Бог далеко, а пираты рядом, и пока он к нам на помощь не пришёл, но это я зря, впрочем, несколько раз нас выручали определённые события, будем и теперь надеяться на них.
Но вот, что теперь делать дальше. Судя по тому, что я слышал от пиратов, Падре не выдержит и одного раза сбрасывания с огромной высоты. Фок-мачта высокая, а скорость падения огромная. Кроме того, если сердце падре и выдержит такое сбрасывание, то может не выдержать канат, или его узел может соскользнуть с ног падре. А то и нанести его ногам или телу несовместимые с жизнью повреждения.
Эх, грехи мои тяжкие, — горько вздохнул я.
— Обо мне думаешь, — догадался падре.
— Да, — коротко ответил я.
— О себе подумай, Эрнандо. Обо мне уже поздно думать, я свою жизнь прожил и прожил достойно. Они всё равно бы меня убили, а если не они, то те, кто купил бы меня. Тут всё ясно. А вот тебе надо бежать, пока не поздно.
— Всё, что я слышал о килевании, грозит большими тебе неприятностями, и ты можешь умереть от многочисленных разрывов кожи и мяса. И пираты правы, трос может порваться или застрять, и тогда ты задохнёшься под водой. Надо думать, как помочь тебе.
— Падре, раз нам не суждено выжить, тогда помоги мне отомстить. Сбежать мы не сможем. Я видел на палубе, что ночью дежурят пять матросов и нам не получится отвязать шлюпку, нас всё равно заметят.
— Да, ты прав, Эрнандо. Я подумаю, что можно сделать, чтобы выбраться из клетки.
И монах погрузился в размышления, а потом стал тихо молиться.
Domine Iesu, dimitte nobis debita nostra, salva nos ab igne inferiori, perduc in caelum omnes animas, praesertim eas, quae misericordiae tuae maxime indigent. Amen.
Позднее я узнал, что это была Фатимская молитва. Затем настало время Credo, дальше шла очередь молитвы Pater noster, а потом и Subtuum præsidium. В общем, молитва шла за молитвой, а толку всё не было. Сначала я заскучал и думал заснуть, но спать не хотелось, тогда я стал думать.
Хорошее это дело — думать, очень хорошее. Лучше, чем просто молиться.
И я решил самостоятельно выпустить себя из клетки. Замок на ней был плёвый, а пират, бдительно нас охранявший, давно уже дрых без задних ног, которые виртуально валялись очень далеко от него, чем я и попытался воспользоваться.
По трюму бегали крысы и шуршали по углам, добывая себе еду, гадя и размножаясь в вечной полутьме. Их постоянная возня напрягала меня. Вот одна из них подбежала ко мне и, умильно задрав свою усатую мордочку, подняла передние лапки, пока её голый мерзкий хвост елозил по грязному полу.
Задумчиво посмотрев на мои голые ноги, она резко наклонилась и укусила меня за большой палец. От неожиданности я вскрикнул и попытался её прибить кулаком, но крыса, торжествующе пискнув, убралась в тёмный угол, напоследок махнув мне своим голым хвостом.
Вот же мерзкая тварь, рассадник всех инфекционных болезней. Чувствует приближение нашей гибели и решила попробовать меня на вкус, живой я ещё или уже можно есть. А вот, хрен вам, суки. Ненавижу вас всех! Не дождётесь, мамой своей клянусь, не дождётесь!
Не обращая больше внимания на падре, который, судя по всему, впал в транс, я стал искать возможность сломать замок, либо открыть его другим способом, тихо при этом ковыряясь в нём обеими руками. Вокруг было всё тихо. Пираты спали в своих гамаках. Да и здесь их было немного. Основная часть спала на нижней палубе или несла вахту наверху.
Только один переносной фонарь, монотонно качаясь в такт корабельной качке, освещал всё вокруг. Тени от его неясного света судорожно прыгали и ползали по стенкам трюма, рывком перебираясь на другие участки, из-за постоянной качки. Тишину изредка нарушали храпы и бормотание пиратов, которые здесь спали.
Весь корабль погрузился в какую-то иррациональную полудрёму. Корабельный колокол как бы нехотя прозвенел «собачью» вахту, наступили самые тёмные предутренние часы. В это время на идущий в ночной тьме корабль тихо опустились огни святого Эльма. Загоревшись на кончиках рей и мачт холодным призрачным огнём, они сигнализировали о тишине и спокойствии, завораживая вахтенных своим мистическим светом.
Полная луна то появлялась из-за закрывавших её мрачных туч, то снова скрывалась за ними, освещая в минуты своего присутствия мертвенно-белым светом палубу корабля, его мачты и всю оснастку, словно проверяя, всё ли готово для завтрашней казни непокорных.
Дёргая замок в разные стороны, я уже отчаялся его открыть или сломать. Плюнув с досады, я достал последний довод глупого мальчишки. Пошарив руками в углу клетки, я нашёл спрятанный там второй обломок ножа.
Зажав его в руке, я стал отчаянно пробовать разломать или подпилить им клетку, пока не обнаружил, что дверца клетки, оказывается, держится только на честном слове. Осторожно отогнув обломком ножа проржавевшие петли, я освободил дверцу от их оков и аккуратно отставил её в сторону. Видимо, пленников у французов давно не было, и они не утруждались хорошо охранять их, о чем им теперь придётся пожалеть. Ведь мне жалеть было не о чем.
