держат ее.
В большой комнате – за дощатой перегородкой – живут еще пять человек: хозяин дома с женой, двое детей – мальчик и девочка, старуха – «старая еврейка, глухая и вздорная». Третья комната тоже поделена перегородкой из досок. На той половине, которая со стороны двора, кроме парня, готовящегося в институт, живет еще «агент из Сморгони» (я встретил его при входе в дом), еврей лет сорока, низкого роста, полноватый, в меховой шубе, очень напоминающей ту, которую я продал в Гомеле за рубль восемьдесят копеек. Соседи не знают точно, чем он занимается. Во второй половине комнаты живет наборщик, а с ним жена и дочь, молоденькая бледная девушка. Приятели объяснили мне, что «наша половина» гораздо лучше: в ней есть окна и меньше сырости, чем на второй половине, куда почти совсем не проникает свет. Я стал расспрашивать Маймона, ученика художественной школы, о его происхождении и семье – не родственник ли он художника Моше Маймона{338} (журнал «ха-Мелиц» давал в те годы в подарок своим подписчикам знаменитую картину Маймона «Марраны» и обещал, что подарит и картину «Хасмонеи»), а также не из семьи ли он философа Шлома Маймона{339}? В те месяцы в начале 5660 (осенью 1899) года появилась «История Шлама Маймона» на иврите, и я уже успел ее прочитать. Имя художника Маше Маймона было ему знакомо – художник родился в Вилковишках Сувалкской губернии, а он родился в Пильвишкяе, в районе Мариямполя, тоже Сувалкской губернии, но его отец из Вилковишек! Вот уж он посоветуется с отцом, может быть, можно будет извлечь пользу из такого родственника. «А кто такой философ Шломо Маймон? Откуда он родом? Может быть, и из него можно будет извлечь какую-то пользу?» Я немного рассказал им о Шломо Маймоне, что, быть может, и он из этой же семьи. Я рассказал, что он родился в поместье на берегу реки Неман, однако нет никакой перспективы извлечь из него пользу: он умер более ста лет назад, да и при жизни был не Бог весть каков – беден был не меньше, чем мы. Я рассказал им несколько забавных случаев из его жизни. Из этого разговора они заключили, что я «очень образованный». Они стали относиться ко мне с большим вниманием, беспокоиться о моем заработке и давать мне советы. Когда мы вернулись домой, был уже девятый час. Я сразу лег спать, но был очень взволнован и заснуть не мог. Стал подводить итоги дня. Да, день был трудный, насыщенный, яркий, глубокий… И вдруг я вскочил и сел на постели – а ведь я так и не помолился сегодня! Не накладывал тфилuн{340}! И даже не почувствовал этого! Днем отложил, да так и не вспомнил потом! Стоило мне приехать в город, где никто меня не знает, и вдруг все рушится… Я был потрясен. Решил с завтрашнего дня установить себе распорядок дня. Жесткий. Библиотека Страшуна открывается в десять утра. С шести утра до десяти я буду изучать Талмуд и Рамбама – по четыре часа в день. Я решил, что буду заниматься в одном из бейт-мидрашей, что во дворе синагоги. Это недалеко отсюда. Потом буду сидеть в библиотеке Страшуна до ее закрытия. Потом мне нужно постараться найти работу на вечер. Надо подумать об этом. Приучу себя питаться два раза в день: утром перед библиотекой и вечером после нее. Ничего страшного! Даже если ничего не выйдет из обещания Явеца, это не нарушит моих планов. Тут я заснул. Однако почти сразу проснулся от детского плача. Часов у меня не было. Мне показалось, что где-то около трех часов ночи. Плач, приглушенный и сдавленный, и мягкий успокаивающий шепот матери.
– Мама, мама, я хочу есть! Я голодный!
– Подожди, деточка, усни. Скоро утро, тогда мы поедим!
– Но я голодный!
– Ш-ш-ш, людей разбудишь! Хочешь, деточка, я тебе расскажу, что мы будем есть в субботу?
– Хорошо, мамочка!
– В субботу мы будем есть рыбу, суп, кишке{341} и цимес!
Молчание. Через несколько секунд я опять слышу детский голос из-за перегородки.
– Мама, мама, а расскажи мне еще раз про кишку («Мамэ, мамэ, дэрцэл мир нох кишке!»)
Мама начинает опять рассказывать, ребенок засыпает. А я – мне трудно заснуть. Я весь дрожу… Проходит примерно четверть часа. Опять плач. На этот раз плачет девочка. Плач заливистый. Мать опять шепчет-успокаивает. Плач на минуту затихает, а потом опять:
– Мама, мама, я хочу есть! Мама, мама, я голодная!
