<…> не ограничиваясь этим, она проявила себя в других областях общественной деятельности, поддерживая своими средствами и на суммы, вырученные со специально для того организованных ею выставок и аукционов, палату в Лазарете деятелей искусства, устраивая закрытые вечера со сборами для политического Красного Креста, предоставляя (1917 г.) свое помещение для общежития политических эмигрантов и пр.» [127]
Анатолий Луначарский. 1918–1919
Государственный музей истории российской литературы имени В. И. Даля
Надежде Евсеевне удалось получить 3000 рублей непосредственно от музея, оставшуюся часть выплаты тормозил комиссар Г. С. Ятманов, утверждая, что Добычина «производила торговлю предметами искусства» и устанавливала на них слишком высокие цены. В итоге Ятманов предложил ей 1000 рублей за полотно и, соответственно, планировал передать Надежде Евсеевне еще 2000 за как бы подаренные ею вещи «ввиду ее бедственного и болезненного состояния». Интересно, что, согласно дневнику Бенуа, Ятманов совершенно случайно оказался на своей должности: в первые послереволюционные дни он пришел к Луначарскому в Смольный и предложил свою помощь в охране коллекции Эрмитажа и Зимнего дворца. Выглядел он тогда так: «…вид был самый простецкий, и он мог бы без грима играть в какой-либо исторической пьесе или фильме роль клеврета Пугачева, а то и самого Емельяна». Оказалось, что Ятманов был художником-богомазом и расписывал церкви, «но этой своей профессией, для революции крайне неподходящей, он отнюдь не гордился» [128].
В начале 1920-х годов от воли этого человека, занявшего должность заведующего петроградскими музеями, зависели судьбы частных и музейных собраний бывшей столицы. Возвращаясь к описываемой ситуации с неудачной продажей, надо сказать, что сама Надежда Евсеевна также пробовала обсудить ее напрямую с Луначарским в присутствии Бенуа и получила достаточно оскорбительный и неприятный ответ наркома просвещения.
Луначарский не симпатизировал Надежде Евсеевне, более того, по ее собственному мнению, высказанному в письме мужу, нарком просвещения был даже предубежден против нее. Добычина гордо отказалась от двух тысяч, предложенных Ятмановым как подачка, и писала Петру, что, сидя в манто (видимо, было холодно и нечем топить), сама себе напоминала «Меньшикова в ссылке, ибо худшей ссылки и быть не может» [129].
А. В. Луначарский, М. П. Кристи, Г. С. Ятманов, И. В. Экскузович, Ю. М. Юрьев, Л. И. Жевержеев на встрече с работниками культуры в Ленинградском театральном музее. 1926 (?)
Государственный музей истории российской литературы имени В. И. Даля
Петр Петрович уехал в новую столицу осенью 1918 года и поступил на службу в некую организацию «Главлес» не только чтобы прокормить себя, но и по личным обстоятельствам. Как это постоянно случалось в жизни Добычиных, их семейные драмы разворачивались параллельно с судьбоносными переменами в стране. В первый послереволюционный год Надежда Евсеевна закрутила роман с 26-летним Рубеном Дрампяном, будущим директором Национальной галереи Армении, а пока – выпускником юридического факультета Петербургского университета, вхожим в круг мирискусников, благодаря которым и произошло их знакомство. Отношения Надежды с Петром переживали не лучшую фазу, она хотела, чтобы тот взял на себя ответственность, был более решительным, чтобы она «находилась под влиянием его воли». Петр, по характеру внимательный и скрупулезный, но мягкий, не мог измениться в одночасье.
Летом и осенью 1918 года оба мужчины Надежды Евсеевны находились в Москве и оба пытались по мере возможностей решить вопрос с продажей принадлежавших ей картин – на этот раз в Третьяковскую галерею. 17 июня Игорь Эммануилович Грабарь, которого Добычина хорошо знала еще по дореволюционной своей деятельности, был вновь назначен на руководящую должность в Третьяковке. Воспользовавшись этим, Добычины предложили ему для галереи работы М. Иванова и И. Прянишникова, привезенные Петром с собой в Москву. Но если в начале июня Грабарь предварительно сообщил им, что был организован некий кооператив «для приобретения картин с тем, чтобы затем передавать их музеям, и высказался в том духе, что мы можем оказать немалую услугу этому делу в смысле связи с Петроградом» [130], то уже к концу месяца его позиция, видимо, в соответствии с политикой партии, поменялась кардинальным образом. От лица галереи он заявил, что благодаря пожертвованию Совета кооперативных съездов они готовы приобрести одну работу Иванова за 3000 рублей, две другие он временно предложил оставить в Третьяковке. С их возвратом, конечно же, впоследствии возникли трудности. Так, спустя 8 месяцев после революции, Добычиным постепенно становилось ясно, что советское государство не будет платить деньги и держать данное ранее обещание, а заберет имущество не только знатных и состоятельных граждан, но и всего населения. Однако это не произошло в одночасье, пока еще с коллекционерами можно было продолжать вести дела, а впереди были годы НЭПа, как будто возродившие понятие частной собственности и предпринимательства. Торговля в Москве шла лучше, чем в Петрограде, Петру удалось продать несколько вещей: эскизы Брюллова и Бенуа. Он даже надеялся на возможность открыть отделение бюро в столице. Эта надежда улетучилась к октябрю, когда был принят декрет «О регистрации, приеме на учет и охранении памятников искусства и старины, находящихся во владении частных лиц, обществ и учреждений». Хотя владельцам взятых на учет предметов искусства предполагалось выдавать охранные грамоты, по сути декрет был подготовкой к национализации. Опасаясь предстоящей реквизиции картин, Добычина обсуждала возможные шаги с Бенуа, Сомовым, Бразом, Нотгафтом, Гиршманом, Лансере, Нерадовским и другими художниками, коллекционерами, музейными деятелями. На совещании в бюро было решено попытаться через комиссара внутренних дел А. И. Рыкова обратиться напрямую к Ленину и устроить встречу у него дома.
