— Пойдём со мной, — прозвучал её хриплый и совсем не нежный голос.
Курит, что ли? — про себя подумал я. Голос охрипший, или пьёт, а так ведь и не скажешь. Часть этих мыслей оказалась на моём лице и девочка смогла их прочитать, что впоследствии меня совершенно не обрадовало. Но неприязнь друг к другу у нас зародилась, что называется, с первого взгляда.
— Ты точно не умеешь владеть ни саблей, ни шпагой? — на всякий случай уточнила она, требовательно глядя на меня своими синими глазами.
— Точно, нет!
Девчонка, получив от меня ответ, не стала тянуть кота за причиндалы и сразу взяла с места в карьер. В скором времени нам были принесены шпага, сабля и дага. Расположившись на полубаке, Мерседес приступила к моему обучению или, скорее всего, к своему развлечению.
Для начала она сравнила длину наших рук и разницу в росте. Для своих лет она была довольно высокой, и я был выше её всего на десяток сантиметров. А вот руки у меня были длиннее. Из-за этого мне досталась дага, а девчонке шпага.
— Смотри, вот фехтовальная стойка. Она бывает разной. В испанской школе фехтования — декстрезе, упор делается на перемещения влево-вправо, а в итальянской — в сторону противника.
Дальше пошли объяснения удара прямой линии, особенностях длины рук и рубящих или колющих ударов. Потратив на меня полчаса, девчонка сочла свой долг учителя выполненным и приступила непосредственно к практическим тренировкам, чем немало меня удивила.
Я стоял, как дурак, держа в руках дагу и пытаясь отбиться от бешеной девчонки. Удар, ещё удар, и дага вылетает из моей руки и катится по палубе полубака, едва не свалившись дальше. А на руке остаётся болезненный кровоточащий порез. И снова схватка, мы сближаемся, укол — порез, укол — порез. Девчонка явно вошла в раж. От ударов дагой она легко уходила рывком влево или вправо, а то и отпрыгивала назад, играя со мной, как кошка с мышью. Вот только мышь была намного крупнее кошки, но девчонку это не пугало.
Дагу она перестала выбивать из моей руки, но не из-за того, что не могла, или я ей мешал, а из-за того, что ей так было интереснее. Ведь все мои неловкие атаки, рассчитанные на силу удара и быстроту, проваливались в самом начале. И если я в начале урока сдерживался, боясь задеть девчонку, то к его концу, покрытый многочисленными царапинами, я уже не сдерживался. Но всё было бесполезно.
Девчонка явно была из породы хищниц и скакала вокруг меня, как ласка возле загнанной в угол крысы, добивая её и заставляя истекать кровью. Глядя в её потемневшие и ставшие почти серыми глаза, я понял, что в таком состоянии она может и убить меня, сама этого не сознавая.
Постепенно на палубе собрались все свободные от вахты матросы и офицеры корабля, в том числе и её отец. Но они то ли не сознавали происходящего, то ли им было наплевать на это, но никто не вмешивался в нашу дуэль, а вернее, избиение. Мне срочно требовалось это остановить, но как? Демонстративно бросить дагу не позволяла моя гордость, как носителя тела, так и вновь приобретённая, а попросить остановиться эту… Мерседес было как-то неправильно.
Наконец, доведённый этим неравным испытанием и всеобщим вниманием, я решился на отчаянный шаг, и в один из удобных моментов попытался прижать шпагу девчонки к палубе. Само собой, Мерседес это не понравилось и она, выкрутив одним хитрым финтом из моих рук рукоять даги, отшвырнула её далеко на палубу, собираясь в очередной раз уколоть меня шпагой.
Естественно, ей это удалось, но вот то, что я сделал потом, она не могла предугадать, и я застал её врасплох. Как только она ударила меня шпагой в правое плечо, я перехватил её шпагу левой рукой. Руку резанула острая боль, сквозь ладонь засочилась крупными тёмными каплями кровь.
Девчонка дёрнула шпагу, она разрезала мне ладонь, но задубевшая от тяжёлой работы и испытаний, рука не собиралась разжиматься. Перед глазами полыхнуло красно-синим и шпага как будто прикипела к ладони.
В последнем усилии, не считаясь с болью, в каком-то исступлении, я стал подтягивать зафиксированную рукой шпагу к себе, чтобы достать гадину кулаком правой руки. Мерседес стала сопротивляться, она резала в своих усилиях мне руку, в плоть которой всё глубже погружалось острое лезвие, и вот в её глазах превосходство сменилось страхом, а я продолжал тянуть её к себе.
Я почти дотянулся до девчонки, когда полыхнула яркая вспышка и меня отшвырнуло. Чувствуя, что кровь продолжает литься с моей руки, я попытался встать, но вторая вспышка перед моими глазами вырубила меня окончательно. Последней мыслью было — «свобода — не значит хорошо!».
Глава 18 Гавана
— Ты дура, Мерси. Тупая, набитая соломой дура. В девичьей каюте Долорес отчитывала младшую сестру. — Зачем ты стала над ним издеваться?
Мерси только рыдала, прикрыв ладонями зарёванное лицо, пряча его от сестры.
— Мало тебе досталось от матери!
И Долорес с мстительным удовольствием вспомнила, как мать, прибежавшая на крики, буквально отбила Мерси от отца, которого впервые видела в таком разгневанном виде. Схватив дочь в охапку, Мария занесла девчонку в их каюту и здесь уже отвела свою душу. В тот момент, когда злая Долорес внеслась в каюту, Мерси уже вовсю рыдала. А мать продолжала хлестать разбойницу по лицу её же собственной каштановой косой.
