{50}) моих лет, еврей, еще неизвестный никому в широком кругу людей искусства. – Правда за год до этого В. Г. Кар.{51} 28 окт. 1911 г. писал в «Речи» «небезызвестная в художественном кругу Н. Е. Добычина…», но я-то себя чувствовала неуверенно и сильно неуверенно. Помочь А. Н. Бенуа?! Но взяв в руки листы, как-то забывшись я стала сама откладывать листы «сарачек направо, Бернарочек налево». Вы сами рисуете? – услышала я. «Нет». Вы давно и много смотрели? С кем вы занимались? Видимо мой вид был ясно правдив, ибо сразу как-то тепло мне пожелал сохранить, беречь мой вкус, в особенности глаз. И впоследствии А. Н. везде об этих моих свойствах говорил и писал неоднократно. Отбор прошел совместно, было несколько случаев расхождений и не без некоторого экзамена и прошел этот визит. Я очень настаивала на одном рисунке и вдруг А. Н.: «он не продается». С удивлением взглянула на него и тут уже настала очередь его смутиться. Разговор перешел на «данные дела» и, выслушав меня, высказал предположение, как бы дело не рухнуло, не успев расцвести при таком моем взгляде на деньги. Тут уже настала очередь мне «поговорить». Когда я дошла до середины своей «речи», было ясно, я читала в его глазах, как в открытой книге, что он мне верит, что он будет ко мне хорошо относиться. Боже! Кто бы понял меня, увидев меня возвращающуюся от него с его папкой с рисунками, которым я лично должна дать оформление. Настал вернисаж. Надо сказать, что почти все участники до открытия и заходили, и проверяли, он ни разу не зашел. Что пережила я эти ночь, утро до часу съезда, знаю только я! Повторяю, «неизвестная жидовка» втирается в святая святых (как часто я слышала это выражение!) доминировало в воздухе и при моем характере эта часть приводила к мягко сказать последнему разговору с человеком – в кругу художников «Мира искусства» ни разу я не наткнулась на этакие словечки, но при моей подозрительности к сему наследию у любого русского человека другой нации – это был день самого невероятного напряжения. Я понимала, что от слова А. Н. все зависит и что больше всего хотелось, это чтобы ни я его, ни он меня не видел, чтобы он был совершенно абсолютно свободен в своем мнении, и когда Аленка Шухаева{52} сказала: иди – встречай Бенуа с женой и Альб. Бенуа, я стояла с А. П. Остроумовой, Каратыгиным, Нуроком и первым моим движением было убежать, и когда они меня убеждали идти – я уже повернулась к двери, вошли они, поздоровавшись, и я сразу исчезла. Вскоре в квартиру прибежали за мной, войдя в зал, где висели его рисунки, где было много публики, он стоял окруженный большой группой художников любителей, «цветом» людей искусства, он отделившись от них поцеловал руку, поздравил меня, всех нас с настоящим художественным местом и поблагодарил за оформление своих вещей, похвалил ли он и чужих. Вот то немногословное довольно громко сказанное было так искренне, так весело-тепло сказано, что сразу стало чем и легко дышать. Заметив, что я все удаляюсь от группы, где он стоит и узнав от А. П.{53} причину, он подошел, отвел меня в сторону и сказал, что ни родственные, ни дружеские отношения, ни какие-либо другие вышестоящие отношения не могут заставить его написать что-либо под давлением этих отношений. Что искусство выше всего, что я его задела, хитро улыбнувшись добавил тихо, но деньги – очень важны для этого дела, удача тоже, напротив, критику подслушать, даже когда хвалят, необходимо самой разобраться в истине, что мои слова – вернисаж – это видимо, как речь на похоронах, все только хвалят, а мне очень нужно знать, что не так. «Вот ваше волнение, недоверие не так! И как у меня вырвалось: о, если бы вы знали, вы бы поняли» он почти незаметно поморщился, «уже успели потерзаться», положив свою руку на мою, по-отечески так как-то просто сказал – очень – очень хорошая выставка. Чудесная атмосфера. Все молодо, все чисто, уютно, все располагает смотреть на вещи – а это все! Все вещи видишь заново, очень многие выиграли и ни одна не проиграла, вот это очень важно. Важно, что Вы не поддались генералам, а повесили по вещам, которые Вы увидели по-своему и увидели их гораздо правильней, чем мы их видели раньше.
