Сперва к этому делу подключали только женщин из пригорода столицы, то есть Ингерманландии, но в 1840 году такое разрешение получили и жительницы прилегающей части Финляндии, то есть Карелии. Чем и воспользовалась Прасковья в период самого расцвета этого движения, если это расцвет. В 1850-х годах в волости Саккола одновременно выхаживались и выкармливались около 1000 детей из Петербурга. В том числе и Прасковьей Степановой. Она вспоминала, что вскормила около пятидесяти детей, начав этим заниматься после смерти первых двух своих.
Из-за протестов лютеранской церкви, увидевшей в этом явлении нарушение церковных канонов и пагубность этого явления для здоровья финок, карельским женщинам запретили вскармливать петербургских детей.
Почему сегодняшняя лютеранская церковь не видит пагубности в том, что два мужика супружничают, потом как бы рожают, да еще и чем-то вскармливают ребенка – для меня лично идиотизм в полном объеме. А тогда вполне естественное явление сочли за нарушение Божьих законов. Запретили карелкам и ижоркам детей чужих вскармливать, но что-то мне подсказывает, что они не сильно исполняли и тогдашние законы. Простая арифметика показывает, что 50 младенцев до надлежащего возраста вскормить года за четыре невозможно. Так что Ларин Параске занималась этим промыслом и после того, как его прикрыли.
Богатый на фантазию народный фольклор утверждает, что среди выкормленных нашей героиней детей были и незаконные дети из царской фамилии. Может, даже от Матильды Кшесинской кто уродился. С ней дружили организмами многие мужчины царской фамилии. Могли и опростоволоситься, если так. Врут, наверное, предания. А вот то, что вскормила ижорка Прасковья полсотни русских людей – сущая правда. При этом семьдесят верст до Петербурга она проходила пешком, питаясь только крошками и неизвестно где ночуя. Такое расстояние и марафонцы не бегают в один день. Так что путь занимал дня три. Каким образом в ее доме появлялись младенцы из приюта, исследователи умалчивают. Не шли же груднички вслед за кормилицей, и не могла она нести на себе по четыре-пять одновременно вскармливаемых ребенка. Из них умерло до четырех человек. (Цифра примерная.) Но остальных она вскормила, о чем нынешние потомки тех брошеных детей даже и не догадываются.
Из своих детей у Параске выросли Надежда, Татьяна и Василий (Нати, Тану и Васле). К1880 году двое уже вступили в брак и дом покинули. В 1888 году скончался сам Василий-муж, еще больше усложнив жизнь вдове. Нечем было платить недоимки, вероятность продажи дома с молотка стала вполне реальной угрозой. За год до его смерти, в 1887 году, Ларин Параске стала исполнять свои песнопения под запись за деньги. Творческая работа с Сакко-ловским пастором Неовиусом, который и записал 32 боо стихотворных строк Ларин Параске, стоила тому по рублю за час пения.
По тем временам это умопомрачительный заработок. Клепальщик горячей клепки корпуса броненосца «Потемкин» зарабатывал за месяц меньше, чем могла Параске заработать за три дня. При ее упорстве и таланте могла и за сутки. Как-то раз, еще в начале контактов с пастором Неовиусом, она продемонстрировала свои возможности. На вопрос: «А сколько петь-то надо?», не сведущий о всех ее талантах пастор ответил, мол, пой, на сколько сил твоих хватит. На что рунопевица усмехнулась и сказала в том смысле, что ее-то сил хватит. А вот не заснет ли господин пастор? Так и произошло. Тот не выдержал первым, и они прекратили работу не по вине Параске. И деньги, что она зарабатывала тем пением, помогли ей, и не раз, расплатиться с долгами и выкупить свой дом из залога и недоимок.
С какого времени начались проявляться рунопевческие таланты будущей сказительницы, она и сама точно сказать не могла. Помнила лишь, что первую обрядовую свадебную песню она услышала, еще сидя на руках у матери. Была деревенская свадьба, куда обычно ходят семьями. Представьте себе возраст Прасковьи, если на торжестве она сидела на материных руках. А потом начались по-
сильные деревенские заботы и привлечение к сельскому труду. Маленькая девочка пасла скотину, полола грядки и сушила сено. При этом всегда, когда собирался коллектив, люди пели. Вспомните советские фильмы. Там поют на пахоте и у мартена, на свадьбе и в бою. Да и песни какие были: «Нам песня строить и жить помогает…», «Не кочегары мы, не плотники…». И финнам она тоже помогала в их тяжелой повседневной жизни.
Когда много певцов, а у карел, ижоры, вепсов и других, живших рядом с русскими, песен и танцев было больше, чем у титульных финнов – хямя и суоми, там всегда возникает соблазн выяснить, кто лучше. Православные больше радовались жизни, больше пели и плясали, чем угрюмые северяне, и у певцов тех возникал соревновательный задор. На русских-то вволю за века насмотрелись и кое-что подобрали. И они пели на результат. Помните тургеневских «Певцов»? И выбирали потом лучшего, победителя называли.
