– А я и не сомневался, – ответило божество воды.
Когда маршрутка пересекла границу Карелии и углубилась в просторы Ленобласти, солнышко скрылось за тучами и пошел дождь.
– Погода была как по заказу, – улыбнулась Прозаик. – Будто местные боги услышали наши молитвы.
Критик и Фантаст промолчали, но по их физиономиям было видно, что они полностью согласны с прозаиком.
Калевальская брусника
Владимир Симаков
(Санкт-Петербург)
Непорочная Марьятта жарким пламенем объята,
И поди-ка объясни-ка, где, когда и почему
У красавицы Марьятты не задерживались сваты,
Но зачем тогда Марьятта баньку просит на дому?
Ах ты, ягода-брусника, по размеру невелика,
Отчего же ты смутила душу ясную ее?
Ишь, распрыгалась какая, взор прекрасной привлекая
И, заботы накликая, изменила бытие!
Разозлились люди сами: не дают Марьятте бани,
Обвиняют деву зряшно за брусничкины грехи.
Темный хлев в лесу сосновом показался домом новым,
Ей лошадка надышала, отдохнувши от сохи.
Кто бы знал тогда на сходе, что при всем честном народе
Двухнедельный вдруг младенец рунопевцу даст отвод
За его слова иные и деяния былые:
Вяйнемёйнен посрамленный в челне новом уплывет.
Ах ты, ягода-брусника, что наделала, скажи-ка?
Ведь на этом Калевала прекратила свой разбег.
Сохранилась только малость – чудо-кантеле осталось,
Лишь серебряные струны, песня звонкая – навек.
Яблоня на карельском перешейке
Владимир Скворцов
(Санкт-Петербург)
Мне пришло одно желанье,
Я одну задумал думу
Быть готовым к песнопению
На хуторе финском, вся покалечена,
с черной безлиственной головой
прячет плоды свои яблоня-женщина
в хрупкой единственной ветке живой
Все мы пребудем в объятиях осени…
Пусть посмеется судьба надо мной,
только бы люди меня не забросили
так же, как яблоню с веткой одной…
Рождение надежды
Тайсто Сумманен
(Петрозаводск)
Жизнь далекая наших пращуров,
Голод, холод и нищета.
Темнота вековая, давящая —
словно каменная плита.
Стужа злая. Декабрь безжалостный.
Вьюга зверем в ночи ревет.
Дети стихли – им не до шалостей.
Неулыбчив девичий рот.
И мужчины сидят в молчании,
грустно головы опустив.
Жены начали причитания —
замогильный плывет мотив.
И послушав их плач украдкою,
обратился певец ко всем:
«Жизнь без хлеба, конечно, не сладкая.
Без надежды – не жизнь совсем.
Плач – для слабых лишь утешение,
а для сильных опора – песнь.
Так начнем же, мой друг, песнопение.
Хлеба нет, ну а песня есть!»
Сели друг против друга. За руки
Взялись крепко – ладонь в ладонь.
Принялись как за дело жаркое,
чтобы в душах разжечь огонь.
О былинном далеком времени
повели они сказа нить
и о силе той, что от бремени
может каждого освободить.
Они пели про Сампо волшебное —
О людской вековечной мечте.
В пору темную, время бесхлебное
стали нужными песни те.
Силой слов, что от предков вызнали,
тайной песенною опять
из скалы они солнце вызвали
и заставили вновь сиять.
Снова грянули в избы угрюмые
солнца радостные лучи,
и воспрянули духом юные,
старцы ожили на печи.
Вместе с верой, как солнце ясное,
Снова в душах воскресли сны.
Нет поэтому песен прекраснее
тех, что в зимних ночах рождены.
Перевод с финского О. Мишина
«Есть отель на Лённроткату…»
Борис Цукер
(Зеленогорск)
Есть отель на Лённроткату
В славном Хельсинки столичном,
Лённротхотел. Небогато,
Но встречали нас отлично.
Видно, хитрый Вяйнемёйнен
Колдовал над одеялом,
И хотелось быть достойным
Мудрым рунам Калевалы.
И пропало быта бремя
В размышленьях о высоком,
Но потом настало время
Возвращаться в Терийоки.
Тут, недоуменно глядя,
Скажет школьник из-за парты:
«Нет такого – слышишь, дядя, —
Больше имени на карте!»
Сколько судеб, словно доски,
Пережгла войны зарница…
Хорошо, хоть в Лангинкоски
Дача царская хранится.
Да и кантеле по свету
До сих пор поют задорно,
И, наверно, Сампо где-то
Жерновами мелет зерна.