Все было в нем полно желанием поддержать в моем еще неустоявшемся твердом убеждении, я чувствовала так, но боялась, что ни при всех нападках я сумею отстоять свою точку зрения. Надо сказать, что и П. Водкин{54} – один из крестных отцов Х. б., тоже сильно хвалил выставку. Статья А. Н. – Речь 1912 октябрь 28 была приветственная. Вскоре после открытия мне необходимо было выехать в Орел на золотую свадьбу моих родителей. В день отъезда мне подали Аполлон с очень подлой статьей. Обезумевшая я позвонила Кар.{55}, и он, успокоив меня, сказал, чтоб я ехала спокойно, подлость, к которой я по неопытности, наивности своей думала, что все произошло без ведома С. Маковского, который был на выставке со своими 2 адъютантами Н. Радловым и И. Буниным – три монокля, С. К.{56} целовал мне руку, благодарил, хвалил при них, и вдруг такое выступленьице. Потом все выяснилось. С. Маковский сам решил открыть подобное дело, открыл его и через месяц закрыл. Через несколько дней в мое отсутствие на вернисаже вскоре открывшейся выставки «М. И.» в помещении Поощрения художеств в присутствии П. П. Добычина и С. Маковского [Бенуа] заявил при полном стечении народа «подленькая статья и подленький человек ее написал». Вот эта черта А. Н. всегда высказать свое мнение, всегда заступиться за правого – я в продолжении всего нашего знакомства видела, знала в нем крепко, было в нем твердо. Если нужно было к кому-то ехать хлопотать за кого-то, нужно было о чем точно сказать, от этого зависит с кем можно ехать – один не любил ехать к высоким людям, но как он это не любил, какое это было для него страдание! Вообще просить чужого о чем-то хотя бы и не для близкого было мучительно. Жестикуляция очень ограниченная, сдержанная, округленная, при очень сильном раздражении обе руки как-то беспомощно двигались вперед и вбок и вызывало чувство невольной усмешки, как бы ты ни был серьезно настроен и ни сопереживал. К людям был очень сдержан и, если видел, узнавал о каком-то честном, красивом поступке, озарялся вот этой своей очаровательной улыбкой и какая-то легкая, где-то в подсознательном живущая недоверчивость все же не давала ему вполне отдаться этой радости красоты человеческого «я». И только одна природа давала ему очарование полного ощущения красоты, без неожиданных человеческих подвохов. Не забыть нашей прогулки по Версалю.
