{67} и мне чудится, что он меньше всего любил ее. Любил он Коку{68}. Каждый этюд, сделанный Кокой, вызывал у него радость. Хорошее настроение на целый день бывало у него, когда с Кокой с утра уезжал на этюды в Павловск, Царское, Петергоф, Гатчину. Вечером демонстрировали первыми Кокины этюды. Демонстрация шла больше улыбкой, освещавшей лицо, счастьем, чем словами. Однажды демонстрировались такие этюды Петергофа, Коке было 11 лет, и один из них я купила. Заказала раму и повесила в коллекции. Пригласила автора с отцом. Уж очень был А. Н. доволен, но опять-таки почти без слов, только подтвердил «этюд хорош». Кока причинял А. Н. много огорчений, но никогда А. Н. об этом не говорил, вообще о своих семейных неполадках он ни с кем не делился.
Александр Бенуа. А. К. Бенуа за чтением «Летописи». 1916
ГМИИ им. А. С. Пушкина
Осведомленная об огорчении А. Н. или А. К. или Атей я должна была как-то развеселить А. Н.; видимо удалось мне это, так как на другой день меня ставили в известность, что «папа» вечером был в хорошем настроении. Кока как-то очень рано стал «молодым человеком», был роман с Мотей и Кока считал, что он должен и хочет на ней жениться. Вообще эта «бурда» в доме поддерживалась, чем и легче она ужилась. По рассказам отца, Кока писал декорации к Пиковой даме в Мариинском театре, он познакомился с молодой артисткой этого театра Марией Ивановной, женщиной и старше его и мало интересным человеком, он женился на ней{69}.
Александр Бенуа с женой, дочерью Атей, ее мужем и их сыном и с сыном Кокой. 1922
Отдел рукописей РГБ
Вообще свадьбы его детей устраивали в его доме со всеми олерами хорошей верующей семьи. Были и хорошо сервированы ужины, был и «менуэт», и только самые близкие друзья. А. Н. был уютно-счастливым отцом-хозяином.
Александр Бенуа. Лёля и Маруся. 1916
ГМИИ им. А. С. Пушкина
Дети все рисовали, и здесь уже была исключительно консультация отца. Наиболее одаренной была Лёля{70}. Прекрасный рисовальщик с большой экспрессией, легкостью, выразительностью были насыщены ее рисунки. Абсолютное отсутствие усидчивости, никакой ответственности в словах и в поступках. Потом оказалось, что она страдает Базедовой болезнью. Вышла она замуж за художника Попова, с которым прожила недолго – уехала за границу. О заграничной ее жизни я толком ничего не знаю, разговоров о ней слышала много, сам А. Н. в 25-м году в Париже сказал мне с легким вздохом «исключительной одаренности человек, но никогда ни себя, ни окружающих не сделает счастливыми». Это в первый раз я слышала от него жалобу на нее. Как-то я пришла к ним в часу 19-м, они уже жили на улице Глинки, в доме его отца – застала А. Н. у себя в кабинете с Лёлиными рисунками в руках (рисунки голой натуры). Какая-то боль чувствовалась в нем, не задавая никаких вопросов, я завела разговор о выставке рисунка с натуры и что следует ее потянуть на выставки, в коллекции и это ее подстегнет к регулярной работе. «Вряд ли» был ответ. Какое-то легкомыслие, болезненная нервозность, беспорядочность.
Приложение 4Добычина Надежда Евсеевна. Стенограмма воспоминаний о В. В. Маяковском в беседе с директором музея В. В. Маяковского А. С. Езерской, с авторской правкой. 11 мая 1941 года[189]
Владимир Маяковский. 1910
Мультимедиа Арт Музей, Москва
Маяковского можно любить и не любить, но это большая эпоха и эпоха, ярко выраженная человеком.
Маяковский на моих глазах произвел чрезвычайно много изменений. Вот тот же Бурлюк – до Маяковского, и Бурлюк, как только Маяковский появился в Петербурге (в 1909 году){71}. Бурлюк был человек с лорнеткой и в мятом костюме, немного иронического склада. Все-таки собственные потребности у него играли большую роль. Между этим Бурлюком и Бурлюком последующим – большая разница. Он мог ворчать, не ладил с миром искусства, но не было проведено резкой черты. Когда пришел Маяковский, произошло разделение на два лагеря, определенных лагеря, не воспринимающих друг друга. Он придал не только принципиальность, а большую целостность.
И совершенно определенно до этого на Бурлюка вы могли смотреть как на нечто, что выходило из «мира искусства», вы думали, что пройдут годы – и все эти его либеральные штуки смоются жизнью, как губкой. А с приходом Маяковского стыков уже не могло быть… Это шов, который не поправится никогда.
Так как меня считают, что я оформитель, я должна сказать, что я неоднократно думала, что сильно задумалась бы дать согласие на оформление Маяковского. И я не знаю, кто из художников смог бы его оформить. Может быть Татлин. Но я еще не уверена. Последний раз Маяковского я видела в 1929 году. Я шла из Наркомпроса. Мы встретились и прошли немного, зашли в какое-то кафе, что-то пили, чай или кофе.