Тихо проскользнув мимо крепко спавшего часового, я стал осторожно пробираться к выходу из трюма. Падре же впал то ли в сон, то ли в медитацию, и он мне был не помощник. Для начала, следовало разведать весь путь и понять, сможем ли мы сбежать с корабля. Чуть слышно ступая босыми ногами по лестнице, я стал осторожно открывать крышку люка, держа при этом свой обломок ножа в руке.
На нижней палубе, куда я попал через люк трюма, было намного светлее, здесь повсюду висели гамаки команды пиратского корабля и стояли их рундуки. Дальше на палубе находился камбуз, и с двух сторон были размещены корабельные пушки. Всё было тихо, все спали.
Все так же медленно я прокрался к люку, ведущему на палубу, и, осторожно открыв его на четверть, выглянул из него. В лицо мне ударил лунный свет, вместе с потусторонним светом огней святого Эльма, отразившись в моих глазах.
— Что это, Себастьян, что это? Я только что видел, как там что-то блеснуло кровожадным огнём. Дьявол, там морской дьявол! Это он, он пришёл по наши души! Я видел, как горят его глаза!
— Что? Каким светом? Ты что, сдурел, Жак, какой морской дьявол. Старый Роджер пока не трогал наш корабль. Тебе померещилось! Пойдем, посмотрим. Вечно тебе, придурку, что-то померещится, а тут ещё огни святого Эльма к нам пожаловали, не иначе падре их созвал. Ты слышал, он весь вечер молился и ночью тоже.
Они вдвоём подошли к месту, где что-то померещилось Жаку. И ничего там не обнаружили.
— Ну, вот видишь, Жак, ничего тут нет! Где ты видел эти глаза?
— Вот здесь, здесь, Себастьян. Поднеся закрытый фонарь к тому месту, на которое указал Жак, они ничего не увидели, кроме палубы и люка, ведущего на нижнюю палубу.
Вот же, ты придурок, Жак. Ты самый отчаянный марсовый, а боишься всякой ерунды, как будто бы не видел ничего страшнее магии или огней.
— Да, там были глаза, величиною с блюдца, а горели они синим пламенем, вот я и испугался. Ты ведь никому не расскажешь, а? Себастьян?
— Хорошо, никому не скажу. Только тогда с тебя бутылка рома, Жак.
— Хорошо, Себастьян, будет тебе бутылка рома, только никому не говори об этом!
— Ладно, пошли, посмотрим, что там справа по борту, а то уж подозрительно тихо, как бы чего не вышло.
И они вдвоём направились к правому борту, тихо разговаривая между собой и продолжая обмениваться впечатлениями от таинственной ночи.
— Грёбаные придурки, — тихо матерясь про себя, выдохнул я. Сидя в самом тёмном углу нижней палубы, я старался, чтобы меня не заметили. Вот угораздило поднять крышку люка в самый неудобный момент. И меня тут же заметили. Везёт, как утопленнику! Хотя, я и так утопленник, как вспомню ту волну, в которую я упал, так до сих пор жуть берёт и всего передёргивает.
Да, выхода на верхнюю палубу у меня нет. Эти двое вооружены до зубов и очень опасны, а у меня что? Как в том анекдоте, — а я лось, просто лось, да ещё и сильно молодой. Что же делать? Бежать или не бежать, вот в чём вопрос! И я решил пробраться, для начала, на камбуз, чтобы хотя бы пожрать вволю напоследок, изведав последнюю радость в жизни. А может, даже и выпить!
А ведь у меня был шикарный холодильник, там, в прошлой жизни. И я даже мысленно завопил: — Холодильничек, люююбимый! А там? А там, когда деньги были, то были и сосиски, и сардельки, и мясо можно было себе пожарить, и пиво холодное, да с чипсами. А то и водочку, да под солёные огурчики, да под сало. А там… эх, что тут вспоминать.
— Уроды, до чего вы меня довели, — и я с ненавистью посмотрел на храпевших в глубоком сне пиратов. Храпели, правда, не все, кто-то даже свистел, а кто-то смачно причмокивая губами, вкушая что-то вкусное во сне. И я начал медленно пробираться в сторону камбуза, возле которого, неожиданно для самого себя, нашёл не только кока, по совместительству бывшего и лекарем, и хирургом, но и своего врага.
В одном из гамаков спал Жан Перву́! Его глаз, пробитый мною, сейчас был закрыт чёрной повязкой, а сам он попеременно то храпел, то громко пускал желудочные газы, очевидно, накормленный под завязку местными деликатесами.
Подобравшись к нему почти вплотную, я почувствовал от его дыхания жёсткий запах перегара. Сам же он жутко смердел застарелым потом, болью, и засохшей кровью. И из-за этого человека, который постоянно измывался над нами и жаждал мучить и убивать, я завтра должен умереть! А эта мразь продолжит коптить небо своим смрадным дыханием! Где же вселенская справедливость? Где она? Где, где, в … том самом месте!
Ну, это я так, рефлексирую своими старыми представлениями о собственном мире. Здесь всё совсем не так. Какая тут справедливость, в этом замкнутом мире, да ещё и от пиратов. Она и в других местах-то, весьма условное понятие, а здесь тем паче.
Завтра пираты будут нас с падре пытать и мучить, пока мы не умрём, а если и выживем, то лучше бы умерли. Ну, так это будет завтра, а сегодня умрёт Жан. Вот только как это сделать, чтобы никто не заподозрил, что это сделал я. Надо подумать… Хладнокровно, лишить его жизни лично, я, пожалуй, не смогу, но вот с помощью чего-то, или кого-то, вполне. Почему нет?! Пуркуа па! — как говорят французы, и я мысленно потёр руки, сообразив, как это сделать.