— А зеленая у кого?
— У биороботов старой модели. Бред какой-то. В общем, я в лабораторию, пусть решают, кровь или не кровь. И программистов потрясу: вдруг надыбали свежее. А ты мухой в больницу.
Альберт ненавидел, когда издевались над его фамилией. Потому отозвался нелюбезно:
— Их же допросили по горячим следам!
— Кого допросили, а кого ввели в искусственную кому. Придут в себя и вспомнят или случайно обронят что-то важное. Откуда всплыл этот, с рукой, у Павы за плечами.
Мухин фыркнул:
— Из люка, естественно. Их тут аж четыре: один с чердака, три из подвала, ведут на сцену и по краям.
Постучал ногтями по широкому браслету:
— У меня тут все размеры и схемы забиты: вот, амфитеатр диаметром от 97 до 102 футов (29,6-31,1 м), вмещает до трех тысяч зрителей; сцена имеет размеры приблизительно 43 фута в ширину (13,1 м), 27 футов в глубину и поднята почти на 5 футов (1,52 м) от земли. Только эта зараза, кроме лепестков и руки, следов нигде не оставила. А то и вовсе сбежала. Следящие камеры развесили ведь? И тишина. А если ни в жисть не покидала Землю, то поиск по ДНК — пустая трата времени.
— Оптимист ты, Бертя! — Лебединский зачехлил аппаратуру. — Я вот на все сто уверен, что он застрял в защищенном периметре.
— А жрет что? — оставил Мухин за собой последнее слово. — Крысиный корм? Или пуговицы от штанов? И почему нам его не видно?
— А я рад, что не видно, — бормотал Максик, поворачивая в амбарном замке на воротах огромный ключ. — Послушай, Мухин, если я вдруг начну к тебе с неприличными предложениями приставать, то это не я. Я на генетическом уровне натурал.
Сильнее других от коллективного безумия пострадали актеры, занятые в финальной сцене спектакля, туванский дипломат, желтопузик и растоптанная в хлам съемочная техника.
Большинство жертв, обработав синяки и царапины, передали на руки стресс-психологам, а после распустили по домам. Но Пава Ротти и туванец все еще пребывали в стационаре. С дивой случился гипертонический криз — болезнь, начисто позабытая века два назад. Многорукого поклонника актрисы тюкнул их местный «кондратий». Но сейчас здоровье пострадавших было вне опасности.
Из искусственной комы обоих вывели, но из палат не выпускали: должно быть, для того, чтобы пациенты не нанесли друг другу еще одну моральную травму, столкнувшись в коридоре.
Альберт побеседовал с каждым. Актриса, томно вздыхая и кося на следователя глазом с поволокой, поведала о ледяной бездне, распахнувшейся за спиной, в которой трещали пластмассовые крылья. После наводящих вопросов удалось определиться, что крылья все-таки трещали в бездне, и Мухин удалился, догадливо поцеловав протянутую на прощанье руку.
Туванский дипломат был по-военному краток. Он признался, что в тот миг узрел в Паве царицу гнезда из Внутреннего круга. И, естественно, любой ценой обязан был защитить ее от посягательств четырехногого летучего недоразумения с ушами и хоботом. Оравшего, к тому же, что она есть прозрачная жемчужина в вершине пирамиды любви, проливающая свет солнца до ее основания.
«О ревность, зеленоглазое чудовище!» — завершил туванец без переводчика, а Мухин понял, что зря потерял время.
Зато Лебединскому повезло несказанно. Он отнес улику в лабораторию, а на выходе столкнулся с практикантом из их потока, подвизающимся в отделе краж.
— Эй, жертва Эры водолея![3] — бодро проорал тот вместо приветствия. — Как продвигается расследование?
— А ваше как?
— Да куда мне с вами равняться! — практикант выпятил грудь. — У меня банальная кража банальных розочек из банальной оранжереи. Вот только сорт знатный — «Йорк и Ланкастер». И вора камеры наблюдения никак не ловили. А человек-невидимка или привидение — не наш профиль. Вот тумбо в состоянии прозрачности или другой народ-хамелеон… Или влияющий на электронику…
— Розы?! — Максик ухватил сокурсника за грудки. — Ты сказал — розы?!
— Ну, сказал, — покривился тот, аккуратно высвобождаясь и оправляя форменную рубашку.
— Красно-белые?
— Откуда ты… хотя, я только что сам тебе сказал.
Открыл «окно» в наладоннике:
— Любуйся.
Максик скользнул стекленеющим взглядом по картинкам и латинским названиям:
— Хоть бутончик! Хоть лепесток!! Дай! Сравнить! Идентифицировать! И фото преступника! А лучше два!!
Специалист по кражам решил, что Лебединский случайно заразился накрывшим «Глобус» безумием. А с психами лучше не спорить. Тем более что фото возможного преступника у него все-таки было.
Встреча коллег состоялась утром.
— И правда, крылья, — брякнул Мухин, разглядывая распечатку. — А я уж думал, фантазирует дамочка. А что это за раса?
— Это не раса. Это бред воспаленного анимэ воображения.
— Заодно заставивший спятить кучу народу в «Глобусе»?
