ом и был депутатом от Ньюпорта на острове Уайт, подал голос и предупредил парламент об опасности слишком быстрого рассмотрения дела без надлежащих доказательств. Опасность затягивания расследования была, по мнению Пима, гораздо большей. К концу длительной утренней сессии парламента он смог передать обвинительное заключение в палату лордов.
Страффорд уже отсутствовал. Зная, что затевалось в палате общин и о чем его уже, вероятно, предупредили, он отбыл в Уайтхолл для консультаций с королем. Было ли принято какое-либо решение в результате этой встречи, остается неизвестным. Но Страффорд просчитался относительно скорости действий Пима и ошибся в выборе времени для своего возвращения. Когда он подошел к дверям палаты лордов, Пим совместно с делегацией палаты общин уже передал им обвинительный акт. Страффорд был вынужден уйти, но во второй половине дня он уже оказался в почетном заключении в резиденции Максвелла, пристава черного жезла. Он принял все это с выражением надменного безразличия, а некоторые знавшие его пэры открыто радовались его поражению. Могущественный владыка наконец-то пал.
Вернувшись в палату общин, Пим, продолжив вести наступление по всем фронтам, переключил внимание своих коллег на предосудительное поведение секретаря Уиндебэнка, и они начали обсуждать эту благодатную тему, когда гонец из палаты лордов проинформировал их, что граф Страффорд заключен под стражу. Члены палаты общин поблагодарили его за эту весть.
В течение следующих недель специально назначенный для рассмотрения обвинений, выдвинутых против Страффорда, комитет напряженно работал, допрашивал свидетелей из Ирландии и северных графств, тщательно анализировал бесчисленное количество поступавшей информации. Время от времени он делал сообщения, и пункты обвинения обсуждались в парламенте. На случай, если бы для обвинения не хватило твердых доказательств, Пим также рассматривал возможность принятия парламентом специального билля, согласно которому любое лицо могло быть осуждено за особо тяжкое преступление. И тогда со Страффордом удалось бы быстро расправиться. Подобный парламентский билль просто объявлял, что человек виновен в измене. При этом не надо было ссылаться на какие-либо статьи закона. Была достаточна общая презумпция вины, или, выражаясь более цинично, всеобщая ненависть к жертве. Эта беспощадная практика имела место во время Войны Алой и Белой розы, но с тех пор больше не применялась.
Продолжалась подготовка к суду над Страффордом, но это не мешало палате общин рассматривать и другие вопросы. Пим намеренно не позволял делу по обвинению Страффорда стать «главной проблемой» в данный момент, которой только бы и занимался парламент. Каждый день в палату общин продолжали поступать претензии и жалобы. В первую очередь они касались вероисповедных вопросов. Критика религиозной политики короля объяснялась в первую очередь тем, что он покровительствовал католикам, и при архиепископе Лоде все больше усиливалось их влияние в церкви. Члены палаты общин категорически отказывались принимать причастие в Вестминстерской церкви Сент-Маргарет до тех пор, пока алтарная преграда не была удалена, а престол не перенесен в центральный неф. Но ни один член парламента еще не высказался ни против организационной стороны церкви, ни против епископата в целом. Симпатия к шотландцам вовсе не предполагала рабское желание подражать во всем их поведению, и, хотя всего лишь меньшинство в палате общин было настроено оппозиционно к епископату, Пим, зная об этом, не поощрял в данный момент их необдуманных устремлений, чтобы не вызвать раскол среди своих сторонников.
Самый умный оппонент Лода в самой церкви, Джон Уильямс, епископ Линкольна, 16 ноября при всеобщем ликовании народа занял свое место в палате лордов. Он просидел в Тауэре более трех лет с перерывом в несколько недель, когда был выпущен под залог, чтобы мог посещать заседания Короткого парламента, но ему не дали этого сделать. Уильямс, умеренный церковный деятель, который всегда критиковал Лода за его сосредоточенность на обрядовой стороне церкви, теперь имел славу мученика и прекрасно осознавал прочность своего положения. Его друзья в обеих палатах парламента были в основном и друзьями Пима. Это были Бедфорд, Сэй и Хэмпден. Епископ отличался умом и тактом, обладал присущей валлийцам живостью и очарованием. Он был также человеком честолюбивым и после своего долгого отсутствия видел себя новым создателем и деятелем церкви, который исправит фатальные ошибки архиепископа Лода, поможет церкви встать на срединный путь и восстановит протестантский епископат, основанный на человеческой любви и поддержке лордов и джентри.
Еще большие толпы горожан, чем те, которые приветствовали епископа Уильяма во время его переезда из Тауэра в палату лордов, выстроились вдоль улиц Лондона две недели спустя, 28 ноября, для триумфальной встречи Принна и Бертона, а еще несколькими днями позже так встречали и Баствика. Среди сочувствующих им были и известные люди, которые сопровождали их в экипажах, держа в руках веточки розмарина, напоминающие о памяти и постоянстве. Серо-зеленый цвет розмарина, цвет моря, символизировавший свободу и царство Иисуса Христа, стал в течение следующих десяти лет знаком отличия деятелей крайних взглядов, которые считали, что все люди свободны и равны перед Богом.
