Шотландцы были хорошо приняты в Лондоне, и им была предоставлена церковь Сент-Антолин, широко известный центр пуританства, для проведения служб. Туда шотландских проповедников, и прежде всего великолепного Хендерсона, приходило послушать такое огромное количество людей, что многим не находилось места в церкви и они толпились под окнами на улице, ловя каждое его слово. Тридцать лет звучавшие насмешливые шутки по поводу долгих проповедей «наших братьев из Шотландии» сразу же прекратились, теперь все испытывали только дружеские чувства и восхищение.
Король же с самого начала столкнулся в парламенте c внушительной, объединившейся в единый союз оппозицией, которая была представлена его оппонентами и шотландцами. В сложившихся обстоятельствах было опрометчивым со стороны лорда – хранителя печати Финча попытаться в первый же день заседаний оправдать летнюю войну, заявив, что король начал ее не по совету одного или двух министров, а согласно решению всего его Совета. Произнеся эту речь, он бросил тень на верных слуг короля и не дал Карлу опереться в парламенте даже на тех, кто пользовался личной популярностью.
Страффорд, наслаждаясь последними спокойными часами в своем доме в Йоркшире, осудил глупое высказывание Финча. У него сложилось ясное представление о способностях Пима, и его ожидания в отношении нынешнего парламента были далеки от оптимистичных надежд короля. Его неодобрение того, что сказал Финч, показывает, что он искренне надеялся направить гнев критиков короля в возможно большей степени на себя. Архиепископ тоже вряд ли мог избежать их ярость, но Страффорд был более на виду из них двоих за последний год и был твердо уверен, что палата общин непременно обвинит его первым. В своей жизни он видел работу трех последовательно сменявших друг друга парламентов, как они, истощая свои силы, гневно нападали на фаворита короля Бекингема. Теперь ему грозила опасность попасть в ту же самую ситуацию. Но исход обещал быть другим. Король так и не позволил судить Бекингема, так что вина фаворита всегда оставалась под сомнением. Но если этому парламенту будет позволено выдвинуть обвинение против Страффорда, то его члены непременно откажутся от огульного его поношения и предъявят серьезные претензии, основанные, к удовлетворению палаты лордов, на нарушении им закона. Одно дело было безосновательно назвать человека «источником всех зол», как Бекингема, и совсем иное – доказать факт измены Страффорда, получившего прозвище «Черный тиран Том», и это притом, что он не совершил ничего преступного.
Итак, Страффорд принял окончательное решение. Он открыто выступит как человек, ответственный за политику короля, и даст ответ на любые обвинения, которые Пим и палата общин выдвинут против него. И он докажет их несостоятельность. Он разбирался в законах Англии столь же хорошо, как любой юрист страны, и был в них более сведущ, чем Джон Пим. Он верил, что добрая половина тех обеспокоенных и рассерженных джентльменов, чье недовольство теперь было обращено против него, как виновника всех их бед, будет удивлена и потрясена, когда они увидят всю необоснованнось его обвинения и услышат его аргументы, которые он постарается наиболее доходчиво изложить. Он был уверен, что, несмотря на все расчеты Пима, обвинение, выдвинутое против него, непременно провалится. Если обвинение не будет доказано, палата общин обособится от палаты лордов, и в ней самой произойдет раскол. Это даст королю возможность быстро и с пользой для себя использовать этот момент слабости, он сможет вернуть себе многое из упущенного им, может, даже все. Вероятно, такие мысли были у Страффорда, когда он покидал Йоркшир.
Действительно, он не сильно-то и просчитался. Партия с Джоном Пимом была близка к завершению. Если бы Страффорда поддержали король и придворная партия с той же настойчивостью, как Пима поддерживал парламент, он вполне мог бы добиться успеха; не раз между темным ноябрем 1640 г., когда начался поединок, и ярким маем 1641 г., когда он завершился, временами всем казалось, что Страффорд вот-вот одержит победу.
Джон Пим с самого начала заседаний парламента 3 ноября старался избежать любого неверного шага. К удивлению многих, в течение недели ни слова не было сказано о Страффорде. В первые дни принимались к рассмотрению любые жалобы. Это была правильная стратегия, потому что жалоб на злоупотребления королевского правительства было множество, и самых разнообразных. Позднее Пим смог бы выбрать из них нужную ему, а какую-то оставить без внимания, в зависимости от того, как изменялось настроение в парламенте.
В Коротком парламенте критики короля приняли с полдюжины петиций с жалобами от графств. В первую неделю работы Долгого парламента уже поступило около двадцати петиций, большинство из них было от графств и городов, отдельные – от частных лиц, они были направлены против «корабельных денег», нововведений в области вероучения, приговоров Звездной палаты и монополий. Госпожа Бертон и госпожа Баствик подали петицию с просьбой об освобождении своих мужей, а Оливер Кромвель, депутат от Кембриджа, поднял вопрос о деле Лилберна. К составлению петиций призывали наиболее активные критики короля. Народ не был склонен выражать свои чувства в письменной форме, заявляя о себе в спорах в пивных, на церковных папертях и на рыночных площадях. Но именно в петициях в эту осень несчастливого и тревожного года нашли свое выражение мысли и чувства большого числа королевских подданных.