Злая Долорес была не на сестру, а на то, что, благодаря Мерси, ей пришлось показывать всем присутствующим, что она может, как магесса. Два парализующих разряда из раздела боевой магией еле смогли успокоить разъярённого мальчишку, который оказался не так прост.
Кроме этого, Долорес успела почувствовать, как его средней силы магическое ядро, вдруг стало пульсировать и излучать вдвое большую мощность, сравнимую по силе с её магическим ядром.
— Вот зачем? А… я знаю, зачем, ты почувствовала себя богиней, вершительницей судьбы этого мальчишки, а он оказался тебе не по зубам, так сестрёнка?
— Всё равно он будет мой, будет! — стуча маленьким кулачком по столу, вскричала Мерседес.
— Ого! — Долорес опешила, — зачем он тебе нужен, он же гачупин?
— Он мне не нужен!
— В смысле, что значит, не нужен, ты же только что сказала, что он тебе нужен?
— Да нужен, чтобы тренироваться на нём, пускай он будет моим слугой.
— Ну, это вряд ли, Мерси. Ты сама всё испортила, начала его колоть, а он оказался не робкого десятка, да ещё и … даже не знаю, как это назвать, наверное, такой же, как ты, только наоборот.
Долорес на минуту задумалась, почесав устало свой лоб и, глядя на младшую сестрёнку, смотревшую на неё с красными глазами и хлюпающую опухшим от слёз носом, вздохнула.
— Он может идти до конца, вот как бы я охарактеризовала его. Не страшась последствий, а вернее, не задумываясь о них. Хотя, если иметь в виду, что он испытал и пережил, то тебе дорогая, до него далеко.
Мерседес только всхлипывала, а потом полезла в маленький девичий сундучок, где хранила свои вещи, и, покопавшись в нём, достала премилый шелковый платок, на котором были вышиты её инициалы и небольшой герб её, как виконтессы.
Достав платок, она тихо высморкалась в него и вытерла им свои слёзы, размазывая солёную влагу по лицу.
— А я, кстати, узнала, откуда у него шрамы, — решив порадовать сестру этой информацией, сказала Долорес.
— Ну и откуда, — нехотя спросила младшая.
— Пираты пытали его, пропустив два раза под килем своего шлюпа, как он выжил, я не знаю, но выжил. Эта казнь называется килеванием, наверное, ты слышала об этом. Так что твой, как ты хочешь, слуга, может быть разным. Впрочем, что я тебе тут рассказываю. Вчера ты на собственном опыте в этом убедилась. Не так ли, дорогая? — с ехидством спросила Долорес.
В ответ она получила удар мягкой подушкой, метко посланной ей прямо в голову. Мать уже к тому времени вышла из каюты, оставив сестёр одних. Подушка была остановлена вытянутой рукой, а потом брошена в обратную сторону, а дальше закипело форменное сражение. Несмотря на разность в возрасте, они дрались подушками, швыряя их, друг в друга, и лупя, почём зря.
Причёска Долорес растрепалась, и её чёрные волосы пугали кого угодно, но только не Мерседес, с яростью обречённого котёнка набрасывающуюся на сестру. Наконец, старшая победила и, прижав сестру своим упругим телом к кровати, часто дыша ей в ухо, проговорила.
— Зачем он тебе, сестрёнка? Папа высадит его в Гаване, и даже даст ему денег, чтобы он забыл эту некрасивую историю и никому о ней не рассказывал. Как дворянка издевалась над дворянином.
— Я не знаю, сестра. Он кажется настоящим, и я не хотела. Он неуклюж и не умеет держать шпагу вообще, какой же он идальго и сеньор. Разве его никто не учил этому?
— Насколько я знаю, Мерси, его и правда, не учили. Его мать я помню, она была маленькой, пухлой и совершенно безвольной женщиной. А отец, старый моряк, давно сгинул в море, и того, где погиб он и его корабль никто не знает. Они обеднели и вот печальный итог. Попав к пиратам, он выжил, чтобы потом пропасть в когтях у глупой Мерсииии, — кривляясь на последнем слове, сказала она.
— Ну тебя, сестра, — и тонкие девичьи ручки обвили шею любимой сестры, а голова прижалась к большому и упругому бюсту Долорес.
— Ну, вот и хорошо, давай спать, а завтра пойдём к твоему «слуге» и поговорим с ним. До Гаваны плыть осталось неделю, и игнорировать его всё равно не получится, к тому же, ему надо передать заживляющую мазь, которую должна приготовить мама. И она велела это сделать тебе, Мерси…
— А как ты думаешь, почему он так сделал и чем ты его шарахнула?
— Шарахнула я его парализующим заклинанием, но он крепкий, я смогла только со второго раза его «вырубить». А что касается того, почему он так сделал, наверное, понял, что терять ему нечего, а жизнь не балует слабых, вот и сделал то, что ему подсказало его отчаяние.
— Но я бы так не сделала, я бы, я бы…
— Мерси, — перебила её сестра, — есть несколько человеческих реакций на опасность. Одних парализует ужас, и они стоят на месте, не в силах с него сойти, другие спасаются бегством, а третьи…, третьи идут навстречу опасности. Вот у него, как раз, самая правильная реакция на это. Но не всегда она помогает, не всегда…