Рождение сына и некоторые иллюзорные надежды в отношении Шотландии весьма приободрили короля. Он верил, что враждебные ему силы плохо подготовлены, а между ковенантерами царят раздоры. Он был не прав в первом утверждении. Армия ковенантеров выглядела значительно лучше, чем его собственная. Приходы точно и согласно квоте поставили нужное число новобранцев и оружие. Остававшиеся в Шотландии профессиональные солдаты вместе с теми, которые прибыли слишком поздно, чтобы принять участие в предыдущей военной кампании, занимались обучением новобранцев. От Франции не поступило никакой помощи, но из Голландии регулярно прибывали суда с оружием, а королевский флот показал свою полную неспособность воспрепятствовать этому. Жены Эдинбурга пожертвовали 3 тысячи простыней из плотной материи для устройства палаток для мужчин. Королевский осведомитель в Эдинбурге мрачно сообщал, что численность армии в сравнении с прошлым годом увеличилась в три раза, солдаты были лучше экипированы и у них было больше артиллерии. Карл предпочитал доверять оптимистичным докладам лорда Конвея, своего генерала в Ньюкасле, который постоянно уверял его, что у шотландцев нет настоящей армии, о которой стоило бы говорить, и что все их разговоры о большой силе – это пустая похвальба.
Король надеялся, что партия Ковенанта рано или поздно распадется. На то были свои причины. Монтроз бездействовал, начиная с осени, и обменивался письмами с королем и со своими друзьями при дворе. Не осведомленный о подлинных намерениях короля, озадаченный и задетый наглыми действиями некоторых его коллег, он пытался в одно и то же время сохранять верность и Ковенанту, и короне. Когда в июне в отсутствие королевского представителя снова собрался Комитет сословий и ответил отказом на требование короля немедленно приостановить свое заседание, Монтроз выступил с протестом против столь явного пренебрежения королевским приказом. Его протест был отклонен. Комитет подтвердил принятый прошлой осенью свод законов и решил встретиться вновь в ноябре, не спрашивая согласия на то короля и в отсутствие его представителя. Тем самым был создан прецедент. Впредь Комитет сословий мог проводить свои сессии без согласия короны, отныне управление Шотландией будет осуществляться независимо от воли короля.
Спустя несколько недель случилось первое открытое столкновение между Монтрозом и Аргайлом. Стюарты из Атолла и их соседи Огилви, по слухам, были готовы предпринять какие-то действия в пользу короля. В конце июня Аргайл, получив полномочия от Комитета сословий, во главе отряда воинов из клана Кэмпбеллов отправился в Атолл с целью разоружить Стюартов. В итоге он арестовал их вождей, и с роялистским влиянием было покончено. Аргайл воспользовался ситуацией и объяснил дезориентированным джентри Атолла смысл некоторых конституционных положений. Часть из них поняла это так, что решение короля вторгнуться с армией в Шотландию дает право на его смещение. Именно с этой кампании в Атолле начали распространяться слухи, что Аргайл выступал за свержение короля.
Когда было покончено с сопротивлением Атолла, Аргайл перенес свое внимание с клана Стюартов на клан Огилви. Главная резиденция их вождя находилась в Айрли-Касл, и несколькими неделями ранее Монтроз распорядился занять ее. Офицер, командовавший отрядом, получил приказ вести себя сдержанно и вежливо, потому что лорд Айрли был ближайшим соседом и кузеном Монтроза. Аргайл не доверял ни Монтрозу, ни тем мерам, которые он предпринял. Несмотря на его утверждение, что Огилви сдались мирно, он с воинами своего клана направился в Айрли-Касл, выгнал небольшой гарнизон Монтроза, разграбил замок и сжег его. Граф Айрли вместе с сыном был в Лондоне у короля, в замке оставалась только молодая леди Огилви, которая была в положении. Некоторые ковенантеры – и Монтроз был одним из них – с возмущением обвинили Аргайла в этом чрезмерном насилии.
В то время как Кэмпбеллы выясняли отношения с Огилви и Стюартами, другой отряд ковенантеров под командованием Роберта Монро, профессионального солдата, воевавшего в Германии, напал на клан Гордонов, опустошил окрестности городов Банф и Стратбогай и взял заложников в Абердине.
Насильственный характер последних событий, а также действия шотландского парламента вызывали обеспокоенность не только у Монтроза. Они опасались, что их страна может стать, как это уже не раз бывало в прошлом, жертвой амбиций тех деятелей, которые используют политическую ситуацию в своих собственных целях. Их опасения нашли подтверждение, когда вождям ковенантеров было сделано необычное предложение. Утверждалось, что в настоящем чрезвычайном положении, в котором находилась Шотландия, страна должна быть разделена на две области: одна к северу от реки Форт, другая – к югу от нее. Военное командование в каждой должен был осуществлять один знатный лорд. Аргайл должен был бы управлять северной областью, Гамильтон – южной. Офицеры армии Ковенанта выступили против этого плана, и от него почти сразу же отказались. Действительно трудно представить, почему Аргайл мог подумать, что этот план имеет какой-либо шанс быть принятым к исполнению. Ради чего солдаты могли согласиться с ним? Гамильтон, которому высшая власть была предложена на южном берегу Форта, был главнокомандующим короля. Можно было предположить, что какая-то личная договоренность существовала между ним и Аргайлом. Открытый, непосредственный человек мог бы сделать вывод, что один из них обманывал другого. Монтроз был не одинок в своих предположениях, что оба знатных лорда, чьи взаимоотношения были предметом обсуждения еще со времени Ассамблеи в Глазго, стремились получить какую-то выгоду лично для себя, а не служить королю либо партии Ковенанта.
