ыбирал. Никто даже не обратил внимания, что он не подписал Ковенант и не собирался этого делать, хотя другие новообращенные ежедневно в слезах и молитвах клялись ему в верности.
Ассамблея продолжала работу еще три недели после того, как Гамильтон объявил о ее роспуске. Ее участники отказались от всех обрядов и священнических облачений, отменили институт епископов, сместив и отлучив от церкви всех епископов в Шотландии. Они учредили постоянную комиссию, которая в целях сохранения чистоты веры должна была рассматривать все случавшиеся злоупотребления и принимать дисциплинарные меры вплоть до лишения сана и отлучения от церкви всех упорствующих в неподчинении священников и прихожан.
Комиссия имела задачу добиться, если потребуется – и силой, религиозного и политического соглашения с наиболее умеренными ковенантерами, как клириками, так и мирянами. Любые священники, симпатизировавшие епископам, изгонялись как «нечистые создания» из Божьего ковчега, и на их места назначались те, кого выбрали ковенантеры. Миряне, и особенно лорды, играли решающую роль в подобной проверке, увольнении и назначении новых клириков. Ассамблея в Глазго дала жизнь новому мощному инструменту секулярной политики и создала механизм, который в будущем приведет к установлению своего рода диктатуры.
В тот день, когда Ассамблея в Глазго отменила институт епископата, король в Лондоне издал указ, который аннулировал любой законодательный акт, уже принятый или готовящийся для принятия этим сборищем изменников. Он также дал всем лордам-лейтенантам северных и центральных графств Англии более подробные инструкции, которым они должны следовать при вооружении и обучении местных сил ополчения, как конных отрядов, так и пехотинцев. Чтобы помочь местным властям справиться с этой задачей, на Север отправился опытный полковник Эшли.
Сложившаяся ситуация, с точки зрения короля, была одновременно и нелепой, и сбивающей с толку. У него не только не было власти расправиться со своими врагами в Шотландии, но и он был даже не в состоянии контролировать свой Совет. Аргайл, вождь ковенантеров, продолжал состоять в Совете. Сэр Томас Хоуп, член Совета, отказывался разговаривать с епископом Бречина, потому что Ассамблея отлучила его от церкви. У Хоупа, как и у Аргайла, был свой взгляд на Ассамблею. Таким образом, даже советники короля открыто выступали против его политики и не приняли во внимание его указ, обнародовать который должен был Совет.
В поведении Гамильтона, находившегося в гуще всех этих событий, начали замечать некие странности, которые проявились позднее в его карьере; дело попахивало предательством. Лорд-наместник Вентворт, наблюдая за происходящим из Ирландии, был убежден, что тот сеет смуту среди шотландцев Ольстера; в результате внутренних неурядиц, как, возможно, рассчитывал Гамильтон, ему удалось бы заполучить для себя большие земельные владения. Сторонников короля меньше всего интересовали его отношения с беспокойными ольстерскими шотландцами, прежде всего они были недовольны его поведением в Глазго; они надеялись, что Гамильтон с помощью своих арендаторов разгонит Ассамблею, ведь он был самый могущественный землевладелец в этой местности. Но у того была серьезная причина для бездействия, было бы глупо идти на риск войны, пока король не был к ней готов.
Взаимоотношения Гамильтона и Аргайла было более трудно объяснить, они часто общались, и Гамильтон, уезжая, простился с ним с большой сердечностью. Такое его поведение озадачило лояльных королю людей; но прошло какое-то время, и тесный союз Гамильтона и Аргайла стал уже в порядке вещей в Шотландии.
То, что так поразило близких королю людей в поведении Гамильтона, озадачило короля, должно быть, в меньшей степени. В тот день, когда Гамильтону не удалось распустить Ассамблею, он отправил королю конфиденциальное и очень странное послание. В нем он открыто обвинял епископов в глупости и тщеславии, именно они были виновны во всех бедствиях. И прямо советовал королю сделать все возможное, что было в его силах, чтобы привлечь на свою сторону Аргайла, о котором – почти единственном из шотландских лордов – он говорил с подлинным уважением. С одной стороны, Гамильтон неуклюже пытался действовать как миротворец, в то время как с другой – проводил политику короля, нацеленную на войну.
К Рождеству 1638 г. рассеялись все надежды на мир. Неприятие участниками Ассамблеи в Глазго политики законного суверена Шотландии и игнорирование его специального посланника были равносильны объявлению войны. Планы празднования Рождества в Уайтхолле были сокращены под предлогом траура по недавно скончавшемуся шурину королевы герцогу Савойскому, с которым она ни разу не встречалась. Все разговоры были только о войне. Арундел и Нортумберленд постоянно давали советы по поводу ведения боевых действий, в то время как полковник Эшли и капитан Легге занимались военной подготовкой ополчения в северных графствах. Вентворт из Ирландии призывал короля вызвать в Лондон трех главных мятежников – Аргайла, Роутса и Монтроза. В случае если они приедут, их следовало арестовать, если откажутся – объявить предателями. Такими действиями король мог показать, какое наказание ждет тех, кто не считается с его приказами, и, возможно, ему удалось бы сломить сопротивление партии Ковенанта при помощи страха и угроз.
Ковенантеры меньше говорили и больше действовали. Лорды, которых возглавляли Аргайл, Роутс и Монтроз, составили подробные инструкции к действию, которые распространялись по всей стране; каждому пресвитеру сообщалось о его конкретном взносе в дело сбора средств, в поставках оружия и военной подготовке.
