«Прошу всех подняться наверх, на второй этаж, в жандармский участок. Я должен обыскать вас и проверить ваши документы». Мы встали и зашагали за ним. Нас сопровождала вся свита офицеров, сыщиков и жандармов.
Больше всего я боялся за Хаима. Я знал, что он дезертировал из армии, и если бы это открылось, его положение было бы очень тяжелым. Когда мы вошли, жандармский полковник отделил меня от остальных и приказал каждому из нас отдать ему паспорт, а также проверил наши карманы и вещи. Проверил, задал вопросы и велел стать в стороне. После этого он обратился ко мне: «Покажи нам свой паспорт, Бенцион Залманович Динабург, уроженец Хорала Полтавской губернии, – все верно, я не ошибся?» – «Все верно. Вот документы». – «Я узнал тебя по фотографии. Вот уже полтора года я тебя ищу. Я навещал твоих родителей, и мне показали адреса мест, где ты жил два, три и четыре года назад. Теперь кончено. Вы свободны и можете идти, – обратился полковник к остальным, – мы задержим только тебя. Мы нашли твою фотографию в подпольном издательстве в квартире Веры Слуцкой, твоей поклонницы и ученицы – и теперь ты дорого заплатишь за ее почитание». Он рассмеялся. «Но ведь Вера Слуцкая освобождена из заключения по амнистии, а вы арестовываете меня за то, что она – моя поклонница? Странно!» – «Обыщите его как следует, – громко воззвал полковник. – Добудьте каждый клочок бумаги и тщательно проверьте». Широкоплечий черноусый жандарм с глупым лицом поспешил выполнить приказ, а полковник стал просматривать бумаги. «А, тезисы доклада! Это мне хорошо знакомо! Бенцион Залманович Динабург, ты знаешь, что я тоже твой ученик – я прочитал все выписки, которые делала твоя ученица о сионизме и о его социалистических революционных основах! Разве вы тоже не эсеры – сионисты-революционеры?! – и опять рассмеялся. – Итак, мне ясно, что ты едешь с лекции на лекцию. Какова общая тема твоих выступлений?» – «Я не знаю, почему господину потребовалось тратить столько усилий, чтобы разыскать меня: вы могли прийти в дом моих родителей. Я постоянно живу там. Ромодан находится всего в одной станции от Хорала, а еду я в Прилуки, я должен там держать экзамен в апреле, а это не тезисы к докладу, а ответы к предполагаемым экзаменационным билетам – по литературе, истории и географии России. Сейчас придет поезд, и мне надо ехать. Я признаю, что у господина полковника великолепная память – узнать меня по фотографии и запомнить, что преподавал ученикам, когда я сам уже это забыл. Но этого недостаточно, чтобы арестовать меня». – «Какой хитрый! Я, полковник Якобсон, собаку съел на таких делах, запомни это. Меня сложно запутать. Я умею отличить тезисы к докладу от экзаменационных билетов. Но – все может быть… Хорошо. Вот уже второй звонок. Иди. Возьми билет. Езжай в Прилуки. Или в Киев? Меня не проведешь! Но хорошенько запомни: я советую тебе не встречаться второй раз, не сталкиваться больше никогда с полковником Якобсоном! Понял? Ступай». И сказал сыщикам: «Проследите за ним, пока он не сядет в поезд».
Через две-три недели я шел по тротуару в Лубнах, недалеко от моей квартиры, когда ко мне вдруг подошли двое полицейских, арестовали и повели в участок. Жандармский офицер приказал обыскать мою одежду. Нашли бумаги. Записи. И две политические брошюры социалистического содержания. Офицер разволновался: «Нет такого еврейского парня, у которого бы в кармане не было социалистической пропаганды! Что ты здесь делаешь?» Я достал документы. «Я из соседнего города, из Хорала. У меня здесь живет старая тетка, сестра матери. Я приехал ее навестить, только сошел с поезда и собирался идти к ней, как меня арестовали…» – «Ложь! Выдумки! И кто твоя тетка?» – «Рохл Малкина, вот ее адрес». – «Хорошо, сейчас проверим», – и он послал городового срочно доставить мою старую тетю в участок. Я у нее никогда не был. Я не знал, как все это понравится ее мужу – ее второму мужу, узколобому бухгалтеру и трусу. Но я полагался на разум моей тетушки. И правда – она явилась без промедления. Ее ввели в участок. «Вам знаком этот молодой человек?» – «Конечно, это сын моей сестры из Хорала». – «Как его имя?» – «Господин, я не знаю, Бен-Циан или Давид. Они близнецы и похожи друг на друга как две капли воды. Различить можно только по глазам. Так, так… Бен-Циан! Да, он косит на правый глаз». – «Так вот, тетушка, мы дадим ему проездное свидетельство, городовой проводит его в ваш дом, а оттуда на поезд и посадит его туда. Все под вашу ответственность, и если что случится – пошлем его домой вместе с арестантами».
