Она говорила о том, что кто-то передавал, что Белинсон неодобрительно отзывался о Брике, но Каменский мне сказал что-то другое, точно Белинсон неправильно рассчитался с ним по издательству.
Я должна Вам сказать, я думаю, что у Маяковского испортились отношения с Горьким из-за его окружения, этим людям, смотрящим на Горького как на лакомый кусок, недопустимо было подпускать такого независимого человека, который их называл полипами, потому же, как и у меня, такая же история. Я перестала звонить и подходить к телефону из-за Тихоновой Варвары Васильевны. Человек приходит и говорит: я очень прошу понять, что Алексей Максимович больной человек, он таскается к вам по такой погоде. Неужели Вы не понимаете, что его нужно жалеть? – Я ему не жена и не любовница. Я говорю – разве можно рассматривать Горького как человека, которого звать в гости? Потом я позвонила Марии Федоровне. Она хохочет, заливается по телефону, говорит – пожалуйста, не плачьте. Ясно, что все эти прихвостни, которые населяли эту квартиру, просто отравляли воздух.
Что может быть общего между Маяковским и Ходасевич? Маяковский все же видел, что все это сидит и впивается. И однажды Маяковский проявил свой характер. Это испортило отношения между Маяковским и Горьким. Меня как раз не было в тот день. Там был Маяковский и, говорят, разделал не то Ракитского, не то Андрея Андреевича Дидерихса – мужа Ходасевич, не то всех вместе и назвал «паршой на дубе»{87}. Это все, что эти люди могли сделать.
После этого я подошла в Доме искусств к Горькому и сказала, что когда мы принимали Уэлса{88}, был большой обед и, говорят, что Маяковский здесь. А он говорит: «Не знаю». – Что такое?
– Вы сердиты на него?
– Да, нет, за что сердиться?
Потом проходит какое-то время, я не помню, кого я встретила из тех кого уважала, Ивана Павловича Ладыжникова, – почему Алексей Максимович так сказал?
А он свято делает такой жест! Вот, кто знает это! Возможно, что он прав. Когда Алексей Максимович был в Берлине и не совсем хорош был в отношении советской власти, мы знаем, что Маяковский к этому чрезвычайно резко отнесся и резко выражался.
Однажды утром мне звонит Сарра Семеновна:
– Надежда Евсеевна, у вас сегодня гости, я хочу, чтобы вы приняли моих знакомых.
– Кто?
– Один инженер.
– Что за странность?
– Да, нет, Красин.
Я говорю: Лев?
Она говорит – Леонид Борисович{89}.
Он приехал с женой, и какой-то дяденька был.
На этих вечерах мои гости были неоднократно облагаемы: гости давали деньги, Алексей Максимович отбирал на Красный Крест.
Я всех обхожу, а к нему не подошла. Смешно, если я подойду к Красину. А он говорит:
– Позвольте, мои десять рублей меньше, чем их десять рублей?
Я говорю: ну, что же сами на себя! А он говорит:
– А Вы откуда знаете?
Я пожала плечами, а потом он пошел к Алексею Максимовичу.
Я ходила с Каратыгиным. Он думал, что это сбор на еврейских беженцев и каждому честно говорил, что это на еврейских беженцев.
Здесь был Вавельберг{90}. Я с него меньше, чем 500 рублей не брала, он в шутку говорил, что ни одна женщина ему столько не стоила! Что вы получите с людей искусства? Ну, три рубля, ну пять рублей.
Главным образом, деньги давал Вавельберг. Я поехала к Вацлаву Ипполитовичу, потом свезла Алексея Максимовича. А у него была своя «жертва» – Берсон{91}.
Приложение 5Материалы к статье о значении живописи[191]
Игорь Грабарь. Автопортрет с палитрой. 1934
Государственная Третьяковская галерея
Игорь Эммануилович Грабарь. Наше знакомство с ним произошло в начале 1913 года. Вечером, часов в 7 на выставку – Мойка, 63 пришел И. Э. Был приготовлен чай, из всего, что было, запомнила сыр, не помню, как назывался, но знали, что архиаристократичный. Какой-то мягкий с дырочками, сыроватый и очень пахучий. Впечатление осталось как о человеке очень дельном, умном, знающем, со вкусом, но холодноватом и строгом. Вообще, что называется, без звонка не зайдешь. С вещами его была знакома по выставкам. Еще смутное у меня впечатление где-то, как будто я сравнивала: такой дельный, расчетливый и такой «вакхический в цветах». Среднего роста, плотный, пропорционально сложенный. Запоминается форма и некоторые особенности его головы. Высокий лоб несколько удлиненного черепа, с впадинами в форме ракушек, широкой стороной обращенной к бровям. Большие, круглые, «совиные» карие глаза, увеличивалась округлость от больших круглых очков. Большой рот, тонкие губы с несколько выдвинутой нижней челюстью. Подбородок в виде подковы.