Можно себе представить, что за радость иметь «гидом» Бенуа по Версалю и Эрмитажу, эти неизбывные радости имела я! Идя со мной по Версалю указывая и рассказывая мне – был пасмурный день и мгновенно сверкнул солнечный луч и упал на фонтан, на полслове умолк А. Н. и я увидела лицо унесенного человека! Его не было со мной; отойдя бесшумно на несколько шагов, дав ему остаться совершенно самому, чтоб ни шорохом, ни вздохом не напомнить о себе – я несколько раз невольно взглядывала на него{57}. Что это было за вдохновенное, абсолютно отсутствующего, другого человека, совершенно нового человека лицо! как будто между вновь появившейся красотой и художником возник какой-то элемент притяжения невесомого, неземного… И наоборот лицо становилось темным, хмурым, несколько отвислым с тяжелым и иногда тупым [выражением] при каких-то «земных» пересудах ближних, рассказах о низких и вредных действиях начальства; о нужде большого нужного человека по глупости и непониманию значения этого человека и к-н. начальства и сознания, что это «начальство» не прошибешь. Но каким звонким звуком раздавался его смех при каком-нибудь его развеселившем случае, но ни под каким видом это не должно было быть рассказом смешного положения сопряженного со страданием человека. В таких случаях вынимался лорнет и удивленно рассматривался смеющийся рассказчик – я бы сказала обидно недоумевающе. Никаких громких восклицаний переживаемого восторга высшего счастья, радостной неожиданности, все это видно было только [во] взгляде и в несколько перехватавшем дыхании. Абсолютное неумение переносить боль, слегка повышенная температура, легкое недомогание уже омрачало восприятие, уже создавало сероватость тона атмосферы. Больница вызывала не только не любовь, невозможность переступиться, порог. Не любил проводы на кладбище, шел только видимо насилуя себя. Не любил людей, выносящих наружу свои несчастья, как и мещански радующихся своим довольством. Надо было видеть, когда появлялся молодой талант. Весь он придвигался, отодвигая вещи, он весь веселел, молодел и с чарующей улыбкой глядел на конфузливо стоящего перед ним юнца и такой бодростью, крепостью веяло каждое слово одобрения, как будто стремился перелить бодрую кровь в этот новый талант.
Разбирая вещь, указывая на чем основывается сила данной вещи, тут же указывал и ошибки, обязательно брал адрес и обязательно шел куда-то к черту на куличики, но никогда не рассказывал никому, что был. Вот эта черта, если делал добро, не говорить никогда об этом, была до болезненности в нем. Мы совершенно неожиданно встретились с ним на площадке у двери этих новых грядущих талантов, причем этот талант в тот момент нуждался больше всего в хлебе насущном, и первое что сказал мне А. Н.: «Говорят, здесь живет интересный художник», а уж мне художник рассказал и о том, что А. Н. несколько раз был, а сегодня собирался принести деньги за этюд приобретенный и назвал сумму, которую сам А. Н. не получал за свои чарующие Версали среднего размера. Оценивать свои вещи он совершенно не умел, но стоило кому-нибудь не тонко подойти к вопросу о покупке, и А. Н. как бы ожесточался и называл такую сумму, что знавшие А. Н. знали: этому человеку он ни за какие деньги не отдаст. Я была свидетелем такого «хамежа» и бедный любитель долго ходил недоумевающе, почему ему никак не заполучить работу А. Н. Помню, был случай когда в день вернисажа я долго задержалась в квартире, встречала гостей Аленка Шухаева, не зная ни этого человека, ни идиосинкразии А. Н. к нему, пришедшему за час до открытия, сославшись на срочный отъезд, выпросил у нее позволение осмотреть выставку, дав «клятву» не мешать последней уборке, действительно тихо обходил зал, отмечая что-то в каталоге, при входе он предъявил билет приглашения, почему-то Аленка решила, что это журналист. Обойдя зал, он подошел к А. [Аленке] с вопросом нельзя ли за ним оставить следующие №№. Справившись по расценочному каталогу и назвав их [цены] ему, он ни словом не обмолвился по адресу вещи. А. Н. тут же внес всю сумму, и зачем-то А. пришлось пойти ко мне до выдачи расписки. Выслушав А., я как бы «предчувствуя» пошла посмотреть кто это, ибо А. еще его фамилии не знала. Мне немедленно пришлось «сдипломатничать», помню было его так жалко, у него так сразу вытянулось лицо, осунулся весь бедный, что пришлось дать «честное слово», что постараюсь все от меня зависящее сделать, чтобы его порадовать… Но правдивый наш обоих рассказ тронул А. Н. и он разрешил уступить ему. Вкусный шоколад ели мы с А. в этот день, дяденька разорился на 2-х фунтовую коробку. АЛЕНКА ПОМНИШЬ –