большевики захватили власть в тот момент, когда ее художественное предприятие находилось в расцвете своего развития, а она сама пользовалась всеобщим уважением и наслаждалась популярностью и влиянием («всемогущей Надеждой Евсеевной» называл ее Бенуа в своем дневнике в марте 1917 года). Социалистическая революция вскоре лишила ее бытового комфорта, имевшего для Добычиной большое значение. Фактически единственной ее задачей в первые послереволюционные годы было хоть частичное сохранение того, чего она добилась, и, конечно, собственного имущества – той коллекции картин, которая была собрана ею за предыдущие годы.
Надежда Евсеевна дружила с Горьким и была лично знакома с Луначарским. По воспоминаниям Александра Бенуа, ставший народным комиссаром просвещения Луначарский стремился в первые послереволюционные недели уберечь от разграбления и вандализма Зимний и другие дворцы и памятники. Он пытался подать в отставку, когда узнал о разрушениях в Московском Кремле. Казалось, ему было важно опереться на старых знакомых и проверенных деятелей культуры, даже если они не состояли в партии, не поддерживали большевиков, но готовы были к сотрудничеству ради защиты культурных ценностей.
Николай Купреянов. Граждане, храните памятники искусства. Плакат. 1918
Государственный музей истории российской литературы имени В. И. Даля
3 ноября Добычина была приглашена на заседание культурно-просветительской комиссии, где рассматривался вопрос охраны памятников. 29 ноября 1917 года ей было выдано подписанное самим наркомом просвещения свидетельство, согласно которому «выставочное помещение Добычиной является необходимым для устройства народных художественных выставок и лекций по искусству, ввиду чего реквизиция указанного помещения для других нужд недопустима». Это была временная охранная грамота, которая позволила ей продолжить свою деятельность. 11 ноября у Добычиной открылась «Выставка этюдов». Согласно каталогу в ней участвовали, представив большое количество работ, Юрий Анненков и Владимир Баранов-Россине, после Февральской революции вернувшийся в Россию из Скандинавии. 23 ноября экспозиция дополнилась работами из некой частной коллекции. Также в Художественном бюро были выставлены, по воспоминаниям Бенуа, «прелестные вещи А. П. Остроумовой (“Кавказский берег” и серия акварелей “Похороны жертв революции”)», пейзажи Бродского и самого Бенуа.
Несколько дней спустя после открытия Надежда Евсеевна включилась в обсуждение выставки «Труд в искусстве», столь необходимой для пролетариата, и дала предварительное согласие предоставить помещение бюро под этот проект. По ее мнению, нужно было обязательно собрать почетный комитет для его реализации. Интересно, что ее не смутила идея показывать репродукции картин за неимением подлинников, предложенная одним из инициаторов. В конце декабря в бюро разместилась коллекция банкира Н. А. Смирнова, который стремился срочно продать свое собрание. Он предлагал картины Русскому музею, но получил отказ и обратился к Надежде Евсеевне, которая выставила у себя принадлежавшую ему живопись XIX века: работы Шишкина, Саврасова, Тропинина и т. д. В целом в первые послереволюционные месяцы политика большевиков в отношении частной собственности и коллекций произведений искусства была не вполне понятна, поэтому те, у кого были наличные деньги, продолжали активно приобретать живопись в надежде хоть как-то вложить свой капитал.
Валентин Серов. Ифигения в Тавриде. 1893 (?)
Государственный музей изобразительных искусств Республики Татарстан
3 декабря Добычина посетила благотворительный аукцион в Обществе поощрения художеств и купила там акварель С. П. Яремича «Смольный собор». В эти же дни она взяла у Бенуа, с которым тогда тесно общалась, целый блок его графических работ. По сохранившимся в архиве документам можно судить о том, что Надежда Евсеевна в начале 1918 года приобретала произведения Остроумовой-Лебедевой, Нотгафта, Кустодиева, Браза, расплачиваясь с художниками дровами, керосином и продуктами. В составленном ею списке с ценами фигурируют следующие вещи: «Домик» и «Ифигения» Серова, африканские этюды Петрова-Водкина, «Китайский мотив» Судейкина, «Вижу врага» Рериха, несколько видов Версаля и Бретани Бенуа и др.
