ам не так дорого и что можно продать, хоть за полцены. Ведь жизнь все-таки дороже. А хуже всего при искании занятий, что у Вас нет никаких специальностей, кроме специальности знатока искусства» [147]. Винавер рекомендовал ей обратиться к Алексею Ивановичу Свидерскому, члену коллегии Народного комиссариата государственного контроля и заместителю наркома земледелия РСФСР, с которым она была знакома. Действительно, долгое время у нее сохранялись определенные связи в высших партийных кругах. В письмах встречаются, например, упоминания Станислава Адамовича Мессинга, председателя Петроградского ЧК.
Когда Александр Бенуа принял решение уехать за границу (сначала в командировку на несколько месяцев), Надежда Евсеевна несколько раз предлагала ему помощь с оформлением разрешений на временный выезд через Мессинга. Александр Николаевич с недоверием отнесся к ее словам, не будучи уверен в ее связях со Станиславом Адамовичем. Однако в 1924 году ему представился случай убедиться в правдивости ее слов. В июне его сын Николай отправился в Париж. Александр Николаевич хотел последовать за ним, но сомневался, отпустят ли его вслед за сыном, тем более что, по словам Добычиной, на столе у Мессинга лежал донос на Николая. Надежда Евсеевна не только ходатайствовала за Бенуа, но и организовала ему личную встречу со Станиславом Адамовичем. Кроме вопроса с отъездом Бенуа, она хотела с помощью его авторитета и красноречия попробовать помочь их общему другу художнику Осипу Бразу, хранителю и заведующему отделом голландской живописи в Эрмитаже. Браз был арестован по обвинению в скупке картин с целью продажи за границей и шпионаже. Мессинг заявил, что обвинения против Браза слишком серьезны. Художник был этапирован в СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения, в 1926 году отправлен в ссылку в Новгород, и только в 1928-м ему удалось уехать за границу. По воспоминаниям Бенуа, Добычина в конце встречи с Мессингом вытащила целый список «дамских дел», хлопоча о предоставлении загранпаспортов ряду друзей и знакомых. Она чувствовала себя достаточно свободно в обществе чекистов и звала Мессинга к себе в гости. Вполне возможно, ей удалось спасти не одну жизнь благодаря таким связям. Самого Александра Николаевича Бенуа она очень торопила с отъездом, как будто что-то зная. Другой вопрос, какой ценой ей удавалось получать информацию и добиваться подобных услуг. Вероятно, она могла бы попросить и за себя, но в 1920-е еще не умела или не хотела этого делать. В дневнике она писала, что ее «старый берег остался где-то позади, а к новому она так и не пристала». Ее желанием было продолжать делать то, чему научилась, – организовывать выставки, покровительствовать художникам, быть посредником между ними и заказчиками. Едва ли она мечтала тогда поступить на бюрократическую государственную службу, зная, чем это может грозить, на примерах своих друзей и знакомых.
В 1925 году в связи с очень тяжелым состоянием здоровья Надежда Евсеевна отправилась на лечение за границу, в Германию. Лечение было не предлогом для выезда, а действительно жизненной необходимостью. Кроме слабых легких, у Добычиной обострились проблемы со зрением, воспалились десны и зубы, а главное – ее психологическое состояние было крайне тяжелым. Она отказывалась принимать ту реальность, в которой ей приходилось жить, и мириться с ней. Немецкие доктора порекомендовали ей не брать в руки русские газеты, не следить за новостями и отдыхать. Местную же прессу она находила «пустой и скучной». Положение Германии после войны Добычина описывала так:
«Тяжело за них, такой работящий народ и так пришиблен. Здесь в Висбадене стоят французские войска. Полиция тоже французская, атмосфера очень неприятная, в особенности днем, когда по главной площади французские – французы и колониальные-черные – войска производят свои парады…» [148]
Месяцы, проведенные в Висбадене в клинике нервных болезней, не стали для нее спокойным временем, так как именно в тот период, когда ей было плохо физически и морально, Петр, ее верный и послушный муж, завел серьезные отношения на стороне. Письма Добычиной к нему полны просьбами о внимании и упреками. Она чувствовала себя очень одинокой, ее единственным общением в Германии были доктора и медицинские сестры. Один из врачей, Бенно Латц, был особенно внимателен к ней, вероятно, благодаря протекции кого-то из друзей. У доктора Латца до Первой мировой войны была своя клиника, в которой часто лечились русские. В благодарность она хотела подарить ему книги по искусству и просила своих родных прислать ей издания Эрмитажа, альбомы Бенуа. После трехмесячного курса лечения она приняла решение поехать в Париж, где жило множество ее знакомых. Тем более что некоторые из них, например художник Михаил Ларионов, писали ей, что «в Париже усиленно начали покупать картины» и что она, вероятно, могла бы там «сделать дела» [149]. Ларионов хорошо знал ситуацию на арт-рынке, он сам, как и многие из эмигрантов, занимался дилерством.
