{44}Фрагмент дневниковых записей. Воспоминания о Н. И. Кульбине (неоконченные)[187]
Николай Кульбин. 1910-е
Государственный музей В. В. Маяковского
Выше среднего роста, несколько сутулый, он при ходьбе как бы подавал вперед верхнюю часть туловища. Худой с жидким телом. Пропорциональная с редкими волосами голова. Большой лоб скорее за счет вылезших волос. Глаза темно карие, приближающиеся к черным, очень живые и чрезвычайно быстро меняющие свое выражение. Рот, как и глаза, быстро отражал переживания. Нервность, отзывчивость на все происходящее – первое впечатление. Большая подвижность и выразительность рук. Руки – длинные пальцы, мягкая кисть, чрезвычайно нервные, но приятные. Широкоскулое лицо с впадинами в щеках. Нос с основания узкий, прямой с нервно вздрагивающими ноздрями, к низу расширяющийся. Левое плечо несколько ниже правого. Большая широкая улыбка очень приятно меняла лицо. Впалая грудь. Он все же не производил впечатления больного человека, но какая-то лихорадочность всегда была в глазах и щеках. Одет всегда в синие диагоналевые брюки и в цвета хаки тужурку военного врача. Он своим улыбающимся, приветливым видом с первого раза производил впечатление врача, но не художника. Голос тонкий теноральтивного тембра и как у всех нервных людей быстро сменяющаяся тональность. Нотки безнадежности были ему чужды, разочарований иногда. Всего чаще подъем, вера и бодрость. В особенности последние черты проявлялись при поддержке товарища. Был чрезвычайно быстро увлекающийся, иногда хваля работы товарищей доходил до таких преувеличений, что становилось неловко за него, но Н. И. делал это иногда преднамеренно, подбадривая не верящих в себя товарищей, врач как бы шел впереди художника. Человек безусловно искренний, но жизнь требовала дипломатии и при таких коллизиях не нужно быть большим психологом, чтобы не чувствовать эту подкладку. Добрый, отзывчивый, не ровный, фанатичный, а потому скорее упрямый, чем волевой. Честный в своих убеждениях, но убеждения не всегда ему самому ясны. Чувство превалировало над разумом. Умный, быстро схватывающий с большим желанием, но не о всем, о чем говорил, имел глубокую подготовку. Хороший, горячий пропагандист, но для учителя не с глубокими знаниями. Дилетантизм. Иногда удивляешься, откуда время брал на все работы. Модель. Прием. Большая работа в приемном покое. В гл. шт [Главном штабе] работа в В. М. А. [Военно-медицинская академия]. Всякие заседания, молодежь всех видов искусств, причем много забот о них и мат. [материального] порядка. Личная жизнь – большая семья. Жена умела делать соус провансаль. Плохая артистка с красивыми глазами. Дети в возрасте 10, 9, 7 лет. Особенно заботы в воспитании детей не видно было и, конечно, не мог не болеть за это, но времени не хватало, отсюда коллизии внутри себя и своего дома. Не могу сказать, чтобы чувствовалась большая начитанность и большая вдумчивость, выводы страдали некоторой легковесностью и скороспелостью. Была и некоторая слабость к людям «именитым». Появление всякого «новичка» нового толка принималось чрезвычайно гостеприимно и очень скоро заласканный и приветом, и просто как знакомый, и [он] занимался совершенно другим профи, ибо никаких дарований там не было. Открывая широко двери «новому» благодаря своей не очень твердой воле, не слишком определенной строгой критике, на выставках часто бывали работы и компрометантного{45} лада, но здесь мотивы были и двоякого характера: жалость – искренняя мат. [материальная] заинтересованность самой выставки, которая требовала денег, деньги получались от собственных взносов художников. Необходимо отметить порывы и в словах, и в действиях. Речь скорее быстрая, часто страстная, но какой-то поверхностной страстью, не всегда доказательна, не всегда глубока, но гуманна, человечна. Верующий, но не аффективно. Перед говением чувствовалась какая-то тишь, но скорее страха, чем истинной веры, благоговения.
Сергей Судейкин. Портрет Николая Кульбина. Шарж. 1913. Фотокопия
Музей «Анна Ахматова. Серебряный век», Санкт-Петербург
Были люди, которых определенно, я чувствовала, не любит, но очень приветлив и я знала – так нужно для дела{46}.