Пим с присущим ему мастерством вплел эти жалобы в ткань своей антиправительственной речи, произнесенной им в конце первой недели работы парламента. На основании их, сказал он, можно сделать следующие выводы. Было развернуто наступление на древние привилегии парламента, его работа зачастую прерывалась на длительное время, его члены подвергались аресту просто за то, что осмеливались высказывать свое мнение. Преследовалась истинная вера, предпочтение отдавалось тем клирикам, которые проповедовали о «дарованной Богом королю абсолютной власти, дававшей ему право поступать в отношении нас так, как он сочтет нужным». Свободу подданного ограничивали незаконные налоги, возрожденные устаревшие законы и преимущества, предоставляемые монополистам. Звездная палата, некогда дававшая защиту бедным от всякого рода притеснений, стала просто «инструментом защиты монополистов, скрывая всякие пагубные деяния под маской общественного блага». Королевским подданным также угрожало вторжение иностранных и ирландских войск. После этой глубокой и развернутой критической оценки существующего положения он потребовал признать за парламентом право и обязанность «заявлять о необходимости рассматривать дело только по закону в сомнительных обстоятельствах и обязательно применять закон там, где дело не вызывает сомнений».
10 ноября Джордж Дигби, представляя жалобы жителей Дорсета, показал себя оратором, умевшим убеждать и очаровывать своих слушателей. Он был старшим сыном графа Бристольского и зятем графа Бедфорда и принадлежал к партии недовольных аристократов, которые сторонились королевского двора. Он был талантливым и привлекательным молодым человеком, хотя дилетантом в науке, и хотел сделать карьеру при дворе, но после крупной ссоры получил выговор от короля и, удрученный, покинул его. Этот новый рекрут в войске Пима сделал себе известность своим предложением – подготовить документ под названием Ремонстрация, направленный против министров, ответственных за королевскую политику. Идея была хорошо воспринята, и сразу же был назначен комитет для сбора необходимого материала.
Другие выступавшие в этот и следующий день подхватили тему о жалобах, прозвучавшую в речи Пима, и дополнили ее новыми фактами. Сэр Джон Коулпепер представил петицию от Кента; раскритиковал «корабельные деньги», монополии и дорогие расходы на рекрутов. Сэр Эдуард Деринг, ученый и исследователь, который также представлял графство Кент, был уязвлен отказом Лода на его ходатайство об одном священнике-пуританине. Он первый назвал Лода по имени, обвинив, что «он – источник всех наших бед». Раздалось несколько голосов в защиту королевского правительства, и тут слово взял Уильям Уиддерингтон, в недавнем прошлом шериф Нортумберленда, а теперь его представитель в парламенте. Когда он, как лояльный житель пограничья, высказался о вторгшихся шотландцах как о мятежниках, Дензил Хоулс, вспыльчивый представитель от Дорчестера, заставил его взять оскорбительные слова обратно.
В среду, 11 ноября, внимание палаты общин поделилось между вопросом о нарушениях закона со стороны монополий и подозрительным поведением секретаря Уиндебэнка. Он с презрением выгнал истеричку миссис Хасси, когда она посетила его этим летом и поведала фантастическую историю о 7 тысячах ирландских папистов, которые скрывались в окрестностях Лондона и только ждали подходящего момента перерезать всем добрым протестантам глотки. Все оживленно обсуждали это потешное дело, когда часов в одиннадцать сэр Джон Клотворти, депутат от Молдона, действовавший, как предполагали, по подсказке Пима, выступил со страстной, но бессвязной речью против Страффорда. Это было преддверием хорошо спланированной атаки, начать которую Пим намеревался, когда ей придет время.
Его решение было продиктовано, вероятно, известием, которое он только что получил. Страффорд, прибыв в Лондон накануне, немедленно явился в палату лордов, чтобы сразу принять участие в ее работе. Пим слишком высоко ценил способности своего противника, чтобы подарить ему хотя бы день для обдумывания контрудара. Как только он узнал, что Страффорд уже в Вестминстере, то не мог дольше медлить. У него уже, конечно, был готов в общих чертах черновик обвинения, и, учитывая, что антипатия к Страффорду была невероятно велика, ему было достаточно выдвинуть веский предлог для его обвинения, как он получил бы всеобщую поддержку всех членов парламента. Джордж Дигби в приступе красноречия осудил Страффорда, которого он едва знал, как «большого врага общественного блага». И только лорд Фолкленд, который сидел рядом со своим другом Эдуардом Хайд