ос, имеет ли она право отлучить его, короля шотландцев. «Сир, – сказал он, – вы добрый король, и вы этого не заслуживаете, но если бы я был королем и нарушил закон, то, полагаю, церковь Шотландии могла бы отлучить меня от церкви».
Несколько дней спустя прибыл граф Аргайл, и Карл удостоил его длительной аудиенции, позволив ему поцеловать его руку. Хотя менее чем два месяца назад он хотел объявить Роутса и Аргайла изменниками, не заслуживающими прощения. Если в душе они не доверяли проявленной к ним милости, их нельзя было в этом винить. По-другому дело обстояло с Уорристоном – его резкие высказывания озадачили его коллег, особенно Хендерсона, который был потрясен открыто высказанным недоверием к предложениям короля. Когда Карл обещал шотландцам созыв новой Ассамблеи и парламента для обсуждения будущего их церкви, Уорристон сказал, что король просто хочет выиграть время, чтобы, собрав силы, в итоге отменить все те решения Ассамблеи, которые она примет. Карл обрушил на него свой королевский гнев. «Сам дьявол, – заявил он, – не мог бы высказать более абсурдного предположения». Возмущение короля было вполне искренним, потому что в приступе гнева он, вероятно, и думать забыл, что эта дьявольская интерпретация его действий была, безусловно, верна.
Уорристон вслух высказал то, о чем другие только думали. Роутс и Аргайл не обманывались, хотя Хендерсон и некоторые умеренные клирики – и, конечно, участливый и красноречивый Бейли – были убеждены, что война окончена, что король – их друг, а церковь – спасена. Ковенантеры мало что теряли от приостановки военных действий, а возможно, больше получали. В этом вопросе наиболее дальновидные их представители были мудрее короля. С каждым днем росла их поддержка в Англии, и у них были друзья за границей. О попытках Карла выпросить себе в помощь войска у Фердинанда, «кардинала-инфанта», чтобы использовать их в войне против Шотландии, стало известно в Голландии и вызвало всеобщее негодование. Это страна особенно пострадала от вмешательства короля в их войну. Голландский военный корабль недавно захватил в английских территориальных водах английское торговое судно, на борту которого было полторы тысячи испанских солдат, направлявшееся в Нидерланды. Такое положение вещей побуждало голландцев проявлять сочувствие ко всем без исключения противникам короля Карла. Франция, глубоко вовлеченная в войну с Испанией, могла бы симпатизировать Шотландии по той же самой причине. Тем временем Ассамблея и парламент в Шотландии могли только укрепить конституционные позиции ковенантеров.
С такими мысленными оговорками с обеих сторон 19 июня 1639 г. в палатке лорда Арундела был подписан Бервикский мирный договор. Согласно ему, обе армии должны были быть распущены. Король обязывался лично прибыть в Шотландию на заседание парламента и на Церковную ассамблею, которую должны были созвать в начале осени. На следующий день Лесли принял многих английских лордов, устроив им торжественный обед и пригласив их на экскурсию по шотландскому лагерю. Солдаты встретили лордов с дружеским воодушевлением и благочестивым пожеланием «Да благословит Бог его величество, и да возьмет дьявол к себе епископов».
На границе воцарился временный мир. Но в тот же самый день у стен Абердина произошла первая битва в череде многих сражений гражданских войн между кланом Гордонов под командованием Абойна и ковенантерами Монтроза. К ним еще не дошла весть о мирном договоре.
Монтроз вернулся с подкреплением, несколькими пушками и двумя артиллерийскими офицерами – Мидлтоном и Хендерсоном, принимавших участие в военных действиях в Германии. Первая попытка штурма города, предпринятая с западной стороны, была отбита контратакой Гордонов. Однако ближе к вечеру осаждавшие пошли во вторую атаку с юга. Основной их удар пришелся на узкий мост через реку Ди, известный как Бриг О'Ди. На второй день рано утром 19 июня Монтроз с орудийными расчетами выдвинулся ближе к мосту, и в результате артиллерийского обстрела, продолжавшегося целый день, была разрушена часть городских ворот, и решимость защитников продолжать сопротивление была подорвана. Гордоны отступили из города, и горожанам пришлось сдаться. Монтроз в третий раз вступил в Абердин как победитель и в третий раз отказал просьбам некоторых его офицеров и наиболее мстительных священников разрешить его всеобщее разграбление.
24 июня Гамильтон, все еще в ранге специального посланника короля, официально заявил в Эдинбурге о заключении мира, и ему были вручены ключи от замка для передачи их королю. За тот краткий период времени между подписанием и оглашением договора успели проявиться сомнения и подозрения, так как Карл публично заявил, что созыв нового парламента и Ассамблеи должен быть приостановлен, чтобы вначале аннулировать акты прежней «незаконной» Генеральной ассамблеи в Глазго. Это решение, высказались ковенантеры, противно духу мирного договора. Гамильтон во время торжественного вступления в Эдинбург услышал выкрики из толпы в свой адрес: «Предатель!», благочестивые верующие восклицали: «Стойте за Иисуса Христа!» Использование королем слова «незаконная» по отношению к Ассамблее привело к большим волнениям. Когда вечером 1 июля о созыве новой Ассамблеи торжественно заявил незадачливый Траквер и на ее заседания должны были быть допущены епископы, в Эдинбурге вспыхнул мятеж. Благодаря защите ковенантеров Траквер смог спастись от разгневанной толпы. Он поспешил в Бервик для консультации с королем.