Сторонники короля в Шотландии, запуганные на юге и озадаченные на севере, не делали ничего. Хантли довольствовался демонстрацией своего религиозного чувства: в воскресенье перед Рождеством, как всегда в сопровождении своих двоих сыновей, лордов Гордона и Эбойна, он принимал причастие из рук епископа, который был отлучен от церкви решением Ассамблеи.
Прежде чем покинуть страну, Гамильтон забрал из Холируда столовое серебро и гобелены короля и отправил их в Англию. Его собственный отъезд несколько задержался из-за небольшого недомогания, которое, как утверждает Бернет, было следствием многочисленных забот и перенапряжения. Хотя архиепископ Лод объяснил, в свою очередь, причину его заболевания разлитием желчи. В самом начале 1639 г. Гамильтон вернулся в Уайтхолл, откуда передал королевские приказы в Тайный совет Шотландии. Его величество намеревался прибыть в свой главный северный город и свою вторую столицу Йорк не позднее Пасхи. Там он намеревался встретиться со своими шотландскими советниками и огласить свою волю. Это означало, в сущности, что король готовился выступить со всей своей мощью против мятежников Шотландии.
Глава 4. Первая Шотландская война. Декабрь 1638 – июль 1639
Осень в Англии была отмечена большим количеством общественных и личных бедствий. Во время вечерней воскресной службы в церковь в деревне Уидеком ударила молния, и три прихожанина погибли. Все сошлись в мнении, что это была Божья кара, но осталось сомнение, кого покарали за грехи – то ли Англию, то ли Уидеком. Спустя несколько дней еще один столь же печальный случай произошел в другом месте королевства. В доме лорда-президента в Йорке обвалился дымоход, пробил крышу и убил старшего сына сэра Эдуарда Осборна. Осборн, вице-президент Севера и наиболее преданный сторонник короля в Йоркшире, был подавлен постигшим его горем и не мог некоторое время заниматься подготовкой к войне в своем регионе.
Самые плохие новости пришли из Германии. Племянник короля, курфюрст, который мог полагаться только на себя, чтобы набрать небольшую полевую армию, прибег к помощи голландцев. Выйдя в поход на соединение со шведами, он был отрезан от основных сил и разгромлен императорскими войсками у Флото, расположенном на реке Везер. Сам он спасся бегством, но его брат Руперт пропал без вести. В Лондон пришло известие, что тот был убит или скончался от ран. Но на самом деле он остался жив и не был даже ранен, а попал в плен и находился в заключении в отдаленной австрийской крепости. Печальная новость вызвала новую волну критики политики короля со стороны пуритан. Вместо того чтобы готовиться к войне с шотландскими собратьями, ему следовало бы озаботиться вопросом, как помочь своим племянникам-протестантам в Германии.
Королева была объектом особой ненависти, так как она, как утверждали, отвлекала внимание своего мужа от отчаянного положения его сестры. Недавнее прибытие в Англию герцогини де Шеврёз вряд ли добавило популярности королеве. Она была изгнана из Франции за свои постоянные интриги, и считалось, что она находится на содержании Испании. Это прекрасное игривое создание стало незваным гостем королевского двора. «Она тратит столько, будто наше казначейство бездонно», – жаловался Лод, но он не мог ничего поделать, потому что королева была привязана к ней, а король позволял ей все. Герцогиня создала двору дурную славу, выставляя напоказ лондонцам свое вероисповедание и завязав любовную интрижку с влюбчивым лордом Холландом.
В ту же осень 1638 г. к королю явился еще один нежданный гость. Вздорная и глупая мать его жены Мария Медичи, которая, как и мадам Шеврёз, получала деньги из Испании, некогда спешно покинула двор своего сына Людовика XIII, найдя прибежище в испанских Нидерландах. Теперь же она решила отправиться в Англию. Вряд ли можно было найти более неподходящее время для приезда этой итальянской принцессы, католички, со свитой в 600 придворных. Тем более что Мария Медичи никогда не отличалась тактичностью. Ее официальный въезд в Лондон стал красочным представлением для горожан, которые приняли ее вначале доброжелательно. Однако вскоре ее высокомерное отношение к визитерам, непомерные траты на свое домашнее хозяйство и открытое исповедание папистской веры у себя в часовне привели к тому, что ее искренне невзлюбили не только придирчивые лондонцы, но и большая часть двора.
В простом народном объяснении политических событий дело выглядело так, что папистская мать папистской королевы жила безбедно на английские деньги, в то время как сестра короля, протестантка, пребывала в бедности за границей, ее старший сын потерпел поражение из-за недостаточной помощи, а младший стал узником австрийцев. Король, позабыв о собственной плоти и крови, готовится к войне против своих подданных-протестантов вместо того, чтобы сражаться со своими и своей сестры папистскими врагами. В таком ужасающем виде представлялось среднему англичанину-протестанту сложившееся положение. Не обязательно было быть пуританином, чтобы иметь такое представление. Тонкости европейской политики, в которых разбирались Лод, или Вентворт, или сам король, были совершенно не понятны простым людям, но, в известном смысле, они не так уж и сильно ошибались. Вмешательство в европейскую политику, которого они так хотели, могло повлечь за собой нежелательные последствия, но войну с Шотландией, к которой готовился король, никто не поддерживал.