Лённрот не мог знать о вирусах и бактериях больше, чем его коллеги, но понимал, что опрятность и чистота – одно из ключевых понятий на пути сохранения жизни, воздержание от спиртного и дурной жизни – второе. Легче было предупредить болезни заранее, чем тогда, когда они жадно вопьются в свою добычу. Уравновешенная психика тоже, случалось, излечивала. И плацебо оказывало и оказывает свое воздействие, что Лённрот также осознавал.
Общество Финской литературы выпустило открытку, на которой с портретом Лённрота соседствует его текст. Это центральная часть его медицинской доктрины: «Отдых, надежда, довольство и умеренное веселье сохраняют здоровье, а иногда даже излечивают больного. Но вредны чрезмерные радость и веселье, равно как и горе, скорбь и уныние».
Хорошо сказано. Под чрезмерной радостью и весельем Лённрот подразумевает, скорее всего, разгульную и нетрезвую жизнь. Вернее, даже не веселье, а буйство. От него все еще погибают достойные люди по обе стороны нашей границы несмотря на всю нынешнюю просвещенность.
Сам Лённрот вместо спиртного пил колодезную воду и участвовал в основании первого на Севере общества трезвости. В отличие от своего позднейшего коллеги, писателя Илмари Кианто – этого «московского магистра», написавшего в 1925 году произведение «Святой Орден Умеренной Выпивки», Лённрот ратовал за полную трезвость. Неудивительно, что он прожил действительно долгую для того времени жизнь и умер только в 1884 году. «Врачу, ис-целися сам!» – как сказано в Библии. В этом Лённрот на редкость преуспел – не так, как с собственными детьми.
Если Лённрот-человек до сих пор был мне менее знаком, чем многие другие финские классики, его «Калевала» несомненно оказала на меня большое влияние. Под ее впечатлением я написал роман «Такой человек» (1989). Я не удовольствовался только повторением биографии Вяйнемёйнена, а взял оттуда подходящие для меня кусочки и сосредоточился, в числе прочего, на Айно. Я и сам уже был тогда в среднем возрасте, и тем не менее очарован молодой девицей. Из ребяческих отношений, естественно, ничего не вышло; девица эта испугалась и отступила – но не утопилась, а вышла позднее замуж и создала счастливый дом с мужем, детьми и своими путями.
Сам я все же испытал потрясение, почти сбросившее меня за край бытия, откуда я чуть было не улетел в космос. Один друг, врач, меня от этого спас.
Придя в себя, я написал роман. Сампо тоже увлекало: решение вечных проблем благосостояния человечества, если бы только Сампо придумали заново. Я написал всю книгу размером старинных калевальских рун, но так, что текст казался на поверхностный взгляд обычной прозой. «Такой человек», однако, не имел никакого успеха, напротив – о нем, кажется, появилась лишь пара маленьких, скорее недоуменных отзывов и никто его не пожелал. Для меня он все-таки был тогда важен: одно из жизненных разочарований, которое я излечил писательством – еще раз.
Странно все-таки, когда я сейчас достаю «Такого человека» и просматриваю, там есть даже кое-что занятное. Даже пара пригодных фраз: «Без огня остаться тяжко, трудно быть без очага; человеку в мире грустно, грустно Богу самому».
Заключительный вывод книги тоже оказался верным: подлинные барды – настоящие Вяйнемёйнены, великие певцы всего народа – появляются в нашей рыночной по духу литературе все реже. Ведь Вяйнемёйнен еще остается в «Калевале» и вернется, если того захотят: «Дай-ка, время пронесется, день пройдет, другой наступит, вновь во мне нуждаться будут, пожелают, чтобы создал новое, большое Сампо, новый инструмент певучий, чтобы поднял новый месяц, новое на небе солнце…»
В подражание Лённроту и «Калевале» я тоже отправил «Такого человека» в «высшие миры», наверх, в космические волны. Но в конце книги обрисовал пессимистичнее, чем Лённрот, чувства Вяйнемёйнена, ожидавшего в звездных сферах нового зова:
«Покуда я в челне своем не застыл, сам на месте не окаменел, не остался с челном своим. Поплыву я, когда он поплывет, вернусь, коли кто вспомянет, коли истинно, сильно пожелает; а нет – так все ж песни вернутся. А прежняя жизнь не воротится».
Несоразмерно большая часть всего написанного исчезает, и только очень малая часть сохраняется. Помимо «Калевалы» и Вяйнемейнена по-прежнему сохраняется сам Лённрот. Начало и конец его жизни – два символических дома – находятся в Самматти, ставшем в наши дни частью муниципалитета Лохья. С домами, где он родился и умер, теперь возможно ознакомиться только летом, когда они открыты для посетителей. Расположены они в пяти километрах друг от друга, так что нужен какой-нибудь транспорт, если не хочешь передвигаться способом Лённрота. Дорога, ведущая к дому Ламми, по-прежнему узкая и извилистая, и даже на машине кажется длинной. Но труды того стоят. Можно сделать привал в ближайшем «Постоялом дворе Самматти»», устроенном в бревенчатом здании старой школы, и съесть настоящий финский ленч. Вряд ли где-нибудь еще в Финляндии возможно так близко соприкоснуться с этим народом и его традициями.
