{324}, который «как свет освещал всю землю, наставлял своих братьев на путь в духовных исканиях и вдыхал в них дыхание жизни», «не знает Мордехая-Аарона Гинцбурга{325} и с Яаковом Эйхенбаумом{326} и с Мапу также не знаком» (про Эйхенбаума и я не знаю!). Сокрыты от его глаз остались и «раввинские семинары в России, которые распространяли свет знаний на весь дом Израиля».
Итак, не только рабби Элиэзер Гордон спорил с Грецем. Смоленскин{327} также нападал на него! Как жаль, что я не знаю немецкого! Надо прочитать всего Греца! Продолжаю листать «ха-Шахар». «В Сталине нашли младенца», – начал читать и бросил. И стиль отвратительный, и содержание. Автор – Хад мин Хеврайя – мне неизвестен, да и ладно. Его стиль напоминал стиль хасидов, но каждая строка свидетельствовала, что на самом деле он литвак: не знает он хасидизма и ничего не понимает в нем. А следом за ним «видение всего, что узрел человек, умерший мнимой смертью, – и открыл секрет автору». «Даниэль Прекрасный, житель Алана области Лати, что в России». Ясно, автор из Вильно: Алан – это Вильно, Лати – это Литва, Прекрасный – фамилия. Но кто же это? Неважно! Я продолжаю листать, не читая, и чувствую, что автор сконцентрировался на нескольких вещах, но не могу понять, о чем речь. Он объясняет, что иногда будет говорить намеками, «понятными лишь сведущим»: «Вы видели то, что перед вами, и знаете, каковы свойства этой книги и на что я намекаю, потому что умному достаточно и намека. А на толпу, даже если она не сможет вникнуть в мои мысли или не прочитает – я не буду обращать внимания, потому что толпе присущ дух животного, и куда он прикажет, туда она и пойдет». Я записал эти слова себе в дневник и добавил: «Эту статью нужно еще раз просмотреть очень внимательно». Вообще мне казалось, что к чтению нужно относиться вдумчиво, почти так же, как к изучению Талмуда или книг позднейших законоучителей и их нововведений. Каждое слово, каждая статья, каждый стих занимали меня. Вот статья Песаха Рудермана{328} «Общие воззрения касательно цадиков и хасидов». Начал ее читать. Больше всего меня заинтересовали те места, где было про Ари, про р. Хаима Виталя{329}, про р. Исраэля Бешта{330} и его учеников, про р. Шнеура-Залмана из Ляд и его сыновей, и про всех хасидов Хабада, которые «приносили, приносят и будут приносить беды, тьму и невежество»; вот автор с издевкой пишет о Виленском Гаоне{331}, вот рассуждения издателя по поводу «собрания вредителей и злоумышленников, которые вводят народ в грех своими бреднями, – разве не таковыми являются Бешт и его ученики, которые заботились лишь о том, чтобы разбогатеть», и что «хасидизм в каждой своей фразе повторяет учение Шабтая Цви{332} и ничем не отличается от него», и что «все меры морали и скромности, исстари украшавшие еврейский народ, они оттолкнули далеко-далеко за пределы Израиля». Эти слова переполнили мое терпение. Я разволновался и встал. Закрыл книгу. Час был поздний, почти пять. Я вернул «ха-Шахар», на вопрос библиотекаря ответил, что книга мне больше не понадобится. Но, уже спускаясь по ступенькам, пожалел, что не попросил библиотекаря оставить книгу до завтра… Я забыл и о своих стихах, и о Явеце, исчезли и мои прежние волнения. Другая мысль занимала меня: конечно же, во всем этом нет ни капли истины. Рудерман с такой уверенностью пишет о началах Каббалы{333} и хасидизма и даже не знает, что р. Мендл из Любавичей был не зятем раввина из Ляд, а внуком…
Ровно в шесть я был дома у Явеца. Меня провели через коридор и столовую, которая, видимо, служила также и гостиной, потом – внутренний коридор и справа – рабочий кабинет Явеца. Маленькая аккуратно подстриженная бородка, гладкий невысокий лоб, светлое лицо, добрые и внимательные глаза; казалось, этот человек во всем соблюдал чистоту и этикет и был несколько наивен. Он сидел за столом спиной к окну; на столе стоял большой красивый светильник с абажуром, который направлял весь свет на большую книгу, Вавилонский Талмуд, изданный в Вильно. Я заметил издали: трактат «Санхедрин». Он закрыл книгу, поздоровался со мной и попросил садиться – не напротив него, а рядом с ним: у кресла, в котором он сидел, стоял стул.
