Сами судьи, разбиравшие дело Хэмпдена, были сильно озадачены, поскольку Сент-Джон и Холборн привели прецеденты, которым они не могли дать юридическое определение. Формально-юридические аспекты указа о взыскании «корабельных денег» были далеко не ясны. Не зная, как поступить в данном случае, решили передать дело в апелляционный Суд Казначейской палаты. Также последовало обращение к судьям Суда королевской скамьи и Суда общей юрисдикции, чтобы они рассмотрели дело и вынесли свое заключение.
Должно быть, в данном решении присутствовал политический мотив. Верховный судья барон Давенпорт оказался в затруднительном положении. Он был последовательным сторонником короля и твердо верил в его право взимать налог под названием «корабельные деньги». Но должен был признать аргументы защиты, что в постановление, направленное Хэмпдену, вкралась техническая ошибка, и, таким образом, он был принужден высказаться в пользу Хэмпдена. Из дискуссии с его тремя коллегами выяснилось, что Денем не только был согласен с этим его мнением по поводу допущенной ошибки, но и до конца не определился с вопросом о правомочности взимания «корабельных денег». Двое других судей, Тревор и Уэстон, были людьми короля. В итоге голоса разделились поровну. Это означало явное поражение короны. Вероятно, чтобы избежать подобного исхода, Давенпорт отложил рассмотрение дела и представил его на рассмотрение всем двенадцати судьям.
Дело Хэмпдена и другие не менее важные дела, тревожившие короля, не дали ему возможности в ту зиму уделить повышенное внимание плану капитана Рейнборо, предложившему полностью покончить с пиратами в Средиземном море и использовать для этой цели английский флот, который должен был установить блокаду Алжира. Победа Рейнборо в боях на Марокканском побережье летом была единственным успехом флота, так как он не смог обеспечить своего превосходства даже в собственных территориальных водах. Французские и испанские суда одерживали на море верх над английскими кораблями, а капитаны голландских судов, кальвинисты по убеждениям, тайно доставляли запрещенную религиозную литературу в Англию, выгружая ее в пустынных местах побережья Эссекса. Религиозные памфлеты имели широкое хождение, несмотря на запрет Звездной палаты на печатание и продажу не имевших лицензии книг. Некоторые из них печатались тайно в Англии, но большая часть – в Голландии, а затем контрабандой переправлялась в страну. Молодой Джон Лилберн, арестованный по обвинению в доставке из Голландии вредоносной книги Баствика, был заключен в тюрьму и ожидал суда Звездной палаты. Он стал несчастной жертвой, и его случай должен был послужить примером для остальных, но он был только одним из многих, кто распространял запрещенные книги.
В самом начале правления Карла были запрещены иностранные газеты; газеты были запрещены в Англии, под запретом находилось также печатание новостей из Шотландии. Но отважные пуританские книготорговцы распространяли написанную от руки последнюю информацию о шотландском диспуте, и симпатизирующие им лондонцы, возможно, знали лучше, что происходит на севере, чем английские советники короля. Но королю угрожало нечто большее, чем симпатия английских пуритан к шотландцам-кальвинистам. Инакомыслящие шотландские лорды имели своих друзей и агентов в Англии, в то время как в Голландии священники-изгнанники, солдаты и купцы обеих наций за последние десять лет сильно сблизились друг с другом.
Не сразу, но Карл осознал, что положение дел в Шотландии представляет собой большую проблему и, вероятно, тесно связано с широко распространившейся пуританской оппозицией в Англии. В итоге и король, и архиепископ решили, что тут могут помочь только строгие меры. Королевская и архиепископская власть должны приложить необходимые усилия и устроить показательные расправы в обеих странах. Одна жертва уже была намечена – молодой Лилберн, в качестве второй Лод предложил директора Вестминстерской школы доктора Ламберта Осбалдестона, который был недостаточно осторожен и вступил в переписку с епископом Линкольна, осужденным и находившимся в заключении Уильямсом. К несчастью, были найдены его письма. В одном из них он упоминал «невысокого, во все вмешивавшегося ловкача», этого человека можно было безошибочно идентифицировать как архиепископа. В канун Рождества Осбалдестон все еще продолжал всех уверять, что может все объяснить, но Лод передал его дело в Звездную палату и обещал, что обвинение будет серьезным.
В этой крайне суровой атмосфере лорда-казначея Траквера, привезшего в Лондон послание от Шотландского королевского совета, ожидал холодный прием. Его неуклюжие попытки обвинить шотландских епископов в разжигании кризиса из-за крайней спешки в рассмотрении дел сильно разозлили короля. Как и все поведение его Совета в Шотландии. Он написал им, что их действия «скорее подрывают доверие к нашей власти, чем ведут к установлению истинного мира и порядка в стране. Мы никогда не считали, что в стране может быть подлинный мир и порядок, когда осмеливаются посягать на королевскую власть». К письму была приложена декларация, которую Совет должен был опубликовать. В ней король заявлял, что все дворяне, которые осмелились протестовать против новой богослужебной книги, заслуживают самого сурового осуждения. Однако, если они раскаются, то он простит им их проступок и готов приписать его их «чрезмерному рвению», нежели преступному намерению. Но они должны понять, что их единственная надежда на милосердие короля заключена в их полном повиновении.
