В этой напряженной атмосфере всеобщей враждебности лорды, поддержавшие Ковенант, собрались в Глазго, и, несмотря на королевский приказ, их сопровождали «многочисленные отряды вооруженных ружьями и пистолетами людей». Гамильтон, который вроде бы должен был представлять здесь власть, избегал открытого столкновения, заботясь только о защите своих людей. 21 ноября 1638 г. открылось религиозное собрание, что вряд ли имело место прежде, судя по его атмосфере, по тем надеждам, которые возлагали на него верующие. Церемонии не хватало торжественности, потому что огромная толпа народа, собравшаяся у дверей, мешала участникам Ассамблеи пройти и занять свои места в собрании. Наконец проповедник доктор Белл, выбранный Гамильтоном, произнес обычную проповедь. Никакая иная не понравилась бы ни посланнику короля, ни ковенантерам, представлявшим большинство на Ассамблее.
На следующий день началась настоящая схватка между Гамильтоном и ковенантерами. В собрании принимали участие не только священники, они были меньшинством. Каждая пресвитерия была представлена старостами-мирянами, и присутствовал почти каждый дворянин партии Ковенанта. В итоге мирян было больше, чем священников, и они к тому же имели большее влияние. Поэтому оставался открытым вопрос, допускать ли мирян к участию в Ассамблее. Гамильтон на основании всех этих фактов хотел поставить вопрос о легальности Ассамблеи. Более того, когда епископам, против которых было выдвинуто обвинение, не было позволено принять участие в Ассамблее, они в письме оспорили право ковенантеров выдвигать против них обвинения и заявили, что Ассамблея не может состояться без их участия. Это дало Гамильтону основание также заявить о нелегальности Ассамблеи с самого первого дня ее работы. К несчастью для него, он не мог рассчитывать на поддержку Королевского совета. Хоуп был настроен решительно против него, а лорд Лорн еще не определился в своих намерениях – совсем недавно скончался его отец, и он стал графом Аргайл.
В первый рабочий день было принято решение проводить по одному заседанию каждый день, с десяти утра до пяти часов дня. Попытка Гамильтона поставить вопрос о законности Ассамблеи провалилась, потому что большинство проголосовало за то, что выборы председателя собрания и секретаря должны стоять на повестке дня первыми, и специальный посланник короля вынужден был сидеть и не вмешиваться, пока главный священник ковенантеров Хендерсон не занял председательское кресло, а секретарем был избран Уорристон. Таким образом, два ключевых поста были сразу же заняты ковенантерами.
После этого серьезного тактического поражения Гамильтон намеренно затаился. Во времена Нокса кальвинисты в Шотландии начали первыми созывать Генеральные ассамблеи, позднее это стало прерогативой короля. Было выдвинуто предложение обратиться к записям регистрационных книг прежних церковных собраний, чтобы определиться, как действовать в той или иной ситуации. Сохранились книги начиная только с 1590 г., их-то и представил Гамильтон. Едва он сделал официальное заявление об этом, как Уорристон заявил, что в течение нескольких последних месяцев ему удалось напасть на след потерянных регистрационных книг прежних Ассамблей, которые еще не находились под влиянием короля. Гамильтон немедленно оспорил их подлинность, и на протяжении нескольких сессий время от времени вспыхивали жаркие споры по этому вопросу. Но было совершенно невозможно поколебать веру ковенантеров в аутентичность этих документов, которые Хендерсон приветствовал в первый день и назвал их Magna Carta Церкви.
Гамильтон сделал еще одну, последнюю попытку взять под контроль враждебную Ассамблею, потребовав от ее участников дать ответ на официальный протест отстраненных от участия в заседаниях епископов. Большинство выступило за то, чтобы на время отложить чтение их письма. У специального посланника короля оставалась еще слабая надежда, что он может оспорить избрание некоторых старшин ковенантеров, потребовав официальной проверки их доходов и таким способом избавиться от наиболее беспокойных оппонентов. Но и здесь потерпел провал, большинством голосов его запросы каждый раз отклонялись.
Прошла неделя, Гамильтон был в полнейшей растерянности, в то время как ковенантеры полностью владели ситуацией и были готовы в любой момент начать суд над епископами. Ничего иного не оставалось, как распустить Ассамблею во что бы то ни стало, пока она не принесла еще больше вреда. Утром 28 ноября Гамильтон созвал Королевский совет и сообщил ему о своих намерениях. Аргайл спросил, ждет ли он их совета, на что Гамильтон коротко ответил, что уже принял решение о роспуске Ассамблеи и просит только поддержки Совета в своих действиях.