Если мы посмотрим из всех воспоминаний, – к сожалению, воспоминания всегда бывают ниже того, о ком они пишутся, – я не вижу воспоминаний таких, которые бы не показывали, что люди как бы делали себя этим; я не видела воспоминаний, чтобы люди шли во имя этого человека, т. е. чтобы воспоминания были бы анонимные. Я просматривала книжку Бенедикта Лифшица{72}: я свидетель этого общения между Маяковским и Бенедиктом Лифшицем. Из этой книги явствует, что они друзья, а из моих наблюдений – может быть они ложны – нет. Я не знаю, Вы читали книгу Бенедикта Лифшица? У меня осталось впечатление такое: о ком эта книга? О Маяковском или о Бенедикте Лифшице?
Николай Кульбин. Портрет Давида Бурлюка. 1913
Вологодская областная картинная галерея
Для меня ясно, что такое фигура Маяковского. Люди стремятся сказать – а, вы знаете, что он носил желтую рубашку, а по существу, он добрый… Добрый и внимательный…
Это не нужно! Это не только его произведения диктуют. Он не был добрым, он не был внимательным. Он был человек чрезвычайно эгоцентрично мыслящий, часто производящий впечатление в своей резкости почти истерика.
Зачем его наделять добавочными добродетелями и особенно коммунистического порядка? Совершенно не нужно! Это человек, который не принимал 90 процентов того, что было. А его творчество не выносило пошлых пережитков старого быта окружающего, *т. е. пошлых пережитков старого чуждых нашей революции{73} и часто чуждого человечества, которое его окружало, не доросшего до своей эпохи и на эту борьбу он себя перестроил и отдал. Это верно, но говорить о том, что он был добренький нельзя. И недостаточно ли быть большим гражданином своей родины и мира, революционным поэтом, чтобы еще непременно считаться партийным коммунистом? Он был нужный для революции человек, поэт и большой гражданин своей родины. Это верно.
Возьмем отношения Бурлюка и Маяковского. Бурлюк его просто обожал. Давыд просто наслаждается, когда тот читает или спорит. Давыд не только никогда не противоречил, по существу, а всегда стремился расширить еще и подчеркнуть то, что сказал Маяковский. У Давыда было, у человека чрезвычайно эгоистически устремленного, отношение к Маяковскому такое, как ни к кому. Он был одним из первых, которые могли поддерживать и создавать атмосферу. Никогда Бурлюк не чувствовал к нему зависти, никогда у него не было желания подложить ему свинью. Вспомните, когда он издавал! У меня есть «Садок судей» в Ленинграде.
Это все очень сложно и с тем, что я теперь читаю о Маяковском – ничего похожего… Зачем-то люди это сглаживают, а между тем это был очень ершистый человек. Иногда людям даже казалось, что нахал.
Владимир Маяковский (?). Рисунок из архива Н. Е. Добычиной
Отдел рукописей РГБ
А отношение Кульбина к Маяковскому. Маяковский ему годился в сыновья. Я помню знакомство с Маяковским. Это было поздней осенью 1911(?) года{74}. Примерно часов в десять позвонил Николай Иванович:
– Сейчас же приходите. Тут приехал… Очень и очень… Я что-то сказала, что не могу. Николай Иванович мне сказал —
– Нет, страшно, страшно нужно.
Я поехала. У него в темном кабинете стоял Бурлюк. Вижу – высокий, немного на вид не то, что голодного, а точно не сытого человека с горящими черными глазами. Когда мы поздоровались – раздался мой вопль – он так пожал мою руку! От моей руки остался какой-то студень! Ник. Ив. сказал – Что вы делаете?
Николай Иванович попросил, чтобы Маяковский пожил у меня на Дивенской улице. Ник. Ив. мне говорит:
– У вас нет денег? Возьмите три рубля!
Первое, что мы сделали на эти три рубля – мы взяли извозчика. Действительно, это было – муха и лев!
Он смотрит сбоку:
– Боитесь?
– Да, страшный человек…
Когда он загоготал на Каменноостровском мосту – у меня стало легко на душе!
Ну, думаю, дядька меня не изобьет.
Положение тогда у меня было такое. Мой муж был в Казани и каждую минуту угрожал, что бросит государственные экзамены.
Приехали, у меня ребенок на руках. Когда мы приехали, сели кушать, я кормлю этого дядьку, а он говорит:
– Это все? – Нет, дам еще. Думаю: что же буду делать?
Вообще он нагнал такого страху, что я первый день просто не знала, как быть, иду по коридору мимо его комнаты на цыпочках.
В. В. Маяковский, Д. Д. Бурлюк, Н. Д. Бурлюк, Б. К. Лившиц и А. Е. Кручёных. 1913
Музей В. В. Маяковского
Однажды он зашел ко мне в комнату, а я не знала, что он дома, у меня на руках была нелегальная газета. Я ее быстро сложила и говорю ему: почему Вы не постучали?
Он все же заметил это. Немного поговорили, вижу, что он уже не смотрит на меня так, что я слизняк и его боюсь. А все-таки я чувствовала часто к себе его ироническое отношение и не могла не чувствовать.