а членом Союза художников, за ней была закреплена комната в доме в Лопухинском переулке, где она жила до войны, и даже согласовано предоставление ей дополнительных десяти квадратных метров площади, сверх полагавшейся нормы. В 1945 году она провела около месяца в Рязани, где по заказу художественного музея занималась отбором вещей к экспозиции по случаю 850-летия города, а также участвовала в разработке плана передвижной выставки «для обслуживания Сибири и Д. Востока». В том же году в семье случилось радостное событие: у Даниила и Лины родился сын, названный Петром в честь дедушки, которого к этому времени уже не было в живых.
Последние годы жизни Надежда Евсеевна болела и сильно нуждалась. Она не могла уже активно работать, и ее прошлые заслуги были быстро забыты. В одном из писем сын предельно откровенно и даже грубо, но правдиво писал ей:
«Учти мама: ты еще не имеешь звания, ни ордена, ни печатных трудов у тебя – нет, печатных трудов о тебе – серьезных, а не мимолетных упоминаний фамилии – тоже нет, фотоальбомов твоих выставок – тоже нет – мама, в чем овеществлена вся работа твоей жизни? <…> А государство платит тебе на основании документальных данных – тут у тебя слабо (только отзывы, но не сама работа). <…> Перехожу к конкретному: где твои дружеские отношения с Прокофьевым, с Эйзенштейном и десятком других им равных? Зачем? Из-за какого выеденного яйца? Ты часто хамишь с людьми, самомнение заставляет тебя делать бестактности. Полегче, мама!» [184]
Возможно, в ответ на эту отповедь Добычина жаловалась невестке:
«Мои родные сделали все, чтоб меня понизить в его [Даниила] глазах <…> они слишком реально постарались осветить мое “сумасшествие”, и так практически показали ему, что я не жизненна, а ведь жизненно только то, что имеет деньги, а я их могла иметь много и кончаю жизнь почти нищей с протянутой рукой, видят они, но это не так, правда, у меня денег нет, но духовно я во всех случаях жизни та же и мы со старушкой жизнью боремся и пока что судьи не могут сказать, кто кого положил на обе лопатки…» [185]
Даниил Добычин. 1946. Фотографии с дарственными надписями Надежде Добычиной
Отдел рукописей РГБ
Надо сказать, что ни Эйзенштейн, ни Грабарь не забывали Надежду Евсеевну. Когда возникла угроза ее переселения из комнаты в центре города на окраину, Игорь Эммануилович написал письмо начальнику московского жилищного отдела, перечисляя заслуги 63-летней Добычиной и объясняя, как тяжело ей было бы жить в отдаленных районах. Он также хлопотал об установке у нее телефона, но это реализовать не удалось. И Эйзенштейн, и Грабарь в письменном виде просили выделить Добычиной путевку в санаторий в Кисловодске, где она привыкла отдыхать в 1930–1940-е годы. Причем Грабарь в 1947 году указывал, что она мать старшего научного сотрудника Академии наук, эту должность занял ее сын. Таким образом, Даниил был прав, что в отсутствии вещественных доказательств своих дел Надежда Евсеевна оказалась в ужасном положении, когда самым верным было сослаться на достижения ее сына. Его она считала своим «нерукотворным памятником», о чем писала невестке [186]. По мнению Даниила Петровича, матери обязательно надо было написать, во-первых, воспоминания, во-вторых, руководство (курс) по экспозиционной деятельности. Добычина в конце 1940-х годов действительно часто бралась за перо, когда самочувствие ей это позволяло. Однако ей хотелось писать не парадную биографию героических лет, а воспоминания об Орле, городе ее рождения, о родителях, о детстве и о сестрах. Иногда она обращалась и к другим темам. Однажды она жаловалась, что ее тетрадь с записями пропала, и после ее смерти часто навещавший ее художник Борис Наумович Белопольский писал о пропаже части бумаг Даниилу.
Белопольский, автор многих известных советских плакатов, благодаря заступничеству Добычиной смог избежать мобилизации в 1941 году и так же, как она, отправился в эвакуацию. Он заботился о Надежде Евсеевне до ее последних дней, навещал в больницах, куда она часто попадала в 1947–1949 годы, приносил яблоки и папиросы (она продолжала курить), искал массажистку и сиделку. Кроме него, Добычина поддерживала отношения с Робертом Фальком и его женой Ангелиной, они подружились после ее переезда в Москву. Фальк начал писать последний портрет Надежды Евсеевны, замкнув почетный ряд художников, которым она позировала. Ее навещали сыновья Сергея Прокофьева Святослав и Олег. Даниил приезжал из Ленинграда редко, но много писал. В одной из записок, оставленных после его приезда в Москву в то время, когда мать находилась в больнице, он сообщал ей, что забирает работу Остроумовой-Лебедевой с изображением набережной Невы на продажу, а рисунки Бенуа к «Азбуке» для внука Пети и свой портрет, выполненный Верейским в 1920 году, для себя.
