Так или иначе, в начале элула я заболел расстройством желудка и пролежал неделю. Друзья ухаживали за мной, р. Цви-Гирш Шлез навещал меня и даже прислал ко мне врача, но р. Довидл даже не осведомился о моем здоровье…
Когда я выздоровел, я решил немедленно собираться ехать домой. У меня не было денег на дорогу, поэтому я продал часть своих книг и вознамерился добираться на корабле по Днепру. Так было дешевле – у пароходных компаний была большая конкуренция. Поездка из Канева (городка в окрестностях Корсуня) в Кременчуг стоила десять копеек. Между Корсунем и Каневом было постоянное сообщение с помощью дилижанса. Я получил огромное удовольствие от той поездки. Всю дорогу я стоял на палубе корабля, наслаждался красивым видом – фруктовые сады, стога, опрятные домики по берегам – и думал про Сион и Иерусалим: во время болезни я прочел «Любовь к Сиону» Авраама Мапу{196}…
Дома меня встретили неожиданно радостно. Мама даже плакала от избытка чувств. Я не понимал, почему все так радуются. Оказалось, мама видела сон, что я тяжело заболел! И бабушка Фрида, которая тогда жила у нас, видела тот же сон! Все были уверены, что со мной случилось что-то плохое. Написали письмо в Корсунь р. Цви-Гиршу Шлезу, но ответа не получили. А я взял и вернулся: хоть бледный и слабый, но живой и здоровый.
Глава 8. Два года в тельшайской йешиве(5657 (1897) – 5658 (1898) годы)
По возвращении домой я застал «миньян»: отец устроил семидневный траур по своей матери Хане, жившей в Гадяче, что под Полтавой, и внезапно скончавшейся за день до моего приезда. В этом же городе проживали мои дядья: высланный из Москвы дядя Лейб Динабург и р. Йосеф-Хаим Мадиевский, казенный раввин города. О том, что я собираюсь поехать в Тельши, я рассказал отцу только после окончания траурного срока, и эта идея пришлась ему по душе. Мать, правда, беспокоилась, что мне предстоит поездка «за темные леса», но в итоге смирилась и она. Как водится, новый план был доведен до сведения всей семьи, и прежде всего дядьев. Дядя-раввин не только поддержал мой план, но даже решил отправить с нами в тельшайскую йешиву своего сына Лейба, который был старше меня на три года. Было решено, что мы все отправимся в путь сразу после Суккота{197}. После Судного дня{198} отец отправился в Гадяч решать дела о бабушкином наследстве и взял с собою меня. Мы остановились у дяди Лейба, где мне устроили очередной «экзамен». В комиссию входили: р. Элия Цифрин, домовладелец и знаток Торы (он приходился дядей д-ру А. Цифрони{199}); городской раввин р. Йосеф (известный своей чудачествами) и р. Хешель, который претендовал на звание раввина и отличался ученостью и проницательностью. Слух обо мне прошел по всему городу, и когда я шел по улицам, мальчишки бежали вслед за мной с криком: «Вот он! Вот он идет!», что причиняло мне массу неудобств. Однако моему дяде все эти восторги были не по душе (раввин написал обо мне, что я – «единственный в своем поколении»). Дядя подозревал, что это не более чем попытка подкупить моих родственников, людей зажиточных и обладавших в городе немалым влиянием и авторитетом. В любом случае, текст рекомендательного письма, предоставленного мне раввином, показался дяде сильным преувеличением. Он предложил мне отправиться в Ромны к р. Лейзеру Арлозорову{200}, который еще раз проверит мои знания и напишет мне рекомендательное письмо в тельшайскую йешиву. Мы слышали, что без рекомендательного письма попасть в тельшайскую йешиву будет сложно. У брата было рекомендательное письмо от «Великого». Спешный отъезд из Корсуня помешал мне заручиться солидной рекомендацией, в итоге было решено, что в промежуточные дни праздника Суккот я съезжу в Ромны.
Зять моего дяди Йоси (Мадиевского), Миша Рутенберг (дядя Пинхаса Рутенберга{201}), был родом из Ромен и к тому времени окончил медицинский факультет. Он отнесся ко мне с большой симпатией и взял с собою в Ромны. (Дело происходило во второй будний день Суккота.) Он же привел меня к раввину р. Лейзеру (моему дяде Пинхасу Островскому почему-то не понравилась вся эта затея). Раввин в течение двух часов проверял меня на знание раздела «Моэд» и трактатов «Бава Кама» и «Йоре деа». В итоге он дал мне письмо, в котором горячо рекомендовал меня. Хоть он и не назвал меня «единственным в поколении», его рекомендация была не хуже той, что дал мне раввин из Гадяча.
Мой дядя, р. Элиэзер-Моше, был хорошо знаком с р. Элиэзером Гордоном{202}, главой тельшайской йешивы. Он рассказывал, что познакомился с ним в Варшаве: они жили в одной гостинице. Само собой разумеется, что он дал нам – мне и своему сыну – личное письмо к р. Элиэзеру Гордону. Из наследства, которое получил мой отец, мне и моему брату были выданы деньги на дорожные расходы, и 24 тишрея мы выехали в Тельши. Дядя проводил нас до поезда и очень тепло попрощался с нами. Поезд шел прямо из Хорала до Мажейкяя (Муравьева), станции, от которой можно было на подводе добраться до Тельши. Мы проехали Ромны, Гомель, Бобруйск, Минск, Сморгонь, Вильно – все эти города я знал, считал все остановки, большие и маленькие, и их оказалось ровно восемьдесят шесть… Мы выехали в час пополудни во вторник, а приехали в четверг рано утром. Долгая дорога, смена ландшафта, погоды и даже внешнего вида железнодорожных станций и пассажиров явились для меня глубоким переживанием.