И иногда победительницей в этом соревновании называли юную Прасковью. А в 13 лет она впервые увидела ученых, собиравших народный фольклор. В Лемболово приехали Давид Европеус и Хейнрик Рейнхольм, собиратели старинных рун и сказаний. После выхода «Калева-лы» Лённрота оказалось, что и в пределах Карельского перешейка и восточной части Ингерманландии сохранились в народе песни, руны и сказания, созвучные и соразмерные эпосу «Калевала». А одна из песен, созданная из рун, записанных в Ингерманландии, руна про раба Куллерво, вошла во второе издание знаменитого произведения. При этом у Лённрота на прослушивании пели в основном мужчины-рунопевцы. В Ингерманландии и Южной Карелии тема «Калевалы» была женской вотчиной. Он пели, порой многоголосьем, с более ярко выраженным ведущим первым голосом.
В том основное отличие карельских ухтинских от ин-германландских рунопевцев. Но темы сотворения мира там и там во многом совпадают. И тянутся корни тех рун еще в дохристианскую эпоху. А в одной из работ, посвященных классической Калевале, так и сказано, что появление очередного персонажа, какого, честно уже не помню, знаменует собой начало христианства. Пошла девица на болото, клюковку съела, и уже беременна. Толкователи разъяснили людям, что это Дева Мария понесла от Духа Святого. Никого ж на болоте не было больше. Так дева говорила, ей и поверили. То есть сами эти песни занимают настолько большой отрезок времени, что охватили и Ветхий Завет, и Новый в том понимании, как древним фин-нам-язычникам виделось.
Ларин Параске вспоминала позднее, что ученым, заинтересованным старинными преданиями, пели жители Лемпаала Ирина Яколова, Тарья и Анни Кириловы, Маланья Макарова, Анна Симонова и дядя Параске Охво Никитин. Самое интересное, что Лённрот, собрав и записав множество сказаний и песен, из которых бооо опубликованы, не удосужился сохранить имена тех, кто ему пел. А феноменальная память нашей землячки сохранили и имена певцов, и фамилии жителей деревни Лемболово образца 1846 года. А потом, в следующие приезды собирателей рун, девочка осмелела и спела сама. И про нее узнали за пределами и Шлиссельбургского уезда, и волости Саккола Великого Княжества Финляндского.
В 1854 году ее пожелал услышать Август Альквист, в 1876-м – знаменитый археолог и ученый Федор (Теоо-дор) Швиндт, академик Императорской Академии наук, в 1887-м – выборгский священник Аксель Борениус. Кстати, пастор Борениус родился в моих Полянах, тогдашней Уусикиркко. Но лишь только в 1887 году лютеранский пастор из волостного центра Саккола, тот самый Адольф Неовиус, бывший еще и историком-любителем, прослышав про талант православной ижорки из деревни Васке-ла, приехал для того, чтобы ее увидеть и послушать, если удастся. Прасковья была православная и в обыденной жизни с тем пастором могла не встретиться никогда. Церковь ее была в Палкеале (Замостье), а еще раньше была православная часовня в Мискула, где ее и покрестили.
А лютеранская кирха за бывшим озером Суванто была ей без нужды. Чиновники и законники сами тогда ездили к жертвам своим, не заставляя сидеть в коридорах и добираться к ним как угодно. Так что была ли когда Прасковья в Громово, вопрос никчемный. Чего она там не видела? И пастор лютеранский мог и не узнать того, что в пределах его прихода, где в Метсяпиртти уже была лютеранская церковь в режиме капелланства, живет и поет православный талант. Церковь та работала раза четыре за год, пастор приезжал сюда, может, еще реже или чуть чаще, могли и не встретиться никогда. Но встретились.
Адольф Неовиус и решил тогда записать и увековечить то, что сохранила память этой замечательной женщины. Он провел в обществе Ларин Параске много времени, записал массу песен, плачей, сказаний и рун. Если бы Элиас Лённрот начал свои поиски старинных сказаний с наших мест, то наша бы «Калевала» отличалась бы в корне от той, что записана в Ухтинской Карелии. Образование мира, действующие лица, сам ход событий и некоторые персонажи были бы другими. А «Калевала» была бы пятитомником. Если Лённрот записал бооо поэтических строк, то Неовиус целых 32 676, то есть в пять с половиной раз больше! Но второго Лённрота не нашлось, и второй «Калевалы» так и не получилось. А может, и первой, если оценивать с точки зрения гениальности создателей. Как рунопевца, так и собирателя. Может, все еще впереди, и кроме «Тростниковой свирели» непрофессионалы еще что-нибудь увидят из наследия нашей великой землячки.
Про тяжелую жизнь Ларин Параске на склоне лет написано достаточно, может, и смысла нет повторяться. Вспомним лишь, как росла известность этой уникальной женщины. Она вспоминала, что все, о чем она впоследствии пела перед самыми известными людьми Финляндии, она услышала и зафиксировала в памяти с лемболовского детства. Неовиус в 1881 году переехал в Порвоо, куда забрал и Прасковью. Там ее и услышал великий Сибелиус. С нее стали писать портреты и картины. Художники Альберт Эдельфельт и Ээро Яренфельт увековечили ее в своих картинах. Некоторые ее портреты являются шедеврами великих мастеров. Ей поставлены памятники в Хельсинки и Порвоо. Неовиус купил ей национальный ижорский костюм у одной из жительниц Сакколы, в нем Ларин Параске и демонстрировали общественности как носительницу финских традиций. На самом деле носить кроме традиций Степановой было