Невестке Лине Добычина с горечью сообщала, что ей предложили работу, но снова «придется торговать совестью», а она этого категорически не хотела. Размышляя о своем положении, она не ощущала себя забытой и всеми покинутой, но печалилась: «Горе от того, что меня “уважают” как абстракцию, может быть и интересную, но абстракцию».
Надежда Евсеевна ушла из жизни 1 февраля 1950 года.
За несколько десятилетий до этого она сделала запись:
«Две вещи – мечты мои! 1) Умереть радостно, как на 3/4 весело воспринимала жизнь; 2) не воспринимать мир под влиянием личного настроения, найти в себе силу заглушить свои горести при восприятии чужого горя, найти силы помочь ему. Часто я задумываюсь и считаю, что до сих пор я так и не решила, люблю ли я людей? Человека вижу ли всего или только то, что мне видится. Несомненно только одно, что больше всего вижу в глазах людей горе и это только в последние годы. Мне все же кажется, что тут я делаю большую ошибку. Люди привыкают ко всему, привыкают и к неприятностям, и эта привычка притупляет в конце концов остроту горя, а посему легче относятся к нему и уже иначе воспринимают веселие. Между прочим, и где надо и где не надо, мне всегда приходит на ум выражение Толстого (Анна Каренина): “Если сколько голов, то сколько умов, то вполне понятно, что сколько сердец, столько родов любви”…»
Надежда Добычина на отдыхе в санатории. Конец 1930-х (?)
Отдел рукописей РГБ
Это высказывание получило неожиданное подтверждение спустя годы после ее смерти: у Добычиной появился почитатель, можно сказать, поклонник, коллекционер Соломон Шустер, влюбившийся в ее образ. Между дореволюционными и советскими собирателями существовали более прочные связи, чем иногда нам представляется. Настоящие коллекционеры ценили и ценят эти ниточки порой гораздо выше, чем яркие полотна именитых художников без соответствующей истории бытования. Шустер был частым гостем в ленинградской квартире Даниила Добычина и, как он рассказывал в своих воспоминаниях, уговаривал хозяина продать портрет матери работы Альтмана. Туда же захаживал и еще один выдающийся коллекционер – Абрам Филиппович Чудновский. Энергетика и сила образа Надежды Евсеевны притягивала обоих. Но более опытный Чудновский оказался удачливее страстного Шустера. Портрет достался ему.
Чувство Соломона Абрамовича Шустера к Добычиной было столь сильным, что он, будучи режиссером, задумал проект – фильм о портретах Надежды Евсеевны наподобие «Оригинала о портретистах» Евреинова. Идея не была реализована, но, как писал он сам, «несовершённое бывает полнее, чем то, что удалось».
Надежде Евсеевне Добычиной за короткий промежуток времени удалось совершить невероятно много, а то, что не случилось – «несовершённое», – так велико по масштабу и интересно по задумке, что, кажется, находит свою реализацию до сих пор.
Роберт Фальк. Портрет Надежды Добычиной. 1947
Частное собрание
Олег Прокофьев (?). Портреты Надежды Добычиной (наброски)
Отдел рукописей РГБ
Николай Бенуа. Портрет Надежды Добычиной. 1923
Частное собрание
Надежда Добычина. 1925
Отдел рукописей РГБ
Надежда Добычина. 1922–1923
Российский государственный архив литературы и искусства
Петр Нерадовский. Портрет Надежды Добычиной. 1921
Частное собрание
Валентина Данилова. Портрет Надежды Добычиной. 1947
Соликамский краеведческий музей
Юрий Анненков. Портрет Надежды Добычиной. 1919
Государственный Русский музей
Натан Альтман. Портрет Надежды Добычиной. 1913
Частное собрание
Константин Сомов. Портрет Надежды Добычиной. 1921
Собрание KGallery
Александр Головин. Портрет Надежды Добычиной. 1920
Государственный Русский музей
Приложение 1Письмо Даниила Добычина искусствоведу Якову Бруку со списком портретов Н. Е. Добычиной. 18 июня 1991 г. Ленинград{43}
Глубокоуважаемый Ян Владимирович!
Выполняю свое обещание – посылаю Вам копию списка портретов моей матери, составленного мной 1 января 1979 г. по записям и памяти. По еще непроверенным мною (все откладываешь…) сведениям, в семье (у сына) покойного друга моих родителей Якова Карловича Кунина, т. е. у Вадима Яковлевича Кунина <…> хранится также мамин портрет кисти Г. С. Верейского. Осенью я обязательно это выясню. Мой-то мамин портрет Верейского см. в списке № 6 – точно у меня.
Неожиданные обстоятельства помешали нам уехать, как мы собрались, извиняюсь, что пишу от руки, а не печатаю, дома у меня перед отъездом беспорядок.