Судьи начали высказывать свое мнение о деле Хэмпдена с интервалом в две недели. Первые трое судей решительно высказались в пользу короля. Один из них, Роберт Беркли, выступил 10 февраля 1638 г. с особенно красноречивой речью. «Подданные Англии, – заявил он, – свободные люди, а не рабы». Но далее сказал, что их свобода покоится на законе и что закон, по своей глубочайшей сути, это выражение благой воли короля. Невозможно представить конфликт между королем и законом. «Король – это закон, – заключил он, – говорящий закон, действующий закон». Редко случалось, чтобы мнение короля о своей власти было бы высказано с такой прямотой. Он был законом, он был хранителем и распорядителем свободы своего народа. Речь Беркли как нельзя лучше соответствовала выдвинутому королем в тот же месяц требованию Шотландии без всяких условий принять монаршую волю.
Король постарался на время забыть о всех тяготивших его делах и отправился в Ньюмаркет поохотиться. Он был неприятно удивлен, обнаружив, что охотничьи собаки каких-то людей проникли на территорию его заповедных земель. Но отданный им приказ уничтожить всех гончих и дворняг в радиусе 10 миль исправил положение. Кроме большой и веселой свиты, он взял с собой своих верзилу Макла Джона и карлика Джеффри Хадсона. Весь день они проводили время на открытом воздухе, а долгие вечера проходили в приятной атмосфере: подавали изысканные блюда и отличное вино, играли в шахматы и кости.
Эти королевские увеселения были несвоевременными. В Шотландии в конце промозглого февраля 1638 г. праздновался «великий день обручения нации с Богом». На это свадебное празднество, имевшее большие последствия, король Карл приглашен не был.
Возвращение Траквера в Шотландию с королевским приказом стало сигналом, которого ждали оппозиционные силы. Совет собрался в Стирлинге 20 февраля 1638 г. в далеко не лучшем настроении, чтобы огласить обращение короля. Сэр Томас Хоуп не принял участия в собрании, лорд Лорн тоже отсутствовал, почти все епископы извинились, что не могут приехать – они боялись, не без причины, разгневанных толп народа, собравшихся в Стирлинге.
Текст обращения и намерение Совета опубликовать его должны были держать в секрете, чтобы не дать возможности горожанам Стирлинга сразу же выступить с протестом. Но оппозиция уже обо всем знала, вероятно, ее информировал Траквер. Толпа, приблизительно в тысячу человек, возглавляемая вождями, окружила герольда, зачитывавшего обращение, и начала протестовать. Совет не нашел ничего более достойного, как послать за ее лидерами, Роутсом и Монтрозом, чтобы уговорить их распустить толпу, пока не вспыхнул бунт. Едва ли можно было найти более явное доказательство слабости Совета и силы их противника.
Воодушевленные победой Роутс и Монтроз попросили протестовавших горожан разойтись. И теперь их внимание переключилось со Стирлинга на Эдинбург, где повторился два дня спустя фарс с оглашением обращения короля. Теперь вожди оппозиции собрали еще больше людей и обратились к ним с пламенными речами. Монтроз взобрался на пустую бочку, чтобы его лучше видели и слышали. «Джейми, – заявил Роутс, – ты никогда не успокоишься, пока тебя не вздернут на веревке на высоту трех сажень от земли».
В те бурные годы, которые прошли после Реформации, шотландцы были свидетелями многих протестов и народных демонстраций. Придерживаясь своих традиций и разбираясь в законах, они не могли в феврале 1638 г. выступить, не опираясь на прецедент. Они нашли его – Уорристона и других, и он имел место в 1580 г. В этот год дворянство и клир принудили молодого короля Иакова VI подписать Символ веры, согласно которому в Шотландии окончательно воцарялась кальвинистская церковь и вводилось кальвинистское богослужение. Февральский протест 1638 г. призывал не к чему-то новому, а к возвращению договоренностей 1580 г.
Уорристон размышлял над текстом Символа веры на протяжении последних четырех месяцев. К нему присоединился Александр Хендерсон и еще один священник – Дэвид Диксон, человек ограниченный и надменный. Как представляется, именно эти трое подготовили документ, который получил название Национальный ковенант, ставший манифестом нового движения. На самом деле это было подтверждением Символа веры 1580 г., подкрепленным протестом против всех тех изменений, которые произошли в Шотландии после его принятия, приведших во многом к отказу от истинного вероисповедания. Заключительный параграф был клятвой хранить веру: «Сознавая нашу ответственность перед Богом, нашим королем и страной, мы обещаем, поклявшись великим именем Бога, нашего Господа, исповедовать нашу веру. Мы будем защищать ее и противостоять всяческим ее искажениям, следуя нашему призванию, со всей той властью, которую Господь вложил в наши длани, в течение всех дней нашей жизни».