Лённрот был универсальным гением. Такое в современном мире невозможно, поскольку каждая отдельная область деятельности требует от специалиста все больше познаний только о ней. Из-за этого общая картина дробится, а жаль: только широкие общие знания могут дать человеку большее понимание того, в каком мире мы в действительности живем.
Лённроту это еще удавалось. Но и работоспособность его была поистине безграничной. Посещая два дома, разглядывая их содержимое и размышляя о нем, я наконец-то стал понимать, какая жажда знаний владела им и заставляла ежедневно трудиться с пяти утра до вечерних сумерек.
Тем не менее Лённрот-человек для меня в какой-то степени загадка. Несколько безликим он так и остается, но по крайней мере он был талантливым и умным, даже мудрым; и вдобавок настойчивым, быстрым, а с возрастом, наверное, даже раздражительным. Дома тоже дают ответы. Явное желание Лённрота продемонстрировать свою успешность заметно в великолепии дома Ламми. Но, по-видимому, он хотел продемонстрировать это себе самому, поскольку жил в затворничестве. «Я, бедный парень, все-таки преуспел!» Такое большое здание Лённроту вроде бы и ни к чему: кроме него в семье не много осталось членов. Прислуга работала и жила по другую сторону двора.
Большие комнаты, должно быть, по временам просто звенели от тишины. Семейные несчастья Лённрот компенсировал в доме Ламми непрерывной работой. Это заполняло комнаты и держало его на ногах до самого конца.
Трудов Лённрота хватило бы на дюжину исследователей. Помимо древней поэзии и медицины он известен тем, что опубликовал финско-шведский словарь, содержащий более двухсот тысяч слов. Уже этого было бы достаточно для одного человека. Он был первым, кто писал на инари-саамском языке; он сам построил кантеле, слагал собственные стихи (впрочем, не слишком замечательные) и создал псалмы, которые до сих пор включают в новые издания церковных песнопений.
Непостижимо огромный труд – составленный Лённ-ротом-любителем в 1860 году ботанический справочник «Флора Фенника».
Хотя основой для него и послужила флора Швеции, но версия Лённрота, разумеется, получилась совершенно самобытной.
Он непрерывно усовершенствовал наш финский язык и в своей статье отвергал «чужеродность в Финляндии» – но не людей, а слов, перенесенных в наш певучий финский из других языков совершенно так же, как в наши дни из английского. Статью эту он заканчивает с юмором: «Да и зачем мне распространяться: кто с полуслова не понимает, тот и от целого слова умней не станет».
Свою значимость Лённрот отлично сознавал.
Многие слова финского языка он придумал и развил совершенно самостоятельно, тем самым продолжая труд Микаэля Агриколы. Среди них такие, как литература, самостоятельный, чернила, республика, право голоса, образование. Хорошие все слова.
Да будет последнее из них тем основным, которым всегда можно поминать Лённрота. Он, как никто другой, был по-настоящему образованным человеком. При помощи и посредстве своего труда он жил и развивался, и этот же труд в конечном итоге помог Лённроту пробиться – заимствуя выражение другого выдающегося человека, Алексиса Киви – «сквозь серый камень».
Перевод с финского Элеоноры Иоффе
Itkut
Anneli Heliö
Tuulen poika
Tuulen poika, Tumma sulho
Sie poika polonalainen
Mihis menet, kuhus polkus
Vesia vieremahan
Iaksi katoamahan
Kuuta mustaa katsomahan
Kuvajaisna kuultamahan
Sie miut tanne heitat
Iati itkemahan
Vuosiksi valittamahan
Paivat kaikki piinatuita
Vilu oita vierellani
Tuuleen tyonnat
Suruun sorrat
Kayn mie ouvoille oville
Kylman kynnet kopristavi
Itkut aina osanani
Sina aina huolenani
Priha kaunis muistoissani
Sie soria sulho
Mies valgia vagainen
Turvaiseni, tukijani
Ottajani, vaalijani
Kates lammin kadessani
Silmat kuumat silmissani
Kiren kipu kupeillani
Miut oita makoamassa
Kasin hellin pitelemassa
Tuopa sorja lemmittyni
Ainokainen, Armahani
Mies kaunis, Sorea sulho
Kuhus lennat Lemmittyni
Minne kayos, Joutseneni
Sinne viios minne siekin
Koti mulla kuorissasi
Pesa pieni silmissasi
Mina Pihlaja palava
Sina korea Kataja
Плачи
Аннели Хелио
Ветра сын, жених мой смуглый
Юноша несчастной доли
Ты куда идешь, путь держишь
По воде стекать тяжелой
Пропадать навек во мраке
Мне глядеть на черный Месяц
Отражением прозрачным
Ты меня здесь оставляешь