Слух о роспуске дошел до ковенантеров даже прежде, чем вопрос был поставлен на обсуждение в Тайном совете. Они вошли в зал заседаний, готовые встретить кризис. Один из участников из предосторожности запер дверь и спрятал ключ. На обсуждение был поставлен вопрос о праве Ассамблеи привлечь к суду епископов. Уолтер Балканкхолл, последовательный сторонник короля, был единственным среди клириков, на которого мог положиться Гамильтон. В своей речи он, не обращая внимания на попытки председателя прервать его и негодующие реплики его коллег в зале, подверг резкой критике претензии участников Ассамблеи. Его аргументы, естественно, не произвели впечатления на большинство присутствовавших, которое, как только он закончил выступление и сел на место, проголосовало, что Ассамблея имеет право начать судебное расследование в отношении епископов. Гамильтон как раз ждал этого момента. В красноречивой манере, а Гамильтон мог говорить убедительно, он обратился к участникам и сказал, что они недостойны того большого доверия, которое король оказал им. «Вы призвали к проведению свободной Генеральной ассамблеи; его величество даровал вам такую возможность… но из-за того, как вы повели себя и испортили все дело, теперь вам только остается позволить Богу и миру судить, осталась ли хоть тень какой-то свободы на этой Ассамблее».
Обвинение Гамильтона отчасти было справедливым, но его право возражать против решений Ассамблеи – сомнительным уже изначально. Он действовал согласно инструкциям короля, который ничего не ждал от этой Ассамблеи, она лишь давала ему время подготовиться к войне.
Александр Хендерсон дал достойный ответ на речь Гамильтона, защитив права участников Ассамблеи. Он был далек от того, чтобы обсуждать права короля, и призвал лишь к тому, чтобы «позволить Богу, от имени которого правит король, осуществить свою волю».
«Сэр, – сказал Гамильтон, – вы говорили как добрый христианин и сомневающийся подданный». Он дал возможность Хендерсону, как искренне верующему человеку, высказаться. Но тут же разоблачил интриги лордов, сторонников Ковенанта, представив общественности документы, которые назвал тайными инструкциями по выбору церковных старост. Это был самый сильный ход Гамильтона, и к тому же неожиданный. Роутс и Лоудон сразу же попытались опровергнуть подлинность документов, и такая поспешная реакция свидетельствовала об их глубокой обеспокоенности. Вслед за множеством оправдательных аргументов вторично прозвучал решительный голос Гамильтона. «Доводилось ли вам когда-нибудь, – спрашивал он, – слышать о том, чтобы, согласно закону и повседневной практике, молодые дворяне или джентльмены или кто-либо другой вставал во главе церкви?» Что это за свобода, которую навязывает клирикам «тирания светских церковных старост»? Эту Ассамблею, заявил Гамильтон, следует распустить как коррумпированное и незаконное образование, и тогда король даст разрешение созвать новую.
После обмена мнениями и бурного обсуждения выступил Аргайл. По сути, у него не было права голоса, поскольку он не участвовал в собрании, но его мнение имело вес, потому что он входил в Королевский совет. «Я не намерен уделять особое внимание этому вопросу. Его следует спокойно обсудить, но сейчас хочу сказать вам, что считаю вас всех участниками законной Ассамблеи и моими честными соотечественниками».
Гамильтон призвал Хендерсона распустить Ассамблею. Председатель собрания на минуту проявил нерешительность, но лорды-ковенантеры вскочили со своих мест и громко потребовали игнорировать приказ. У Гамильтона оставался только один выход. Он встал и покинул заседание, тем самым лишив Ассамблею всех королевских полномочий, благодаря которым она существовала. Торжественность момента была скомкана тем, что дверь собрания оказалась запертой и ему пришлось ждать несколько минут, прежде чем слуги открыли ее. Этой неловкой паузой воспользовался Хендерсон, который экспромтом произнес одну реплику. Некоторые, сказал он, готовы слушаться приказов только земных господ. «Разве мы не должны ревностно следовать заповедям нашего Господа и защищать свободы и привилегии Его Царства?» Следуя его примеру, поднялись другие священники, и под сопровождение их торжественных молитв Гамильтон покинул зал заседаний.
Все советники, за исключением Аргайла, последовали за Гамильтоном и вновь собрались у него в тот же день в замке в Глазго. Первым делом Гамильтон попросил их подписать декларацию, в которой было заявлено, что «ни один государственный служащий не проявлял прежде такого упорства и рвения… чтобы оправдать оказанное ему доверие, но тем не менее успех не сопутствовал ему. однако его заслуги должны помнить последующие поколения». Затем он подписал официальное заявление, в котором говорилось, что все участники Ассамблеи будут считаться изменниками, если продолжат свою деятельность. И Аргайл, и Хоуп отказались подписать этот документ, и он не смог запугать ковенантеров.
Ассамблея продолжила свои заседания, и Аргайл также участвовал в них. «Граф решил не идти против своей совести и пренебрег земной славой», – заметил один из членов его клана, хотя другие задались вопросом: а не одна лишь совесть диктовала ему так поступить? Ни один лорд в партии сторонников Ковенанта не имел хотя бы половину той власти, которой располагал Аргайл. В тот момент, когда он связал свою судьбу с ними, он был обречен стать их вождем. Он был настолько могуществен, что право участвовать в работе Ассамблеи получил благодаря всеобщему согласию, хотя не имел на то официального разрешения и его никто не в