И вот мы сошли с поезда. Нас окружили извозчики, наперебой предлагая довезти прямо до Тельши. Это было довольно дорого, но можно было подождать других пассажиров, которые приедут через два часа поездом из Либавы – тогда проезд стоил бы совсем дешево. Мой двоюродный брат не хотел ждать, и извозчик, которого звали Нета, сразу же взял нас в свою телегу – и мы тронулись. Час был очень ранний; дорога проходила через леса, до этого мне ни разу не случалось проезжать через лес. На Украине, где я родился, лесов почти нет. Здесь же вся дорога, широкая и удобная, проходила через леса и – чего у нас никогда не увидишь, – изгибаясь, открывала вид на озера. Весь этот пейзаж был для меня в новинку и произвел неизгладимое впечатление. Дорога от Мажейкяя шла через городок Сяды (еврейское название – Шад) прямо в Тельши, где мы примерно через три часа и оказались. По дороге извозчик Нета предложил нам пожить у него. У него найдется лишняя комната, которую он с радостью нам предоставит, а его молодая жена охотно согласится для нас стряпать. Договаривались с ним мои братья, и все устроилось как нельзя лучше.
Приехав, мы сразу направились в йешиву. Мы передали рекомендательные письма, но оказалось, что вероятность нашего зачисления не столь уж велика. В тельшайской йешиве было заведено так, что поступающие сначала подают заявление главам йешивы, присылают рекомендательные письма и, лишь получив положительный ответ, прибывают на место. К тому же каждый ученик должен был иметь прожиточный минимум. Учащимся йешивы было запрещено обедать у домовладельцев, за исключением суббот, когда можно было разделить трапезу с хозяевами дома. Начальство йешивы жестко придерживалось правил поступления и ни в коем случае не зачисляло тех, кто не подал заявление заблаговременно и не предъявил документ о предварительном зачислении. К тому же мы были еще очень юны, особенно я; в Хануку у меня должна была только-только состоятся бар-мицва. В то время в йешивах мои ровесники не учились. Однако поскольку мы прибыли издалека, привезли многочисленные рекомендации и из Полтавы в йешиву поступали значительные средства, к тому же при нас были рекомендации от «посланцев» самой йешивы, которые в конце лета были проездом во всех городах нашего уезда, начальству было неудобно отказать нам в приеме. Через два часа после того, как мой двоюродный брат (он, как самый старший, говорил за всех) передал все письма и рекомендации, нас проводили в дом раввина. Квартира выглядела крайне непритязательно. Маленькая прихожая с узким коридором. Вслед за нею – комната чуть побольше: маленький столик, за ним окно, а между окном и столиком три стула. В центре, как я догадался, сидел р. Элиэзер Гордон, справа от него его зять р. Йосеф-Лейб Блох{203}, а слева р. Шимон.
Один за другим мы вошли в комнату. Перед р. Элиэзером Гордоном стоял мой двоюродный брат, за его спиной – мой старший брат, а за ним – я сам. Глядя на нас, трудно было удержаться от смеха.
– Почему вы не обратились с заявлением, а вместо этого сразу прибыли сюда?
– Мы не знали, что так надо.
– Разве об этом не было написано в газетах «ха-Мелиц» и «ха-Цфира»?
– Но мы не читаем газет!
– А ваш отец, он что, тоже не читает газет? – спрашивает р. Элиэзер моего двоюродного брата.
Тот молчит. Тогда говорю я:
– нас были посланцы от йешивы, это они нам посоветовали и даже всячески уговаривали поехать, однако они ни разу не упомянули, что сначала нужно подать заявление и получить положительный ответ!
Все взоры теперь обратились на меня. Наконец р. Йосеф-Лейб сказал:
– Надо спросить каждого по отдельности.
Меня и брата попросили выйти из комнаты, через десять минут вызвали брата, еще через десять – меня. Я должен был рассказать, что я изучал. Я перечислил трактаты: «Брахот», весь раздел «Моэд» (и еще добавил, что учил трактат «Эйрувин», однако не силен в нем – и раввины засмеялись), «Ктубот», «Бава Кама», «Бава Меция» и «Хулин». Для проверки мне предложили объяснить правило: «нельзя человеку покупать вещь, которая не пришла мир»; нужно было также доказать правомерность этого закона и его определений, а также пояснить принцип «приобретение плодов как приобретение тела». Я ответил как мог и остался доволен своим ответом. Мне самому особенно понравилось следующее мое объяснение: «Если человек продает фрукты с дерева, хотя они еще и не выросли, это не считается «вещью, которая не пришла в мир», потому что существует свойство дерева – приносить плоды». Правда, на вопрос «но он ведь продает не свойство, а лишь фрукты одного года?» – я ответить не смог. Я также не знал, как ответить на их замечание о том, что мое определение хорошо объясняет только вопрос о «приобретении плодов как приобретении тела», а проблема «покупки вещи, которая не пришла в мир, остается неразрешенной». Правда, мне удалось указать, где точно находятся эти изречения: трактат, лист и страница. В самом конце беседы р. Элиэзер спросил: