овать, как сам сказал, что на кону стоит честь брата и мщение должно было состояться. Его брат Гарри Перси, обвиненный после того, как месяц назад появилась новость об армейском заговоре, бежал за границу. Нортумберленд теперь представил парламенту письмо, которое получил от него и в котором в подробностях излагалась история заговора. Перси заявлял о невиновности своей и Уилмота и об отсутствии у них злого умысла. Он просто сообщил королю, что его армия была верна ему и будет служить ему и в дальнейшем. С другой стороны, Горинг совместно с Саклингом, Джермином, Давенантом и молодым лордом Карнарвоном представили королю план по захвату Тауэра и оккупации Лондона. Король, по словам Перси, отверг его.
Эффект от этого письма был такой, на какой, собственно говоря, и рассчитывал Пим. Конечно, в некотором смысле письмо оправдывало короля, и твердое уверение Уилмота, что все было истинной правдой, должно было произвести то же самое впечатление. Но во все эти тонкости королевской точки зрения на фоне плетущихся заговоров люди не особенно-то и вникали, и общим впечатлением осталось, что все зло исходило от королевского двора. Горинг аккуратно поспособствовал, чтобы усилить это впечатление, признав существование второго и более опасного заговора, но отрицая свое участие в нем.
В самый разгар событий 16 июня шотландские союзники представили палате общин зловещее послание из Шотландии. Незадолго до того на границе был перехвачен гонец с письмом короля Монтрозу. Письмо было безобидным по содержанию, но содержало необъяснимые изображения слонов, верблюдов и змей, было высказано предположение, что, вероятно, это был какой-то шифр. Эти «тайные намеки», как утверждалось, свидетельствовали о заговоре, в котором Монтроз предложил участвовать королю для того, чтобы установить контроль над правительством Шотландии.
Король спокойно воспринял это событие и примирительно ответил на дерзкий выпад Аргайла относительно его переписки с Монтрозом. Он подтвердил факт отправки письма и фамилию его получателя. Но отрицал, что знает, каков смысл этих изображений животных. Это зоологическое нашествие так и осталось необъясненным, ну а в остальном переписка короля и Монтроза не содержала в себе ничего подозрительного. В Шотландии, как и в Англии, начала формироваться партия умеренных, во многом этому способствовал Монтроз, который в союзе с шотландскими дворянами-единомышленниками в 1640 г. заключил Камбернолдский договор для защиты Ковенанта.
Но Монтроз не пытался бороться с Аргайлом, вспыльчивым и непредсказуемым в своих действиях человеком. Он и так имел неприятности за то, что критиковал Аргайла и писал письма королю, когда шли переговоры в Рипоне. Ковенантеры упрекали его за это, но в итоге простили, когда он снова попал в затруднительное положение. Новость о заключенном несколько месяцев назад Камбернолдском договоре стала известна общественности. Снова Монтроз отделался только упреками в свой адрес. Но к нему уже начали относиться с подозрением. Однако он продолжал открыто идти своим путем и вскоре отправил королю письмо с непрошеным советом, как управлять Шотландией. Совет не вызывал возражений: он твердо выступал за создание «умеренного правительства» и сохранение пресвитерианства.
Карл был вправе ответить на это письмо посланием с выражением вежливой благодарности, и ковенантеры просто вышли из себя, когда перехватили этот ответ. Они действовали под давлением внезапного кризиса, о котором не знал Карл, и спровоцировал его именно неугомонный Монтроз. В конце мая Джон Грэм, священник из Оштерардера, городка, расположенного поблизости от Кинкардина, главного замка Монтроза, сболтнул как-то раз в эдинбургской таверне, что Аргайл намерен низложить короля. Когда его допросила специальная комиссия, откуда идет этот злостный навет, он указал на Монтроза. Тот не отрицал этого. Монтроз узнал об этом от Джона Стюарта, комиссара из Данкелда, который пересказал ему речь Аргайла, произнесенную им в июле, когда он отправился в Атолл на подавление роялистов. Аргайл, по словам Стюарта, сказал, что если король ведет войну против собственного народа, то он должен быть низложен. Спустя несколько дней уже сам Джон Стюарт перед комиссией подтвердил сказанное им. Аргайл, узнав об этом, «впал в ярость и с проклятиями отрицал все это».
Аргайл вскоре пришел в себя, и несколькими днями позже Джон Стюарт признал после длительных перекрестных допросов, что он имел в виду, что Аргайл говорил не о короле Карле, а о королях вообще. Позже, когда он обсуждал это с Монтрозом, то им был упомянут и король Карл. Таким образом, свидетельство против Аргайла было обращено против Монтроза, и теперь он подпадал под подозрение, что намеренно распространял фальшивые слухи об Аргайле. Перехвата его переписки с королем и странных картинок в письме, смысл которых он так и не объяснил, было достаточно, чтобы доказать необходимость его ареста по подозрению в заговоре против правительства. 11 июня он был заключен в Эдинбургский замок, где содержался в полной изоляции.
