«За большие вещи Ал. Ник. [Александра Николаевича Бенуа], думается, назначал по 2,5. Сомов идет уже по 6–8, а одна недавно (до моего приезда еще) прошла за 12. Кустодиев от себя не выпускает ниже 2–2,5. Из чужих рук, одна, с сундуками, прошла за 1. Маленького, с натуры, очень скромного (слабее слабых из висящих у нас) Сарьяна я устроил за 700 (это и есть мой заработок)» [142].
В конце октября Петр принимал участие в устройстве аукциона при Обществе поощрения художеств, на котором продали вещей на 17 миллионов рублей. В декабре планировал еще один – в сотрудничестве с Николаем Георгиевичем Платером, коллекционером и арт-дилером.
Марк Шагал. Аптека в Витебске. 1914
Частное собрание
После освобождения Дрампяна Надежда Евсеевна не только активнее включилась в торговлю произведениями искусства, но и продолжила помогать Винаверу и Пешковой в работе с политическими заключенными. Подавление Кронштадтского восстания в марте 1921 года повлекло за собой новый этап красного террора. В августе 1921 года были арестованы братья Александра Бенуа – Леонтий и Михаил, а также его родственник Владимир Фролов. Леонтия Николаевича взяли вместе с сыном и дочерьми. Он обвинялся «в сношениях с английской и финляндской разведкой» (поводом для обвинения стала переписка с дочерьми Ниной и Ольгой, тайно выехавшими в Выборг). В 1922 году по ходатайству юридического отдела Помполита (сокр. от «Помощь политическим заключенным», название организации с 1922 года) они были освобождены из тюрьмы. Петроградское отделение организации возглавлял Михаил Васильевич Новорусский, бывший народоволец и политкаторжанин, профессор естествознания, хлопотавший о спасении сотен заключенных, среди которых причисленный к лику святых митрополит Петроградский Вениамин. Надежда Евсеевна исполняла функции заместителя Новорусского. В ее архиве хранятся письма от родственников заключенных с просьбами, жалобами, благодарностями. Некоторые из них писали ей через много лет, не забывая ее помощь. Как упоминалось выше, деятельность Политического Красного Креста была разрешена, при этом, вероятно, некоторые его сотрудники придерживались антибольшевистских взглядов, о чем можно судить по настроениям Добычиной, пересказанным А. Н. Бенуа в дневнике:
«…она мне нарассказала всяких слухов и, по обыкновению, больше всего – о чрезвычайке и арестах. Она только и мечтает о перевороте и очень огорчена тем, что моя интуиция до сих пор совершенно молчит на эту тему и ничего в ближайшем не предвещает. Приходится утешаться сведениями вроде того, что из Варшавы-де пишут, что “скоро конец”, что там-де расклеены уже афиши, успокаивающие население на случай, если бы стали проходить по городу иностранные войска, что-де дозорные в Финском заливе видели на горизонте английскую эскадру, и вероятно, в связи с этим вызвали Рубена (ее мужа) в Кронштадт» [143].
Вести из Варшавы привозил им Михаил Винавер, поляк по происхождению, часто ездивший в Польшу. Он также был арестован в 1921 году, но быстро вышел на свободу. Реконструкция событий, связанных с окружением Добычиной и арестами отдельных ее знакомых в первые послереволюционные годы, – сложная задача, так как большинство документов было утрачено или, скорее, уничтожено в связи с тем, что представляли опасность для упоминавшихся в них лиц. Самой Добычиной в 1920-е удалось избежать подобных неприятностей или каких-то других катастрофических последствий ее сотрудничества с Винавером, откровенных разговоров и дилерства, хотя, как замечал Бенуа, простая покупка или продажа вызывала подозрение в спекуляции.
Без торговли произведениями искусства можно было умереть с голоду, поэтому приходилось идти на риск. Лучшие продажи шли в Москве, хотя уже к 1923 году рынок был наводнен работами высокого уровня. Добычины сотрудничали с давней знакомой Ольгой Валентиновной Серовой и с преподававшим во ВХУТЕМАСе художником Владимиром Давидовичем Барановым-Россине, оставляя им для реализации вещи из собственной коллекции и картины, приобретенные для продажи (в основном антиквариат). В качестве экспертов, определявших подлинность работ старых мастеров, выступали Александр Бенуа и Степан Яремич. С вещами из своего собрания Надежда Евсеевна даже в самые сложные моменты расставалась с большим трудом. По ее собственному выражению, «семья пухнет с голоду, лишь бы не продать картину». Из письма сестре Любе известно, что, работая в Доме искусств, Надежда Евсеевна получала 5972 рубля и всего полтора фунта хлеба по карточке, что едва ли могли обеспечить ее существование, не говоря уже о семье [144].