Собственно, спятить можно было от одной только внешности. Узкое интеллигентное лицо не гармонировало со шрамом, рассекавшим его через левый глаз; а шуба цвета полярного песца никак не смотрелась поверх темно-синего делового костюма и рубашки с галстуком и пучком проводов. А уж сине-черные лохмотья пластика за спиной принять за крылья могло разве что совсем уж разгулявшееся воображение.
— Погрызли их, что ли? — Бертик задумчиво почесал переносицу.
— Художник так видит! — Лебединский прикрыл ладонью гнусное хихиканье. И продолжил торжественно:
— Наши лепестки те самые, из питомника. И генный материал на мехе и лепестках совпадает. А вот насчет андроида эксперты сомневаются. Упирая на три закона робототехники[4]. Впрочем, нашли для меня адрес школы, где сборка биоробота из устаревших деталей входит в летнюю практику.
— Так что, мы теперь в школу? — спросил Мухин без энтузиазма.
— Нет, на Грушевую, 19. Все, что нужно в школе, я уже узнал. Как только сборку завершают, робота отдают дизайнеру на память. И мне показалось, что конкретно от этого, Кенджи[5], там с радостью избавились.
От места встречи до Грушевой было рукой подать, приятная прогулка на десять минут. Кстати, и до «Глобуса» недалеко.
Дом в глубине большого сада на первый взгляд показался абсолютно пустым. Но из приоткрытого окошка с занавеской, разрисованной мирным атомом, вырывались такие умопомрачительные ароматы, что практиканты принюхались и взяли след.
Старушка на секунду отвлеклась от сковороды, на которой пекла оладушки с яблоками, и оглядела парней, повисших на ее подоконнике.
— Чем обязана, молодые люди?
Лебединский судорожно вздохнул и показал служебное удостоверение.
— Разувайтесь и полезайте в окно.
Без пяти минут следователей дважды уговаривать не пришлось.
— Вам сока или молока? — спросила бабуля, ставя перед парнями по глубокой тарелке с оладьями и предлагая к ним на выбор сметану и четыре вида варенья.
Практиканты закивали.
— И того, и другого, — прошамкал Бертик с набитым ртом.
— А хлеба можно не давать.
Хозяйка рассмеялась и вернулась к сковороде.
— А-а, так вам Ленка нужна? Так в саду где-то телепается, — объяснила старушка, вникнув в суть дела и рассмотрев фотографию. — А урода этого я выставила, прости Господи, — она перекрестилась деревянной лопаткой. — Это ж надо вкуса не иметь в тринадцать лет! Вона туда, через калитку, идите.
Но историческая встреча не состоялась. В Ленке не было не только вкуса, но и бабулиного гостеприимства. При виде следователей девчонка блеснула голыми пятками и, сиганув через забор, была такова.
— Эй, чего это она? — ошеломился Бертик.
— А не надо было от калитки орать: «Откройте! Инквизиция!»
— По крайней мере, на вид нормальная, — Мухин уставился в прозрачное небо, облизывая сметанные усы.
— Ну ладно, обойдемся пока без нее. Будем рассуждать логически, — разогнался Максик, точно циркулем, отмеряя шаги длинными ногами. Бертик катком катился следом. — Сведя с ума такое количество народу, Кенджи точно бы далеко не ушел, а стал искать, чем бы подкрепиться. Следовательно, он все еще там. Или в театре, или в туристической зоне. Наши ведь сразу охранный контур поставили.
— Да биоробот что угодно слопать может… Вплоть до тростника с крыши… — Бертик тоже не прочь был снова перекусить. — Или от грозозащиты запитается.
— Две недели гроз не было, — Максик ловко вспрыгнул на парапет, ведущий вдоль аллеи, и забалансировал на нем. — От защитного контура стремно, от следящих камер… Не-е, есть там одно место разом поесть и замаскироваться! И главное, что-то меня зацепило, — он зажмурился, припоминая. — Но этот Офелия…
В офис инвестора практиканты предусмотрительно заглядывать не стали. С них и первой лекции о «Глобусе» вполне хватило. Миновав охранный контур, побрели вдоль мирно пашущих голограмм.
— Ух ты! — не удержался от восклицания Альберт, застывая перед живой картинкой, на которой рыжеволосая дама надменно высилась над коленопреклоненным мужчиной со свитком в вытянутых руках. Прочитал вслух бегущую строку: «Елизавета IАнглийская принимает верительные грамоты русского посла».
— Скорее, бубликом его заворачивает, — фыркнул Максик. — Так и станет тебе самодержавица… самодержица менять абсолютную власть на брак с тираном (деспотом). Пример мамы[6], между прочим, налицо. Да и у папы ее, Генриха VIII, было восемь жен. И у Ивана IVвосемь. И с каждой случилась какая-то неприятность. Ты тоже это видишь?
Бертику понадобилось две секунды, чтобы отцепиться от матримониальных планов Грозного и проследить за взглядом друга. После чего следаки синхронно выхватили парализаторы:
— Попался, голубчик!
Кенджи резко развернулся к ним, поднимаясь с колен. Из шубы прорезались драные крылья, а во взгляде… В восприятии взгляда следователи разошлись. Максик прочитал в нем: «Ща я вам устрою!», Бертик — «Ну чего привязались, а?»