Траквер обнаружил, что Карл ужесточил свою позицию. Хантли, недавно освобожденный из Эдинбургского замка, приехал в Бервик, чтобы преклонить колени перед своим государем. Им владели противоречивые чувства возмущения и разочарования действиями короля и отцовской гордости за своего любимого сына Абойна. Король возвел в рыцарское достоинство ряд своих бравых офицеров с целью утешить их, что им не довелось продемонстрировать свою смелость. Он также отправил письма генеральному прокурору Бэнксу и генеральному солиситору Литтлтону, последнему он давал советы, как заставить шерифов собирать «корабельные деньги». Теперь король, которому помогал Гамильтон (а он тем временем спал в королевских покоях), разрабатывал дальнейшее направление своей политики, своих действий, направленных против тех людей, с которыми он еще две недели назад подписал договор о мире.
Траквер предложил королю коварный план. Ни один акт, принятый парламентом не в полном составе, в работе которого, например, не принимают участия епископы, не будет считаться юридически обоснованным. Поэтому он посоветовал Карлу не вызывать епископов ни на заседания новой Ассамблеи, ни для участия в работе парламента. В таком случае ему не составит труда аннулировать решения не полного по составу парламента. Карл дал согласие на этот иезуитский план, и Траквер вернулся в Эдинбург на правах специального посланника короля, сменив Гамильтона. Ему предстояло созвать и вести заседания нового парламента.
На самого Гамильтона король имел другие планы. Он уже не был официальным представителем короля и теперь мог действовать неофициально и с большей свободой. 17 июля король вручил ему тайное предписание, согласно которому ему поручалось, по его усмотрению, завязывать связи с членами партии Ковенанта и высказывать согласие с их точкой зрения, если это будет служить интересам короля. Наполовину шпион, наполовину советник, Гамильтон своими сомнительными махинациями мог только добавить хлопот своему высокому «работодателю».
Нереальность мирного соглашения была уже всем очевидна. Когда Карл вызвал к себе в Бервик некоторых лордов, сторонников Ковенанта, часть из них, и среди них главный, Аргайл, не явилась. Король холодно принял тех, кто пришел и во главе которых были Роутс и Монтроз, с совсем другими чувствами, чем при подписании договора. Он строго осудил то, что назвал нарушениями соглашения с их стороны. Карл имел в виду бунт в Эдинбурге, продолжающиеся подстрекательские проповеди, преследование тех, кто остался верен ему. Король заявил, что недоволен такой малой депутацией и приказал им вернуться и привести с собой Аргайла, Хендерсона и мэров Эдинбурга и Стирлинга.
Лорды разошлись, до них уже дошли слухи, распускаемые при дворе, что король намеревался захватить Аргайла и, возможно, остальную часть депутации, приди она. Если бы подобный удар действительно намечался и если бы он удался, это парализовало бы их партию. Не было ничего удивительного, что никто из них не вернулся в Бервик. Неделю спустя появились три лорда, принося извинение за себя и за Аргайла, и намекнули, что они опасаются попасть в ловушку. Это обращение дало королю предлог, который ему был необходим, чтобы покончить со всеми условностями. Он кратко информировал пришедших, что если ковенантеры так мало ему доверяют, то он доверяет им еще меньше, и не приедет в Эдинбург на их парламент, а немедленно вернется в Лондон.
Прежде чем покинуть Бервик, король послал за эмиссаром Вентворта епископом Рафо и долго, обстоятельно говорил с ним лично в тот вечер 27 июля; он сказал все, что хотел передать лорду-наместнику Ирландии и что не мог доверить бумаге. Все, что он написал, было краткой и многозначительной просьбой к Вентворту: «Приезжай, когда сможешь, тебе будут рады…»
Прошел год, и король обратился за помощью к самому блистательному из всех своих советников. Лорд-наместник Ирландии должен был наконец вернуться домой.
Часть третья. Армия в Ирландии. Август 1639 – ноябрь 1641
Глава 1. Возвращение Лорда-наместника. Август-декабрь 1639
Епископ Рафо совершил свое путешествие от шотландской границы до Ирландии за девять дней и 5 августа 1639 г. вручил письмо короля лично Вентворту в его охотничьем домике в лесистой местности близ города Нейса. Здесь на протяжении последних нескольких лет наместник строил особняк из красного кирпича, предназначенного для загородной резиденции будущих правителей Ирландии. Он изучал науку Витрувия и критически рассматривал проекты строительства. Сводчатые мощные подвалы для хранения вина и запасов зерна уже были построены, а стены, которые прорезали прямые симметричные окна, были возведены до второго этажа. Он надеялся, когда постройка резиденции будет закончена, принять там короля. Городское монументальное здание среди пастбищ и лесов, где водились олени, было прообразом новой Ирландии, к созданию которой он стремился на протяжении последних шести лет и о которой часто говорил с энтузиазмом и уместной гордостью с архиепископом и королем.