«Я прочитал ваши стихи. Если бы стихотворение "Сукка" дошло до меня перед Песахом, я бы напечатал его (Явец в то время был редактором литературного приложения к журналу "ха-Цфира", которое выходило в честь праздников и по особым случаям). Прекрасное стихотворение. Остальные стихи мне тоже понравились. Кто вы? Откуда вы приехали и чем занимаетесь?» Я рассказал ему вкратце. Кроме того, я рассказал ему, что интересуюсь историей еврейского народа. Ни поэзию, ни историю евреев он не считал «жизненными целями». «А как вы собираетесь обеспечивать себя в Вильно?» Я объяснил: «Больше пяти лет я проучился в йешиве и хорошо знаю шесть разделов Мишны и четыре части Талмуда. Изучал я и мудрецов Талмуда: «Йоре деа» и труды Рамбама. Еще у меня большой интерес к истории евреев и склонность к литературе. Я хочу завершить шесть частей Талмуда, получить диплом раввина{334}, а помимо этого изучать языки, русский и немецкий, и читать огромное количество интересующих меня вещей: художественную литературу и поэзию, а также книги по еврейской истории. И вот я пришел к вам, господин: говорят, у меня хорошая память, я многое знаю. «В том, что открыто всякому, люди не лгут». Хочу служить господину, который близок мне как по воззрениям, так и по роду занятий; по интересу как к литературе, так и к еврейской истории». Моя речь поразила Явеца. Он помолчал несколько секунд, а потом сказал: «Я затрудняюсь проверить то, что вы говорите, потому что это меня ко многому обязывает. Я даже не смогу испытать вас, потому что сам только недавно поселился в Вильно, и моего литературного „дохода“ явно недостаточно, чтобы занять работой кого бы то ни было. Где вы учились?» Я рассказал ему немного о йешивах и о моем способе обучения. Он спросил, что я читал по еврейской истории. Я начал рассказывать, приводя различные хроники, и закончил переведенными на иврит частями книги Греца, книгами, написанными Явецом, его статьей «Башня столетия» и учебниками, которые он написал. Он спросил, читал ли я его «Собрание Израиля». Я пересказал ему содержание его статьи «Избранный мудрец» об эпохе, в которую жил автор книги «Тана де-вей Элияху»{335}. Он улыбнулся и спросил, читал ли я критику на его статьи. Я ответил утвердительно и сказал, что меня совершенно не устраивает схоластический метод, примененный в «хаКореме» (Элиэзер Атлас{336} в «ха-Кореме» критиковал Явеца).
«Почему вы причислили мои учебники к книгам по истории, ведь они предназначены лишь для учеников?» Я ответил, что лишь сегодня убедился, что это совсем не так. «Я очень хорошо помню, как вы, господин, в своей маленькой книжке «Хроники, написанные для сынов Израиля» обсуждаете Смоленскина – хвалите и критикуете, и сегодня я убедился, насколько эти суждения точны и основаны на детальном рассмотрении». Я рассказал ему о шестом выпуске «ха-Шахара» и изложил свои замечания и впечатления. Явец улыбнулся и сказал: «Нет надобности проверять ваше знание Талмуда, я вижу, что вы читаете "ха-Шахар" как студент йешивы, заинтересовавшийся талмудической проблемой». Мы расстались. Он пригласил меня к себе на послезавтра в четыре часа вечера, а также позвал на субботний ужин. Он рассмотрит мой вопрос и подумает, чем может мне помочь. Явец вышел вместе со мной, вошел в гостиную, представил меня своей жене (сестре р. Й.-М. Пинеса{337}), дочери и сыну как «поэта, эрудита и, может быть, историка в будущем» и проводил до двери.
Я вышел ободренный и счастливый. Я даже чувствовал, что шаги мои сделались другими: крепкими, уверенными и быстрыми. Однако мне не с кем было поделиться своей радостью. У меня здесь не было ни брата, ни родственника, ни друга, ни приятеля. Я решил поспешить «домой», пригласить Янкеля в трактир и поговорить с ним. В квартире дома номер шесть в Квасном переулке уже собрались все жильцы. Все мои соседи находились в «большой комнате». Янкель представил меня хозяину дома и квартирантам. Один из них – юноша по имени Лба из Воронова, примерно двадцати лет, высокого роста и худощавый, с точеными чертами лица, над тонкими губами едва пробивающиеся усики, нос длинный и узкий, удивленные глаза; вообще, его лицо напоминало птичье, а сам он – знак вопроса. А вот Маймон, студент художественной школы имени Антокольского. Примерно моего возраста, полноват, со смуглым лицом, веселыми глазами и небрежной походкой. А вот аврех[5] из Швенган, он приехал навестить свою жену, которая уже месяц лежит в больнице, здесь напротив. У авреха Зельдкена розовые щеки, водянистые глаза и высокий голос. Он приехал с невесткой. По ее молодому, но усталому лицу ей можно было дать как двадцать, так и тридцать лет или даже больше. Многочисленные веснушки и намек на усики над верхней губой свидетельствовали о веселости характера, однако то, как она прищуривала глаза – вероятно, от близорукости, – ослабляло это впечатление. Я представился как юноша из Полтавы, который приехал учиться «лернен ун штудирен» в Вильно. «О, у тебя тут будет товарищ! Во второй комнате живет парнишка, который готовится поступать в институт для учителей!» «Тоже мне товарищ, – сказал Янкель, – жадный как свинья, злой как собака, ходит как медведь и молчит как рыба!» Все засмеялись. Видимо, этого юношу жильцы недолюбливали. Я пригласил Янкеля в трактир. К нам присоединился и Маймон. Они и там продолжали описывать мне жильцов. На кухне и в двух комнатах ночуют в общей сложности сейчас восемнадцать душ. Обычно – двадцать. На кухне, за печкой, – две ниши, и в каждой стоит кровать, маленький столик и стул, там живут две старушки. Одна из них когда-то была очень красива и прожила очень бурную жизнь. Она отлично говорит по-польски; у нее были приключения с польскими офицерами во времена польского восстания. Она получает пособие. От кого? То ли от правительства, то ли от польских «буянов», а может, и от тех, и от других… У второй есть сыновья, но она не поладила с невестками и живет здесь. Сыновья за нее платят и со