Таким образом в тот же вечер я попал домой. Дома я ничего не рассказал. Однако назавтра, когда отец пошел в город, ему встретились знакомые, и все спрашивали обо мне. Отец сказал: «Я не успел с ним поговорить!» – «Как? Его ведь арестовали. Упекли как следует. Из Полтавы пришли газеты, а там телеграммы из Лубен: «Сегодня на улице арестовали Динабурга». – «По-видимому, – сказал папа, – это другой Динабург. Бен-Циан дома, я только что с ним говорил».
Папа принес мне газету «Колокол» с телеграммой. Я решил, что должен покинуть город, и стал взвешивать – стоит ли сделать это немедленно или чуть-чуть погодя. Брат посоветовал мне уехать немедленно: телеграмма даст понять полиции, что человек, которого арестовали, «важная птица», и они станут искать меня. С другой стороны, я боялся начать суетиться.
Спустя десять дней я уехал из города. Выяснилось, что я успел в последний момент. На следующий день после того, как я покинул родной дом, полиция пришла искать меня…
В те дни, когда я был дома, я получил последние новости о партийном съезде, прошедшем в марте в Лейпциге. В нем участвовал Элиэзер Шейн. Из Бобруйска до меня дошли отзвуки съезда – в записях, которые он вел для себя. Какое разочарование! Самый больной вопрос-пути осуществления территориализма – остался нерешенным.
Предложенные пути были, по существу, беспролазным хаосом. Лучшие из товарищей подавлены. Среди них – пламенные энтузиасты по природе своей, борющиеся с грызущими их сомнениями (Яаков Лещинский) и даже изъеденные отчаянием, находящиеся на грани выхода из партии (Давид Гофштейн, Цви Авраами-Фербман). Только четверо уверены в себе и в избранном пути. Это патриоты, на которых держится партия, в них он [Шейн] видит наше будущее: Нахман Сыркин, идеалист, уверенный в себе и с очень глубокими еврейскими корнями, Маше Литваков{566}, светлая голова, мститель за свой народ и его защитник, ревностно относится к своей программе и верит в нее, и она для него важнее всего остального. Йосеф Лещинский{567}, верный и преданный своей партии, ибо она – крупнейшая рабочая партия, есть кого вести за собой. Еще – Авраам Гольдберг, который приехал на съезд из Соединенных Штатов Америки, прожженный, ловкий, умный и практичный. У всех этих патриотов разный патриотизм. Нахман Сыркин как истинный идеалист – патриот движения, Маше Литваков – горячий патриот программы, причем именно программы для всей партии и ее филиалов; Йосеф Лещинский – патриот партии, с ней он хочет идти дальше и с ней искать путь… А Авраам Гольдберг– самый уверенный, он уже американец. Почти «совсем американец»… Сам Шейн не открывал рта во время съезда, и только во время прений о путях осуществления территориализма он попросил слова для выступления… по повестке дня.
Глава 21. В окружном комитете партии сионистов-социалистов в Киеве(апрель-август 1906 года)
В начале апреля, сразу после Песаха, меня пригласили в Киев. Аарон (Соколовский) известил меня, что его переводят на работу поближе к центральному комитету, и ему надо передать мне дела киевского окружного комитета партии. Несколько киевских товарищей будут мне помогать: Веня Слуцкий, Гриша Хавин, Лазарь Быховский, Саня Хургин{568} и другие. Он передал мне, что это решение центрального комитета – о самой же работе и о полномочиях и обязанностях окружного комитета почти ничего не сообщил: «Обо всем поговоришь с товарищами». Он также пообещал, что в Киев переведут еще двоих, которые будут работать не «волонтерами в свободное время», нет, – все их время будет посвящено работе. «Скоро, – сказал Ааарон, – появится партийная газета («Дер Найер вег»{569} – «Новый путь»), и там будут опубликованы решения лейпцигского съезда. Организационные решения опубликованы в газете, конечно, не будут, а ты получишь их в скором времени и будешь поступать в соответствии с ними». На этом инструкции закончились.
Я сказал, что поговорю с товарищами, войду в курс дела, после чего приду к нему посоветоваться. Он согласился, если я уложусь в день-два, – потом он уезжает в Вильну. Большого значения моим намерениям он не придал: сказал только, чтобы я обязательно обсудил все с товарищами. Я действительно обратился к ним. Оказалось, что не только невозможно собрать их вместе, но трудно даже встретиться с ними по отдельности. Во-первых, все они были студентами, шло время переводных экзаменов, и они все были заняты. Вдобавок у них почти не было никаких связей с народом, с рабочими. Двое (Гриша Хавин и Лазарь Быховский) были недавно освобождены из заключения, и у них не было никакого желания продолжать активную деятельность. Последний из них, бывший казначеем, очень успешно уклонялся от «излишних» встреч со мной. Не было встреч, которые он не считал бы «излишними»… Мне помогали двое – Веня Слуцкий и Саня Хургин. Веня был симпатичный парень, стойкий в убеждениях и поступающий обдуманно, знающий цену времени, опасности и выгоды и при этом способный сделать все, что потребуется, в области, которую он для себя наметил. В течение всего лета он был моей правой рукой: разделил со мной квартиру и был всегда готов прийти мне на помощь, особенно когда приходилось формулировать рабочие договоры после прекращения забастовок. После этого он поселился в Полтаве, где работал по специальности (он был адвокатом).