Александра Экстер. Эскиз костюма (Сириец) к спектаклю Александра Таирова «Саломея». 1917
Государственный центральный театральный музей им. А. А. Бахрушина
Надо сказать, что выставочная деятельность Художественного бюро, несмотря на усиливающееся состояние неопределенности и страха, начавшуюся Гражданскую войну, голод и холод, продолжалась на протяжении 1918-го. Петр Добычин в начале года составил письмо-заявление в Адмиралтейский совет рабочих и солдатских депутатов, объясняющее характер деятельности Художественного бюро Добычиной. В нем, в частности, отмечалось, что целью предприятия было «устройство выставок картин современных художников, преимущественно молодых, работающих в области новых течений искусства»; помещение облагалось 2 % городским сбором; комнаты бюро предлагалось использовать «для общежития возвращавшихся в Россию через Петроград наших политических эмигрантов» [131]. Кроме вышеупомянутого свидетельства за подписью Луначарского, эта бумага должна была защитить многокомнатную квартиру Добычиных от попыток реквизиции или уплотнения. В марте, апреле и мае в Художественном бюро были организованы несколько аукционов произведений современных русских художников, с целью оживить еще существовавший тогда рынок. После одного из этих аукционов, 16 марта, Надежда Евсеевна получила письмо от некоего возмущенного гражданина Сергея Иванцева, которой обвинял ее в афере и искусственном взвинчивании цен на картины благодаря приглашению на аукцион «шайки мелких безталанных художников», которые участвовали в торгах, не имея ни копейки денег. По сохранившимся в архиве документам известно, что Добычина вкладывала собственные средства в рекламу аукционов (печать и расклейку афиш) и оформление работ художников [132].
Александра Экстер. Эскиз костюма (Иродиада) к спектаклю Александра Таирова «Саломея». 1917
Государственный центральный театральный музей им. А. А. Бахрушина
2 июня 1918 года в бюро открылась Выставка современной живописи и рисунка. На ней были представлены работы Н. Альтмана, Ю. Анненкова, В. Баранова, К. Богуславской (подушка, покрышка для чайника, сумка и «Портрет художника Пуни»), С. Бодуэн де Куртенэ, А. Грищенко, К. Дыдышко, В. Лебедева, И. Пуни, Э. Спандикова и др. Любовь Попова дала 2 живописных произведения и 4 линогравюры, Надежда Удальцова – 3 холста, Александра Экстер – 12 эскизов костюмов для спектакля «Саломея», премьера которого состоялась 9 октября 1917 года в Московском камерном театре.
Было выставлено 13 картин Марка Шагала, к этому времени уже находившегося в Витебске. Письмо художника, написанное Надежде Евсеевне 12 марта 1918 года, проникнуто чувством безысходности, которое, кажется, заполнило собой все:
«Теперь я здесь. Это мой город и моя могила. Здесь по вечерам и ночам как “табак” раскрываюсь я <…> работаю. Пусть Бог поможет. Мне в конце концов кажется, что он есть. Он не оставит и в последнюю минуту, выведет. Как живете? Привет Петру Петровичу <…> Я представляю себе, что время очень скверное и Вам, вероятно, очень трудно, но не падайте духом. Я же стараюсь жить “святым духом”, как легко» [133].
Марк Шагал. Улица в Витебске. 1914–1915
Частное собрание
Судя по переписке, Добычиной действительно было очень тяжело в эти месяцы, но, найдя поддержку у первого секретаря бюро Елены Николаевны Шухаевой, которая вновь заняла эту должность, Надежда Евсеевна подготовила и открыла еще одну выставку – посмертную ретроспективу Н. И. Кульбина. Были показаны около 280 его работ – как из частных коллекций, так и семейного архива, последние можно было купить. Например, предлагались к приобретению: «Карусель» – 500 р., «Новая женщина» – 400 р., «Девушка» – 150 р., «Эскиз» («Богородица Путивльская») – 200 р. и т. д. Две картины из представленных принадлежали Добычиным: «Крым» (1908, картон, масло) – Надежде Евсеевне, «Канон 1-го века» (1912, картон, масло) – Петру Петровичу, как было указано в каталоге.