Враждебность в отношении католиков еще больше усилилась. Граф Россетти, папский посланник, однажды утром услышал громкий стук в дверь своего дома. К нему явились мировые судьи в сопровождении разгневанной толпы с намерением провести обыск в доме. Сохраняя невозмутимость и любезность, граф вежливо пригласил их войти и показал свои картины и произведения искусства. Сконфуженные, судьи удалились, принеся извинения. Тем не менее по прошествии нескольких недель Россетти, вняв настойчивой просьбе королевы, выехал из своего дома и согласился жить под охраной с королевой-матерью.
Позже король, чтобы обезоружить критиков, избавился от всех придворных католиков, оставив только личных слуг королевы. Короткое лето престарелого архиепископа Тобиаса Мэтью закончилось, он ушел не прощаясь, чтобы погрузиться в философские размышления за чашкой шоколада в кругу своих друзей в Генте. Уот Монтегю продержался дольше, полагаясь на протекцию своего отца, престарелого и набожного графа Манчестерского, и его брата, лорда Мандевиля, одного из самых известных пуритан в палате лордов.
Среди тех, кто помог королю защитить католическое меньшинство в Англии, первым был государственный секретарь Уиндебэнк. Он не был ревнителем какой-либо веры, его жизненные интересы ограничивались получением места при королевском дворе, преумножением своего состояния, основание которого было заложено еще его отцом и дедом, тоже слугами короны. Относительно же того, что он брал деньги от испанцев, выдавал лицензии, разрешавшие рекузантам, то есть лицам, отказывавшимся принимать участие в англиканских богослужениях, не платить за это штрафы и запрещавшие преследование римско-католических священников, то все эти дела были частью его работы. Он был маленьким человеком, который исполнял приказы, не забывая при этом обогащаться. Внезапно, охваченный жестоким холодом ранней зимы, он обнаружил, что он всего лишь одинокий заяц, пытающийся бегством спасти свою драгоценную жизнь от стаи своих преследователей – палаты общин. Джон Глинн, опытный барристер, придерживавшийся строгих кальвинистских взглядов, состоявший в Комитете по религиозным вопросам, сообщил, что 64 священника были освобождены из тюрьмы в предыдущем году по распоряжению Уиндебэнка и что более 70 грамот о помиловании папистов по всему королевству было подписано им; однако самый убийственный вывод заключался в другом факте. Полная сумма штрафов для рекузантов, собранная им в последние тринадцать лет, была чуть больше 4 тысяч фунтов. Они должны были платить шиллинг беднякам каждое воскресенье. Простой подсчет показывал, что если отчетность Уиндебэнка была правильной, то всего лишь около 146 католиков по всей Англии были оштрафованы. Уиндебэнк, услышав об этих обвинениях, поспешил домой и спрятался под кроватью. Посланцам палаты общин, отправившимся на его розыски, слуги сообщили, что он вернулся поздно ночью и, вероятно, проспал заседание. В парламенте его племянник и правая рука Роберт Рид напрасно пытался оправдать своего дядю. Затем он присоединился к нему, и под покровом темноты они отправились на побережье. Стоял густой туман, дул легкий ветер, и они наняли человека, который согласился переправить их в лодке через Ла-Манш. Когда за Уиндебэнком послали из палаты общин во второй раз, он был уже вне пределов досягаемости, во Франции. Он был в безопасности, но уже никогда не был столь счастлив, как прежде. Французский суд был снисходителен к нему, и он не был объявлен в розыск. Его приглашали на модные балы-маскарады, а однажды даже позвали на свадьбу племянницы Ришелье. Но он оставался по-прежнему безутешным, задавая себе вопрос, и всегда напрасно, почему его господин, его король, не оправдал его перед парламентом, просто сказав правду, что он только выполнял его приказы. Уиндебэнк не был рожден, чтобы нести тяжкую ответственность за свою службу или пожертвовать собой, проявив нерассуждающую лояльность, и он оставался до конца позорной жертвой.
Но он ценил доверие своего господина, каким бы несправедливым ни было его наказание. Его коллега, секретарь Вейн, был менее щепетильным; у него также был сын, молодой Гарри, к которому, казалось, он был сильно привязан. Тот был горячим адептом самых необычных религиозных сект и придерживался крайних взглядов в отношении Бога и политики. Старик Вейн был человеком несдержанным, с большим самомнением и ненавидел Страффорда. Весьма вероятно, дома он позволял себе делать намеки и даже рассуждать о том, какие разговоры велись на Королевском совете. Возможно, Уиндебэнк тоже делился подобной информацией с женой и домашними, но никто из них не был пуританином, еще меньше – фанатиком. Более того, старик Вейн, если верить его сыну, оставил заметки о заседаниях Совета, которые были обнаружены среди его частных бумаг. Молодой Вейн, искавший в архиве отца с его разрешения один семейный документ, наткнулся на письменное сообщение о собрании, состоявшемся 5 мая 1640 г., из которого узнал, что Страффорд высказал предложение об использовании ирландской армии против «этого королевства». Вейн сразу оценил важность этого документа и после короткой внутренней борьбы между сыновьей верностью и чувством общественного долга скопировал его для Пима. Джон Пим, чтобы, насколько возможно это было, пощадить чувства молодого Вейна, скопировал документ еще раз, чтобы источник предательства был менее явным.