Приложение 3Воспоминания о А. Н. Бенуа (неоконченные)[188]
Фотография Александра Бенуа с дарственной надписью Надежде Добычиной. 1923
Отдел рукописей РГБ
А. Н. Бенуа я впервые увидела на выставке «Импрессионистов», где я секретарствовала в 1907 —?{47}. Выставка помещалась в доме № 1 по Невскому пр. Дом подлежал сносу и помещение было там сдано со строгим пунктом о сроке. Через несколько дней по окончанию выставки дом стал сноситься и вскоре был выстроен дом банка для внешней торговли. Еще до открытия выставки в художественных кругах города шли о ней различные иронические в лучшем случае толки. Эпизод с «ослиным хвостом»{48} варьировался во всевозможных и невозможных вариантах. Н. И. Кульбин с близкими ему по делу людьми ждал, и, я бы сказала, хотел этого скандала. В особенности Давид Бурлюк, он ежедневно рассказывал эти вариации как слышанные им (я, грешным делом, думаю многие собственного сочинения). К открытию готовился скандал, это было ясно. На жюри была представлена картина «неизвестного» художника, правда, один из членов выставки знал автора – А. Р. Дидерикс и он лично мне назвал фамилию Б. М. Кустодиева. Жюри, конечно, прекрасно знало, но несмотря на «издевку», картину приняло, и она экспонировалась. Все неприятности сделались по возврату этой картины по окончании выставки. Жюри требовало, чтоб автор явился к Н. М. Кульбину, а Ю. Е. Кустодиева ежедневно приходила ко мне и нервничая требовала картину, упорно отказываясь пойти к Н. И. Кульбину. Однажды сидя за своим столом в секретарской, где и касса, я встретилась глазами с человеком средних лет, ведь ничего поразительного не было в этом первом взгляде, а за столько лет, почти 40, я не забываю его. Ничего поразительного ни в фигуре, ни в костюме не было. Среднего роста, слегка вперед нагнутая голова как бы несколько сутулого человека. Семитского типа голова [вставлено]. Цвет лица бледно желтоватый, приближающийся к старинной слоновой кости, кругловатый овал обрамлен черной с проседью по-старинному бородкой. Усы небрежно прикрывают припухшую верхнюю губу. Небольшой нос. Сквозь очков светились глубоко сидящие темно-карие бархатные глаза. Бархатистость этого взгляда всегда придавала мне силы быть, так располагала к нему, так успокаивала, таким внутренним «уютом» веяло от этого взгляда, что совершенно бессознательно ты просто ясно слышала и отвечала, и сразу атмосфера делалась безусловно простой, чистой и правдивой. Располагал этот умный, добрый, глубокий взгляд! Рукопожатие мягкое, мужественное – хорошие руки – подвижные, нервные, довольно тонкие. Чувствуется, музыкальные. Походка слегка покачивающаяся, ноги, не отрываясь от пола легко скользят. Когда выходил – долго разглядывала спину – мягкая линия спины с сильно выраженной сутулостью. Все располагало к себе в этом человеке. На мой вопрос: «Как А. Н. выставка?» – «Что скажешь?», слегка пожимая плечами. Это было все, что он сказал, но остальное досказали глаза. На мои слова «а вы уже все сказали» он неуловимо быстро вынул лорнет из бокового кармана пиджака, следовательно, ему нужно было расстегнуть пальто, но все как-то незаметно, без сутолоки, привычно лорнет приложив к очкам как-то особенно глубоко посмотрел и легко улыбнулся, как изменилось, правда на одно мгновение, лицо! Такой одухотворенный, такой умный этот взгляд, не хотелось, чтобы этот человек повернулся и ушел! Как редко кто в жизни внушал так как А. Н. сознание уважение, долга – я говорю о себе.
Но ничего художнического не было во внешности этого человека. Ни длинных волос, ни громко-резких суждений, ни широких жестов, ни бабочки-галстука. Все было так обыкновенно. Костюм не производил впечатления, чтобы его чистили ежедневно с ответственностью, галоши, обувь тоже, как скажем у К. А. Сомова или Философова или Дягилева в особенности. И уже при более близком знакомстве, при ежедневных встречах я не помню впечатления или от очень белого или грязноватого воротничка и манжет, или какой-то особой свежести только что выбритого лица, но всегда само собой как будто все содержалось в порядке. Я никогда его не видела в новом костюме, хотя бы он только что одел у портного. Костюм моментально сживался с ним и не отнимал внимания на себя. Ничего наутюженного я бы сказала, наоборот, все мешковато, в складках. Конечно, щетки проходили по его вещам, но не строго, не чувствовалось ничего в этом человеке чтоб жил он в атмосфере: «Тише, папа работает…» Никогда от него не пахло духами. Никогда парикмахерской, хотя я и знала, что он у парикмахера только что был.
Года через три 6 августа 1911 г. я написала ему письмо за границу, где он с семьей отдыхал, о желании с ним переговорить об его участии на первой моей выставке вновь открывающегося Худ. Бюро «Русская графика»{49}. Ответ пришел внимательно аккуратный, и он давал принципиальное согласие, назначил свидание по своему приезду и действительно очень скоро я получила приглашение прийти. Помню, как волновалась, идя к нему, как сочиняла свою «речь», как отяжелели ноги у подъезда, и я долга не могла двинуться с места. Как робок был звонок! Меня ждали, горничная, открыв дверь сразу услышав фамилию, предложила раздеться, сразу повела меня в кабинет (В. О. 4 л. 32 [Васильевский остров, 4-я линия, 32], кажется) в дверь направо от входа. Большая комната с окнами на линии. Прямо против двери в глубине письменный стол, на нем лампа, навстречу мне шел А. Н., поздоровавшись, спросил неужели так холодно на улице, руки были у меня ледяные. На мой ответ «нет, очень жарко», он, видимо, быстро понял мое состояние, и через секунду я была в такой внимательной, чуткой атмосфере, что все уже понимала и была естественна. Очень скоро получила не только согласие на участие, но тут же стали отбирать рисунки. Вначале он перелистывал листы папки и как бы невзначай спросил, не хочу ли ему помочь. Я думаю, что всякий молодой человек (мне тогда было 26 лет