Здание петроградского Дома искусств
Государственный музей истории российской литературы имени В. И. Даля
Добычина занимала должность заведующей выставочным отделом Дома искусств в период между 1919 и 1922 годами. В ее первой трудовой книжке было указано, что она работала там с 1919 года, в автобиографии Надежда Евсеевна отмечала 1922 год. Вполне вероятно, что она числилась среди сотрудников для получения пайка. Дом искусств – самостоятельно возникшее объединение представителей творческих профессий Петрограда – просуществовал недолго, как раз с 1919 по 1922 год. Он был открыт по инициативе Горького и Чуковского с целью «оказания социальной помощи деятелям искусств, чтобы тем самым возвратить их к основной профессии, в которой они, являясь специалистами, могут принести государству наибольшую пользу». С декабря 1919 года в особняк, занятый Домом искусств (Мойка, 59), была перенесена деятельность Общества изучения поэтического языка (ОПОЯЗа), с весны 1920-го там устраивались публичные диспуты. Этот осколок Серебряного века чудесным образом объединил тех, кто, как и Добычина, оставался в советской России, но пока еще не терял духовной связи с прошлой жизнью. В архиве сохранился список членов художественного отдела Дома искусств, насчитывавший 75 имен, и список сотрудников: 18 человек, включая Л. Жевержеева, Н. Бенуа, А. Зилоти, О. Каратыгину, В. Козлинского и др. В 1920–1921 годах в Доме искусств был организован ряд персональных выставок художников: В. Замирайло, А. Лаховского, М. Добужинского, Б. Кустодиева, К. Петрова-Водкина. Сложно с определенностью сказать, действительно ли Надежда Евсеевна занималась их устройством, как позже она указывала в автобиографии. Возможно, она принимала в этом определенное участие в перерывах между решением жизненных неурядиц и проблем со здоровьем.
Приблизительно в это время ее семью, пострадавшую от еврейских погромов белой армии и от большевистской продразверстки, настигло еще одно горе: умер почти полностью потерявший зрение Шия Нухимович Фишман. Из приведенных в первой главе отрывков дневниковых записей Добычиной мы знаем, что с отцом ее связывали сложные отношения, однако, несомненно, он был ей очень близким человеком, от которого она унаследовала многие черты характера. В письме старшей сестре Любе она так изливала свою боль:
«У меня нет этих сильных больших слов, выбитых из гранита, стали, что для меня эта потеря. Отца я любила фанатично. Уйдя рано из дому, не переживала всех его обиходных выходок, что всегда при совместной жизни мельчит отношений. Он в моей душе сохранился как символ бесконечной любви, честности гигантской, всепрощающей гения к человеческим слабостям, необычайной неприхотливости и непритязательности для своей личной физической жизни. Он был для меня идеалом нравственности и этики. Я до сих пор не верю, что его нет на земле, и почти не плакала и не плачу, я не верю и не говорю, просто повторяю, папа умер, но я внутри всем существом своим не прониклась этим и не проникнусь никогда. Я люблю отца безмерно, я полна его жизненными мерами – и я никогда больше не увижу его! Этого быть не может!» [145]
Из родственников рядом с Надеждой Евсеевной оставались вышедшая замуж племянница Фанни, которой она когда-то помогала обучаться в консерватории, и племянник мужа Георгий (Жорж). Последний участвовал в ведении ее дел и фактически выполнял роль секретаря-помощника. В начале 1920-х она писала относительно своего окружения:
«…Мой круг [общения. – О. М.] уже до того расширен или, наоборот, сужен, куда впускается самое тончайшее, что есть в Петербурге, а это уже почти [то же самое. – О. М.], что есть в России» [146].
Добычина продолжала поддерживать близкие отношения с Каратыгиными, семьей Бенуа, А. И. Смирновым и Р. Д. Дрампяном. С Рубеном Григорьевичем Надежда Евсеевна открыто появлялась в обществе. Бенуа и Сомов не раз писали в дневниках о визитах Добычиной «с двумя мужьями».
Надежда и Петр Добычины. 1920-е
Отдел рукописей РГБ
Конечно, это было созвучно революционному времени и новым взглядам на роль женщины в обществе, семью и брак, но это соответствовало и натуре Надежды Евсеевны, которая признавалась: «…мне необходимо, чтобы мне верили, меня любили, собственно, не любили, а были в меня влюблены безумно, жаждали моего присутствия». Отношения с Дрампяном продлились приблизительно до 1924 года. Их разрыв был весьма неприятным. Она забрала у него все подаренные произведения искусства, он требовал в ответ вернуть его ценные вещи, находившиеся дома у Добычиных. Их общение возобновилось, когда Рубен Дрампян был назначен директором Национального музея в Ереване, куда его пригласил работать архитектор Александр Таманян.
Для Добычиной период 1923–1925 годов стал временем вынужденного бездействия в профессиональном плане, что привело к первому серьезному нервному срыву. Еще в 1910-е годы в письме А. И. Смирнову, пытаясь объяснить свои чувства и жизненную позицию, Надежда Евсеевна замечала: «…ибо только искания удовлетворяют меня». Отсутствие дела и результатов от него было губительным для ее психотипа. Непродолжительное время она пробовала себя в роли заведующей выставочным отделом в Обществе поощрения художеств, при котором также работал Петр Петрович. Организовав несколько экспозиций (в автобиографии она указывала персональные выставки Е. Лансере и А. Оля и ряд сборных выставок), Добычина оставила эту неоплачивавшуюся деятельность. Она искала работу в ставшем для нее родным Петрограде и в Москве, спрашивала знакомых и друзей, где могла бы применить свои знания и умения. В 1924 году Михаил Винавер отвечал ей, что на службу практически перестали принимать новых людей, а только увольняют. «Меня очень опечалила и Ваша цинга, которая, к счастью, проходит, и Ваше безденежье, – писал он, – но неужели не сможете найти чего-нибудь в Вашем личном музее, что В