Отель «Калевала»
Наталья Черных
(Хельсинки)
Отношения безнадежно испортились. Ничто уже не помогало. Давно погасла надежда на понимание, на возможность поговорить и решить что-то. Мы пробовали молчать. Днями, неделями… Лучше не становилось. Приспособиться не получалось. И только память о том, как хорошо было раньше, удерживала нас вместе.
Тогда, в самом начале, мы очень любили путешествовать. Оба – легкие на подъем, мгновенно могли собраться в другой город или страну. Любили поездки в старые русские города и объехали их немало. Альбомы с фотографиями, привезенными оттуда, занимали в квартире целый шкаф. Какую большую жизнь мы прожили! Не по количеству лет, а по наполненности, качеству этой самой жизни.
Путешествия всегда были для нас праздником, и мы радовались каждой поездке как дети. Хоть и знали, что по возвращении опять замолчим. Наверное, всегда надеялись, что этого не случится.
Оба мы никогда не хотели в Америку. Почему она возникла, эта поездка? Кому это было нужно? Сейчас мне трудно восстановить в памяти все подробности. Иногда ночью вдруг всплывет какой-то эпизод, появится новый штрих к нему, и все опять погаснет.
В мрачный отель со странным для этой страны названием «Калевала» мы приехали ночью. Потом я поняла – жизнь начала свою новую главу именно тогда.
Картины с сюжетами и персонажами древнего эпоса действовали угнетающе. Было впечатление, что герои финских историй реинкарнировались именно здесь и должны были поведать всем нечто важное. В главном холле отеля, над стойкой ресепшн висело огромное панно. На нем с коленей дочери воздуха Илтамар падали в море семь яиц – именно из них по преданию появились земля, солнце, месяц, звезды. На правой стене старый певец Вяйнемейнен пел свои чудесные песни-заклинания. Все, о чем он пел, потом исполнялось наяву. Имена героев «Калевалы» были вышиты на каждом панно цветным шелком.
На левой стене картина была чуть радостнее. На радуге сидела Дева Севера и ткала. А старый певец уговаривал ее сделать что-то. Дежурная объяснила нам, чего хотел провидец – он просил молодую красавицу выйти за него замуж.
Все, абсолютно все сюжеты на картинах были связаны с морем. От них веяло тоской и безысходностью. Какое отношение все это имело к нам, тогда невозможно было даже представить.
Попытки поспать остаток ночи успехом не увенчались. Плотная тревога разливалась в воздухе, и я уже подумала, что, если это не закончится, придется переезжать в другой отель.
Взошедшее солнце немного развеяло дурные предчувствия. Сейчас, вспоминая то утро, я понимаю, как громко и настойчиво звучал в нем голос судьбы, от которого так хотелось отмахнуться. И мы пошли в сторону огромного пляжа…
Вода в тот день была мутной, а прибой – сильным.
Мы плыли рядом, и путь нам все время преграждали какие-то люди. Неожиданно большая группа пловцов врезалась в нас.
Больше увидеться нам было не суждено.
Тебя не было нигде. Ты исчез, растворился…
Я долго искала тебя в воде, потом ждала на берегу. Страшная пустота опускалась на меня – какой-то серый туман… Реальность уходила.
Я тупо бродила по пляжу, оглядывая людей. Кричать и звать тебя больше не могла – уже не было голоса.
Большой веселый мулат подошел ко мне и предложил бросить бумеранг, «rvelostmyhusband» – попыталась объяснить я ему. Он щелкнул языком и пожал плечами. «Это бывает», – сказал он почему-то по-русски.
Спасатели тебя не нашли. Все говорили: «Этого не может быть!»
Тяжелое гнетущее чувство вины не давало дышать. Я сделала что-то не так. Я все сделала не так. В эти безумные часы ожидания неизвестно чего наша с тобой жизнь виделась мне прекрасной. Она была бесконечно светлой и радостной! Все ее картины в точной хронологии плыли передо мной. Говорят, так бывает перед концом…
Неужели обязательно надо потерять, чтобы понять, как сильно любишь?
Потом были объяснения в полиции, в посольстве и еще где-то… Меня все время спрашивали, не собирался ли ты бежать и не убила ли я тебя.
Но точно я знала лишь одно: ты утонул, какое-то большое доброе существо забрало тебя на небо, и теперь мы никогда не увидимся.
Так вот почему мы оба не хотели в эту страну…
Я прилетела в Москву поздно ночью. Кто-то встретил меня в Шереметьево, в том самом Шереметьево, откуда столько раз мы улетали вместе… С тех пор я не люблю путешествовать.
И еще. Абсолютно безысходные сюжеты «Калевалы» снились мне бесконечно.
Я была их постоянным участником, и это никак не могло закончиться…