Дмитрий Стеллецкий. Заря. 1910
Собрание Валерия Дудакова
Многие коллекционеры и художники находились в замешательстве, некоторые готовились к отъезду. Бывший недоброжелатель Надежды Евсеевны, издатель «Аполлона» Сергей Маковский распродавал часть своего собрания, видимо, уже планируя эмиграцию. В апреле Добычина приобрела у него через посредника работы К. С. Петрова-Водкина, Н. К. Рериха, М. С. Сарьяна, С. Ю. Судейкина, С. Ф. Щедрина и Д. С. Стеллецкого. Вероятно, картина последнего осталась у Добычиной на долгие годы. Это было аллегорическое изображение «Зари», ранее опубликованное Стеллецким в «Аполлоне».
Дворец вел. кн. Михаила Николаевича (Ново-Михайловский). Нач. ХХ в.
Государственный музей истории Санкт-Петербурга, Санкт-Петербург
Как и многие из ее коллег и соотечественников, Добычина не чувствовала еще опасности со стороны новой власти. Ей казалось, что она занимала достаточно прочное положение, и слухи о запрете антикварного бизнеса, национализации дворцов и хранимого в них имущества, как и творившиеся на улицах беспорядки и насилие, не делали ее более осмотрительной. В дневнике Бенуа описан эпизод, когда она явилась в Зимний (видимо, имея туда свободный доступ), чтобы выразить обеспокоенность судьбой Ново-Михайловского дворца, который красноармейцы хотели забрать под свой штаб. До революции дворцом владел великий князь Николай Михайлович, внук Николая I, прозванный Филипп Эгалите за свои оппозиционные либеральные взгляды. Он принял Февральскую революцию и признал Временное правительство, однако вскоре разочаровался в нем. Надежда Евсеевна была лично знакома с великим князем: по предположению Бенуа, их мог свести коллекционер и один из организаторов «Русских сезонов» Аргутинский-Долгоруков. После захвата власти большевиками дворец Николая Михайловича был занят красноармейцами, которые быстро превращали роскошные интерьеры в вонючие казармы. Добычина предлагала перевести туда свое бюро и организовывать во дворце выставки, вероятно, обсудив эту идею с бывшим владельцем.
Если верить записям Александра Бенуа, ее пытались «переубедить, указывая на то, что она и дворец не спасет, и свое дело погубит». Но она была настроена решительно, утверждая, что умеет «говорить с товарищами». Более того, пользуясь выданной ей охранной грамотой, она претендовала на финансовую поддержку от большевистской власти, которая позволила бы ей расплачиваться с художниками, и, согласно дневнику Бенуа, получала ее{35}. Конечно, вскоре ей пришлось убедиться, что «с товарищами» совладать намного сложнее, чем ей казалось.
Летом 1918 года, закупив много произведений искусства, Добычина попыталась продать картины музеям. Речь шла о пейзажах Михаила Иванова, которые она предложила Русскому музею и Третьяковской галерее, зная о выделении им средств на новые приобретения. С Русским музеем была достигнута договоренность, что Надежда Евсеевна подарит ему две работы, а еще три, отобранные комиссией музея, будут приобретены за 15 000 рублей{36}, «о возможности получения означенной суммы за указанные три картины она будет поставлена в известность дополнительно, по получении Русским музеем соответствующей ассигновки». Однако ни через месяц, ни через два денег Добычина так и не увидела. Петр, находившийся в это время в Москве и поступивший на государственную службу, пытался помочь супруге. В октябре он, хлопоча о выплате ей причитавшейся суммы, подготовил письмо Луначарскому с изложением всех фактов и просил Владимира Татлина, занявшего должность председателя Московской художественной коллегии Отдела Изо НКП, передать его адресату и содействовать в решении вопроса. В частности, Петр писал, что его супруга имела на иждивении ребенка и что в течение последних месяцев она не получила никакого дохода и вынужденная бездеятельность была для нее очень тяжела. В копии переписанного им для Надежды письма впервые ясно выражена мысль, которая после революции будет часто высказываться в защиту Добычиной:
«…уместно вспомнить ту роль, которую с самого начала своей деятельности по организации выставок, с 1912 г. до последнего времени, Н. Е. Добычина сыграла в движении нового искусства и в жизни ряда молодых художников, зачастую идя в своих начинаниях на верный материальный ущерб, вспомнить, что всю тяжесть затрат по организации выставок Н. Е. Добычина выносила на своих плечах, никогда не перелагая ни одной копейки на художников-участников