План так и не состоялся, но неудивительно, что Монтроз и его соратники собрались вскоре в доме одного из его родственников в Камбернолде и там по инициативе Монтроза заключили секретное соглашение, направленное против Аргайла, известное как Камбернолдский договор. Была провозглашена лояльность как Ковенанту, так и короне, перед которой они взяли совместное обязательство защищать ее основные принципы против «нечестных интриг некоторых людей».
Несомненно, Монтроз преследовал двойную цель, создавая этот внутренний союз одинаково мысливших людей в рядах ковенантеров. Он надеялся предотвратить любые возможные махинации Аргайла и Гамильтона и одновременно желал подтвердить, как он их называл, честные намерения истинных ковенантеров в отношении короны.
Он оставался полностью искренним в своей преданности, называя его словами первоначальной и подлинной цели Ковенанта – добиться свободы для шотландской церкви. Несмотря на его недоверие к Аргайлу, он был готов занять его место на поле боя против войск, которые король собирал в Англии. Через несколько дней после подписания Камбернолдского договора он привел свои полки, хорошо оснащенные и в полном порядке, на место сбора армии Ковенанта вблизи Голдстрима.
В то время как шотландцы собирали свои силы, лорд Конвей в Ньюкасле, не располагая достаточной информацией, все же заявил, что у них нет сил для вторжения. Неделю спустя, обеспокоенный появлением все новых войск, он сообщал, что они должны либо вторгнуться, либо уйти: вражеская армия была слишком многочисленной, чтобы могла оставаться длительное время в этой бедной местности. Он был склонен думать о втором варианте. Но шотландская армия, расположенная среди приграничных холмов, продолжала расти. 16 августа Королевский совет в Лондоне, который все лето получал успокоительные и самоуверенные депеши от лорда Конвея, неожиданно был огорошен известием, что лорд ожидает в любой момент перехода границы шотландцами и что у него нет шансов удержать Ньюкасл.
В критических обстоятельствах прирожденная смелость короля придавала ему решительности. Он заявил, что незамедлительно отправится на север и встанет во главе своего народа, который подвергся нападению. Его советники попытались отговорить его от подобного решения, они сомневались, что его присутствие там что-либо изменит, но все, что им удалось, так это задержать отъезд короля на несколько дней, и 20 августа в четверг он отправился в Йорк.
В начале следующей недели Страффорд последовал за ним. Несколькими днями ранее он намеревался вернуться в Дублин, чтобы посадить ирландскую армию на корабли, для которой Гамильтон до сих пор не подготовил суда. Непредвиденная катастрофа помешала ему в этом. Главнокомандующий Нортумберленд заболел. Некоторые говорили, что его болезнь – это всего лишь дипломатический шаг. Но это можно было объяснить простым образом. Нортумберленд просто приписал болезни неспособность продолжать выполнять свои обязанности. Он всегда восхищался Страффордом, весь этот год он пытался на своем месте проявлять буйную энергию, следуя примеру своего друга. Еще в начале весны он предсказывал, что король не сможет собрать достаточно денег, чтобы вести успешную войну. Это мнение он повторил с мрачным удовлетворением на заседании Совета при обсуждении королевской политики. Нортумберленд, в отличие от Страффорда, не воспринимал, казалось, нереальную для выполнения задачу как вызов, на который необходимо ответить с удвоенной энергией. Он полагал, что глупо пытаться преодолеть невозможное, и не считал своим долгом поощрять короля в таких случаях. Плохое состояние его здоровья было весьма удобным предлогом.
Плохое здоровье Страффорда было для него сущим наказанием. В 47 лет он чувствовал себя стариком, которого мучила подагра и мочекаменная болезнь. Но продолжал уверенно идти к своей цели. Взвалив на себя бремя ответственности, от которого отказался Нортумберленд, он поспешил на Север, чтобы принять на себя командование, нет, не над войском, а скорее над неорганизованной толпой, собравшейся со всех сторон королевства в его родном Йоркшире. Сэр Джейкоб Эстли предпринимал большие усилия, чтобы снабдить новобранцев всем необходимым.
Уверенность Страффорда казалась неколебимой. Он выбранил Конвея за его трусливые послания, отказываясь верить, что ситуация была настолько отчаянной, и призвал его вести себя по-солдатски более решительно. Вечером в Хантингдоне, в конце первого дня его пути, он получил известие, что шотландцы перешли границу. Даже в этом факте он увидел причину порадоваться: несомненно, англичане не позволят своему старому врагу одержать победу на своей родной земле и в гневе поднимутся на ее защиту. Вдохновленный этой иллюзией, он продолжил свое тяжкое путешествие на север.