Быстро сменяющееся выражение живых, умных глаз и характерность рта делали лицо запоминающимся и никоим образом нельзя сказать, что оно кого-то напоминает. Живость речи, характерность жестов, большая подвижность всего человека оставляет впечатление характера и темперамента большого человека. Но доброты, легкости нет в этом человеке на первый взгляд, и только при очень близком знакомстве выявляются эти черты, но чувствуется, что человек не бросается ими. Бескорыстность тоже основная черта. Большая эрудиция, разносторонность образования, свободное владение языками, много путешествовавший, с отличной памятью, хорошим вкусом, много читавший и привычка обращаться с людьми большого масштаба (создает некую завесу в отношениях с этим человеком. Я не помню ни одного человека, который любил его целиком, который говорил о нем без «но»), все эти качества естественно делают чрезвычайно приятной беседу с ним. Несмотря на все, все же у И. Эм. нет ни одного, даже из очень ценящих его, человека, который любил бы его без «но». Я думаю, не ошибусь, если скажу, что это «но» главным образом в умении И. Э. устраиваться в жизни (сколько вспоминаю более или менее был тише с Ал. Ник. [Александром Николаевичем Бенуа]). Он, безусловно, дипломат, опять-таки не бескорыстный. Он скупой. Очень хорошо знает цену деньгам. Любит мелкую сплетню, но все эти мелочи тонут в большой статусности фигуры. Это человек, могущий помочь человеку в образовании, в приобретении больших сведений, но совершенно не имеет ни вкуса, ни времени на мелкую помощь. И обсуждать все это, по меньшей мере, глупо.
Очень скрытный в своих бытовых сторонах жизни. Не производит впечатление человека, любя, умеющего прощать. Злопамятен и не сдержан при ущемлении самолюбия. В делах делец, говорят, но я этого не знаю, не приходилось сталкиваться. Врагов большое число, но это возвышает его в моих глазах. При обширной деятельности, разнообразии, естественно, что сталкивается с бесконечным числом людей… [часть написанного стерта], естественно, что многих ущемлял, будучи не согласен и в определениях, и в оценках. Человек с большим самолюбием и с хорошим чувством достоинства, гордостью, в молодости, вероятно, был очень заносчив. Но нельзя сказать, чтоб был уютный человек! Не знаю, как отвезти его от человека единственное, хотя бы под пьяную руку его обидевшего и, конечно, слушает всякие сплетни, вот это я в нем не люблю! Ну сказал человек про тебя! В чем дело? Чего ради слушать такую галиматью! Не только слушает, но и придает этому значение, вот это мне больно в нем. Не следует быть мелочным. Безусловно, трезвый реалист. Положит. познаний, материалистически мыслящий, гуманит. науки в подчинении мат. мировоззрения, реален в жизни. Влюбленным романтиком в пейзаже, особенно в цветах.
Игорь Грабарь. Дельфиниумы. 1944
Новокузнецкий художественный музей
Его цветы вызывают во мне представление, как он в экстазе каком-то бросается на них, кувыркаясь, рвет, целует, снимает, что-то эротическое даже есть в его подходе к ним. В особенности васильки его. Мне видится, как стоит он перед необозримым пространством полей и как среди колыхающихся стеблей ржи, васильков. Он срывает их ногами, руками, ртом. Почему-то вакхом вижу его в этом занятии. Его фрукты сочны, крупны, живут, дышат и сорта небезразличны.
Приложение 6Отрывки из черновика письма Н. Е. Добычиной И. Э. Грабарю. Характеристики советских художников[192]
Мой дорогой, верно и крепко любимый Игорь Эммануилович!
Верно, жизнь последних лет отучила меня от ласки и внимания – получив Ваше письмо из Кисловодска – я разрыдалась. Спасибо Вам за него – я чувствую Вашу поддержку и крепну{92}<…>
На днях прочла в газете, что на 35-й год намечается съезд художников. Почему-то вижу его тусклым. Вот доклады видятся мне ясно, т. е. темы, но знаю, что серьезно никто не выступит, уж очень художники опасливы и с оглядкой. Аллилуйщиков больно много, а существа дела немногие знают и понимают. Вся тяжесть этой задачи, конечно, ляжет на Ваши плечи, ибо прелестнейший Ст. Петр. [Степан Петрович Яремич], я с трудом могу это выговорить, но, мне думается, это факт – конченный человек… Ну, конечно, Эфрос{93} – с хлестким словом, поклон направо, поклон налево, с заранее полученным разрешением лягнуть того, на кого в данную минуту валят шишки и все. А существа не вижу, боюсь, что окажусь правой. За очень небольшим исключением художники отвечают на вопрос: что делает? «Халтуры» и эти халтуры <…> вошли в плоть и кровь. На всем, что я видела в последнее время, лежит печать поспешности, спешки, небрежности, неряшливости. Есть темы, нет глубокого философского синтеза, массу внимания внешнему и ничего почти о внутреннем мире, есть стройки, нет строительства. Любая «комсомолка» может быть подписана «фрейлина такая-то» (снять красный платочек и одеть шляпку от хорошей модистки). Ведь что проделано с портретом Ленина? Есть ли еще в истории искусств такая сплошная халтура как в его портретах? Ведь любой портрет Бодаревского – искусство рядом с этой макулатурой. Только два памятника о Ленине рисунки Альтмана