И опять тот же рассказ. В том же порядке. Только у девочки вкус другой: «Мамэ, мамэ, дэрцэл мир нох цимес!» («Мама, мама расскажи мне еще про цимес!») Опять я не мог заснуть: мысли, воспоминания, мечты одолевали меня. Я не знаю, как сплелись и соединились у меня мысли, но одно вдруг мне стало ясно: я вставил себе в план учиться в бейт-мидраше, читать в библиотеке; но об одном я совсем не подумал: познакомиться с домом Израилевым. Утром я начну с Талмуда. С трактата «Бехорот»{342}. Затем стану изучать «Арахин»{343}. «Зевахим» и «Минхот» завершу после. Из «Мишне Тора» выучу «Незикин» и «Киньян». До Песаха. Здесь план ясен. Каждый день стану сидеть в библиотеке Страшуна. Буду входить туда одним из первых, с открытием, а выходить последним. В первый раз в жизни я ощутил счастье сидеть за столом, когда вокруг покой и тишина, читать книги, какие хочу, просматривать то, что хочу, размышлять и делать записи для себя, никому не отчитываясь, не «экзаменуясь», не показывая, насколько «продвинулся». Просто читать, просматривать, читать, учиться. А как с домом Израилевым? Разве я не должен познакомиться с народом, узнать его? «Беседы мудрецов Талмуда требуют изучения». А разве жизнь, страдания, голод еврейских масс не требуют изучения? Неужели мы будем кормить их рассказами о «кишке» и «цимесе»? Я вспомнил один из мидрашей, который толковал прошлым летом в Ковне проповедник Бецалель Цадиков{344}. Я ходил слушать все его проповеди. Они притягивали толпы народа. На одном из своих выступлений в новом бейт-мидраше в Ковне он трактовал жизнь Маше как указание того пути, который приведет к избавлению еврейского народа. Он привел мидраш на фразу из Торы: «И вышел он к своим братьям и увидел их страдания». Что означает «увидел»? Это означает, что увидел их страдания, заплакал и сказал: «О, как мне их жаль, воистину хочу я умереть за них!» И подставлял им плечо, и помогал каждому из них. Таким образом пришло спасение. Увидим, узнаем и поможем каждому. Не могу уснуть. И вдруг – желание этих голодных детей слушать рассказы о еде стали для меня символом всей нашей действительности, всего дома Израилева. Лишь сейчас я понял весь глубокий смысл слов Цадикова: каждый сионист должен увидеть «своих братьев», узнать их и помочь каждому из них! С этого начал Моше, с этого должны начать и мы, каждый из нас. Если мы претендуем на то, чтобы быть спасителями…
Воздух в комнате был сырой и душный. Я никак не мог заснуть. Я решил, что создам сионистское общество и назову его «Бейт Исраэль» («Дом Израилев»), или «Наши братья сыны Израилевы», или, может быть, лучше аббревиатура – «Ахави»? Его целью будет улучшение жизни каждого отдельного человека: члены этого общества придут в каждый дом, к каждому страдающему еврею и будут помогать ему переносить тяготы жизни. Мы сами создадим такое общество. Первыми его членами будут Хаим, юноша-носильщик, Янкель, подмастерье сапожника, Маймон, студент, голодный художник, и я… «переменчивый молодой человек». По вечерам все равно ничего невозможно делать дома – мы будем собираться вместе. Расширим круг наших знакомых… тут я заснул.
Утром хозяйка дома сказала мне: «Дети плакали, наверняка мешали тебе спать». Я успокоил ее, сказав, что ничто мне не мешало и я не слышал никакого плача. Она засомневалась в правдивости моих слов, но приняла их с удовлетворением. В ту бессонную ночь я составил себе план учебы, состоящий из трех циклов, и почти три месяца придерживался его. Первый, утренний цикл предусматривал «сидение в шатрах Торы». Я установил себе время занятий, но не установил место. Три месяца я скитался из бейт-мидраша в бейт-мидраш, несколько дней занимался в одном, а потом несколько дней – в другом. Я познакомился с юношами, раввинами, домовладельцами и аврехами. Я появлялся и исчезал. Учился усердно и с энтузиазмом, изучал трактаты «Бехорот», «Арахин» и «Критот»{345}. В некоторых бейт-мидрашах не было этих трактатов или мне их не давал служка. В это время я также изучал Рамбама «Сефер незикин», но не получал от этого особого удовольствия, потому что не всегда мог заглядывать в Гемару и законодательные источники так, чтобы не привлекать к себе внимания людей в бейт-мидраше: этого я не хотел.
Второй цикл занятий происходил в библиотеке Страшуна и в доме Зеева Явеца. Библиотекарь Хайкл Лунский{346} поначалу отнесся ко мне с некоторой подозрительностью. В четверг – как раз в тот день, когда я должен был вторично посетить Явеца, я возвращал десятый номер «ха-Шахара» и попросил девятый – он заметил мне, что человек должен не глотать книги, но читать их вдумчиво. И даже позволил себе спросить: «Как это ты так успел за два часа прочитать целиком весь том и уже просишь следующий?» Я рассказал ему, что в этом томе есть продолжения из предыдущих. Меня интересуют «История врачей» Давида Холуба и «Сравнение римских законов с законами Талмуда» Авраама Шмиделя{347}. Это объяснение настолько успокоило библиотекаря, что он согласился дать мне сразу две или даже три книги. За эти три месяца я осилил полностью три книги «Поколение и его проповедники» Вайса, «Исторические хроники для Израиля» Фина{348} и двенадцать выпусков «ха-Шахара». Я прочитал все статьи, все рассказы, стихи, а также книги-приложения к журналу. Я читал вдумчиво и делал многочисленные записи в свой дневник. Такое внимательное чтение развило у меня критическое мышление. Через два месяца я собрал все свои стихи, «пьесы» и «размышления» и отослал брату. Он хранил их до 1905 года: во время погромов в Гадяче в тот год была разрушена его квартира и уничтожены мои писания; удалось сохранить лишь несколько листков.