Даниил Добычин. Сер. 1920-х
Отдел рукописей РГБ
Оказавшись в Париже в октябре 1925 года, Добычина случайно поселилась в одной гостинице с Константином Сомовым. Художник был одним из первых увидевших ее после продолжительной разлуки. Свои впечатления он зафиксировал в дневнике так:
«Приняла она меня в постели, в кофте, на вид она разложившийся труп. Говорила без умолку <…> о своей болезни, о том, что нет денег, будто была сумасшедшая и бросилась в Неву. <…> Она и лгунья, и сумасшедшая: будто на пароходе ее преследовал своей любовью старикашка Бринтон, когда она ехала в Германию из Петербурга» [150].
Павильон СССР на Международной выставке декоративных искусств и художественной промышленности в Париже. 1925
Американский художественный критик, писатель, коллекционер, друг Николая Рериха Кристиан Бринтон посетил Россию в 1925 году. В архиве Добычиной хранится посланная им в 1927 году открытка – рождественское поздравление с шаржем на него самого. Больше никаких свидетельств их общения не осталось.
В Париже Надежда Евсеевна многократно встречалась с любимой ею семьей Бенуа и с самим Александром Николаевичем. С ним вместе они гуляли по Версалю, виды которого она столько раз выставляла в бюро, продавала и имела в своей коллекции. Париж ошеломил ее своей динамикой, шумом, витальностью, она отмечала, что все выглядело иначе, чем в ее первый приезд. На контрасте с тихой больничной палатой, где она провела последние несколько месяцев, и с тяжелой, полной забот жизнью в России город-праздник казался ей чем-то особенно ярким и прекрасным. Судя по тону ее письма домой, неожиданно бодрому и деятельному, Париж стал лучшим для нее лекарством. В это время там проходила знаменитая Международная выставка декоративных искусств, на которой СССР был представлен спроектированным Мельниковым павильоном с рабочим клубом Родченко внутри. Многие павильоны, построенные к выставке, вошли в историю мировой архитектуры и дизайна, демонстрируя две основные тенденции 1920-х: с одной стороны, обращение к классическим монументальным формам и богатому декору, а с другой – простоту и геометризацию функционализма. Последний нашел свое выражение как раз в архитектуре советского павильона и градостроительном плане Ле Корбюзье, показанном в зале рядом с павильоном «Эспри Нуво».
Разрешение на проезд в Россию через Бельгию на имя Надежды Добычиной. 18 ноября 1925
Отдел рукописей РГБ
Вряд ли Надежда Евсеевна могла не посетить хотя бы часть из представленного разнообразия. Казалось, она наконец наслаждалась жизнью, встречами с друзьями, прогулками. Однако она не стала задерживаться в Париже, ее отъезд был достаточно внезапным. Она не успела даже попрощаться с семьей Бенуа, что вызвало у них настоящее удивление. О причинах поспешного возвращения на родину судить сложно. В одном из писем Петру она, размышляя об их отношениях и своем положении, сообщала:
«…единственный исход – это предложение Ал. Ник. [Александра Николаевича Бенуа] открыть Салон в Париже, Даня поедет ко мне, и ты свободен, но, если я не получу визы? Скажи сам, что мне делать» [151].
Надежда Евсеевна серьезно думала об иммиграции. Однако дома оставался 14-летний сын, родственники и друзья, а также ее любимые картины. 18 ноября она получила разрешение на проезд через Бельгию в СССР и поспешила на поезд. Нам неизвестно, пыталась ли Добычина добиться возможности уехать в Париж вместе с Даниилом или так и не решилась оставить советскую Россию и свою коллекцию.
Фотография группы артистов-членов Общества друзей камерной музыки, принимавших участие в концерте в честь 111-летия Ленинградского государственного университета. 21 февраля 1930. В центре в первом ряду Надежда Добычина
Отдел рукописей РГБ
В 1926 году началась новая глава ее жизни. Добычина впервые за свою карьеру сосредоточила силы на музыкальном поприще, заняв должность председателя Общества (Кружка друзей) камерной музыки. Во время ее пребывания в Париже скоропостижно скончался один из ближайших ее друзей и советчиков Вячеслав Гаврилович Каратыгин. Именно он был автором большинства музыкальных программ в Художественном бюро и познакомил Надежду Евсеевну с композиторами, музыкантами, певцами. Через год после его смерти Добычина в написанном для вечера его памяти выступлении отмечала, насколько он был искренним, любящим искусство человеком, «бессеребреником, лишенным честолюбия, зависти, заносчивости» [152]. Каратыгин много сил и энергии вкладывал в функционирование Общества друзей камерной музыки, возникшее в начале 1920-х по инициативе популярного оперного певца Александра Ивановича Мозжухина. В 1926 году общество оказалось на грани закрытия, был выдан мандат на проведение ревизии его деятельности с последующим ее прекращением. Старое правление организации практически бездействовало. Надежда Евсеевна с музыкальным критиком Богдановым-Березовским сделали все возможное, чтобы возобновить его работу. Как выяснилось, общество было предложено закрыть, так как доминировали «предпринимательские моменты над идеологическими целями» и не развита была «работа по популяризации камерной музыки среди широких рабочих масс». Добычина бралась исправить эти недостатки и составить производственный план деятельности кружка. Среди ее бумаг этого периода можно найти записи, посвященные лекционному курсу по истории музыки с концертным сопровождением, которые знакомили бы самую разную публику с ключевыми композиторами и эпохами. Она составляла программы вечеров и предлагала их организацию на различных клубных площадках, на предприятиях и в воинских частях.