Новость об аресте Монтроза вместе с обнаружением его переписки с королем пришла в Лондон в то самое время, когда стало известно о заговоре в армии, и она породила множество слухов. Король уже заявил о своем намерении открыть очередную сессию шотландского парламента в Эдинбурге, и вскоре все лондонцы поверили тому, что у него был план, который он намеревался осуществить, отправляясь в поездку на Север. Вначале он собирался в тех краях стать во главе недовольной английской армии, объединить свои силы с шотландскими заговорщиками и только потом расправиться со всеми своими врагами. Этот слух был естественным следствием двойного разоблачения – армейского заговора и переписки Монтроза. Страхи и толки как в Лондоне, так и в стране ширились и росли, и, как обычно, это была вера в возможный папистский заговор. Парламент отдал распоряжение мировым судьям проверить всех диссидентов на предмет, нет ли у них оружия, и последовавшие дознания и обыски вызвали еще большее беспокойство среди протестантов и дали почву новым слухам. Было мало логики, или ее не было совсем в тех слухах, которые приписывали королю заговоры и с католиками, и с ковенантерами, и все же это была полуправда. Пим знал лучше, чем кто-либо, что планы короля не настолько разработаны и не настолько сложны, как всем представлялось. Он использовал нараставшую панику как предлог, чтобы попросить короля отложить его визит в Шотландию на две недели или пока английская армия на Севере не будет распущена, а шотландское войско не уйдет домой.
Под воздействием слухов заговоры обретали более реальные очертания, чем было на самом деле, и Пим стремился по мере сил их умножить, чтобы придать вес уже сделанным разоблачениям. Все-таки что-то происходило в Ирландии, что подтверждало его подозрения. Король поддался давлению в вопросе об ирландской армии, но она была распущена скорее на словах, чем на самом деле. Офицеры и солдаты получили разрешение продолжить службу в иностранной армии, если у них было на это желание. Большие подразделения сохранили свой состав, ожидая отправки во Францию или Испанию. По всей стране бродили солдатские банды, подчинявшиеся только своим офицерам и не имевшие общего командования.
В любой стране такая ситуация представляла бы большую опасность, тем более в Ирландии, где негодование народа, оказавшегося в незавидном положении после крушения администрации Страффорда, в любой момент могло привести к насилию.
Лорды-судьи, возглавлявшие правительство в Дублине, не справлялись со своими обязанностями и с нараставшей тревогой смотрели в будущее. Начиная с зимы священники трудились в гуще простого народа, и каждый день из Европы прибывали их новые партии. Они ходили по дорогам страны, уговаривая бродивших повсюду солдат не отправляться за море на войну, потому что Бог скоро даст им работу в Ирландии. Малакай О'Куили, католический архиепископ Туама, не скрываясь, проводил собрания и проповедовал. Рассказывали, что католические священники устраивали встречи-совещания с ирландскими джентри в окрестностях Дублина. Волнения в народе сильно встревожили двух престарелых лордов-судей и раздираемый противоречиями, не имевший руководства Совет в Дублине, но они ничего не смогли сделать.
Слухи об этих событиях достигли Англии, но страх перед ирландским восстанием, хотя Пим об этом постоянно помнил, затмила, как ему казалось, более реальная опасность. Его первым намерением было удостовериться, что английская армия на севере распущена, а шотландцы направляются домой до того, как король отправится в Эдинбург. Начавшиеся в октябре в Рипоне переговоры с шотландскими представителями и продолжившиеся в Лондоне, когда собрался парламент, были завершены в конце июня, и условия мирного договора обговорены. Казалось, ковенантеры и палата общин в данном вопросе выступили единым фронтом, и король решился лишь на слабый протест. Он отказался от всех деклараций, принятых в свое время против ковенантеров, ратифицировал законодательство, представленное шотландским парламентом в предыдущем году, вывел гарнизоны из Бервика и Карлайла, возместил ущерб шотландцам за их корабли и за товары, захваченные его флотом, передал Эдинбургский замок под управление шотландских властей и разрешил победившей в Шотландии партии привлекать к суду любого гражданина, кого сочтет виновным в развязывании войны. Кроме того, шотландцы потребовали провести реформу англиканской церкви, для чего в определенный срок необходимо будет провести совместные консультации, и настаивали на удалении всех католиков из окружения короля и его старшего сына. За материальный ущерб во время ведения боевых действий они потребовали заплатить 300 тысяч фунтов, из которых первый транш должен быть уплачен прежде, чем они эвакуируются из Англии.
На протяжении нескольких следующих недель король напряженно трудился, чтобы приглушить новые разоблачения в деле армейского заговора. Он сместил маркиза Ньюкаслского с его должности гувернера принца Уэльского, потому что его имя было упомянуто среди тех лиц, которые симпатизировали заговору. На его место он назначил Хертфорда, известного своими умеренными взглядами, родственника графа Эссекского, и даже сменил наставника принца доктора Даппа, считавшегося сторонником Лода. Новый тьютор Джон Эрл, настоятель прихода в Уилтшире и член совета Мертон-колледжа, был образован и обладал широким кругозором, еще в начале своей карьеры ученого он стал известен благодаря своему небольшому литературному произведению Microcosmographie, которое прославило его автора.