Глава 22. Мой уход из Сионистской социалистической рабочей партии и Агада Элиэзера Шейна(октябрь 1906 – апрель 1907 года)
Кременчугские товарищи – Маня и Давид, которые требовали, чтобы я прибыл туда, не ждали меня так скоро и приняли меня весьма дружественно, что ободряло. Я провел с ними два дня, мы подолгу беседовали, я участвовал в заседаниях местного комитета – и не мог понять, ради какого именно насущного вопроса меня позвали. Я лишь почувствовал, что некоторые из товарищей сомневаются в ряде аспектов партийной доктрины, но это были колебания и сомнения, еще не обретшие формы. В среду (если я не ошибаюсь, это была третья неделя августа) я прибыл в Харьков. Я пришел по адресу, который мне сказали заранее. И вот сюрприз – целая квартира, в которой жили два брата Фишкиных из моего города, которых я наставлял в сионизме, а потом они стали членами нашей партии, младший из них был очень активным деятелем. Но в квартире не было простора, который был в моей киевской квартире на Прозоровской. Были, правда, другие достоинства: вход изнутри, со двора. Люди, которые там жили, относились к хозяевам квартиры с большой симпатией – приятные юноши, тихие, вежливые, первыми здороваются с соседями, преисполнены скромности. Позади дома возле ворот был продовольственный магазин. Его хозяином был русский, любящий книги, низкорослый и плотный, с большой лысиной, маленькой бородкой и пышными усами, перепоясанный широким фартуком. Я был постоянным клиентом Семена Михайловича и чувствовал, что он относится ко мне с симпатией.
В Харькове во главе партии стоял Захар Осипович (забыл его фамилию), глава отделения страховой компании «Петербург». Его служащие – две симпатичные девушки из соседнего с Хоралом города Миргорода – тоже были членами партии. Мне показалось, что помещение страховой компании служит скорее партийным штабом. Также мне казалось, что товарищи недостаточно осторожны, и я привлек к этому внимание Захара Осиповича. Он рассмеялся. Захар Осипович был приятным человеком в очках, высоким, с черными красивыми усами, которые придавали его лицу серьезное и приятное выражение. Он был широко образованным человеком с очень сильными сионистскими убеждениями. Мы подружились. С Абой Тумаркиным, напротив, мы почти не встречались. Он сказал мне прямо: «Я привез тебя в Харьков, мне лучше отойти от всех этих дел…» Больше всего в Харькове меня привлекала публичная библиотека. Замечательная, богатая библиотека; каждый день я проводил там по четыре-пять часов до обеда. Партийной работы почти не было, за исключением одной теоретической лекции (о насущных проблемах движения) и одного заседания с активистами местного отделения, на котором мы обсуждали организацию деятельности отделения в соответствии с уставом партии. Основную работу мы отложили до начала учебного года в университете. Так прошло около трех недель. В середине сентября (за два-три дня до Йом Кипура) Захар Осипович известил меня, что ему пришло письмо из Киева, в котором его просят сообщить мне, что Злату Литвакову{576} (сестру Маше Литвакова), которая была то ли учительницей, то ли директором профессионального училища для девочек в Кременчуге, посылают в Харьков от имени партии, чтобы поговорить со мной о важном деле, а его, Захара Осиповича, просят объявить мне, что она уполномочена центром.
Я был знаком со Златой по Киеву. Первый раз я встретился с ней, когда мы ехали из Черкасс в Киев (Яаков Лещинский, Злата, я и еще один товарищ). Я хотел поговорить с Лещинским, но всю дорогу она стояла рядом с ним, не давая к нему подойти. До этого я не был с ней знаком, а ее напряженное лицо («некрасивое» – это самое мягкое, что можно о нем сказать), упрямый подбородок и глубоко посаженные бегающие глаза создавали впечатление энергии и упрямства и не давали мне приблизиться к собеседникам… Второй раз я увидел ее, когда она присутствовала на собрании, на котором я полемизировал с докладчиком от Бунда. Она подошла ко мне и не просто похвалила мой ответ, но сказала, что мои методы полемики напомнили ей ее брата Маше. «Это был комплимент, – сказали мне друзья, – никому никогда не могло даже в голову прийти, что Злата способна сказать такое кому-либо». Мне это не доставило особого удовольствия, потому что мне не нравился стиль Литвакова еще с того времени, когда он писал на иврите (в обновленном «ха-Доре» Фришмана).
Злата Литвакова была известна как женщина упрямая и умеющая «не давать отдыха» никому, в ком есть нужда для какого-нибудь поручения, пока он не примет на себя бремя. И вот, утром в Йом Кипур появилась Злата. Центральный комитет решил примерно через два месяца организовать областную конференцию нашей партии и требует от меня заняться ее подготовкой на местах, в крупных партийных филиалах. Обсуждение продолжалось целый день. В конце концов решили, что я мобилизован только на две недели и посещу только крупные отделения, пригласив туда представителей небольших. Я обещал обратить особое внимание на Черниговскую губернию, где позиции партии ослабли, и на несколько других мест, где понадобится моя помощь.
В начале октября состоится общая партийная конференция, и следует постараться, чтобы областная конференция была проведена в тот же период и на ней были бы избраны депутаты на всеобщую конференцию. Я выразил серьезное сомнение, что за такой короткий срок удастся организовать областную конференцию, тем более что условия с точки зрения безопасности товарищей и страха перед полицией обязывают нас проявлять максимальную осторожность и действовать с оглядкой. Злата сообщила мне – «по секрету», – что центральный комитет уже назначил конференцию на начало октября, но, по всей видимости, ее придется немного отложить – на месяц или два, надо надеяться, этого достаточно. В будние дни Суккота, в воскресенье, 24 сентября, я уже был в пути. Моя поездка продлилась дольше, чем я представлял. Вместо двух недель – больше трех. Я побывал во многих населенных пунктах области, занимаясь организацией публичных выступлений, дискуссиями и организационными вопросами. Везде я говорил о проблемах партии в настоящее время и поднимал четыре вопроса, на которые должна ответить партия:
1) выборы во вторую Думу и функция Думы;
2) пути реализации территориализма и территориалистская политика партии;
3) пункт программы о «школьных обществах»{577} и к чему он обязывает партию;
4) партийная организация и ее соответствие особым задачам партии.
Товарищи не всегда соглашались с моими словами, но все сочли, что я говорю ясно и не оставляю места для иллюзий.
Раскрывая первый вопрос, я решительно выступил против капитуляции перед большевистской тактикой, которая заранее видит в выборах в Государственную Думу только средство революционной пропаганды. Я сказал, что стремиться нужно к тому, чтобы сама по себе Дума была центром предстоящей нам длительной политической борьбы. Это нужно подчеркивать и в этом направлении проводить организационную работу. Помню, что эта моя позиция не заслужила ни малейшего одобрения. Сочли, что я пораженчески настроен относительно революционных перспектив в ближайшее время.
Выступая по второму вопросу, я подверг жесткой критике тех, кто утверждает, что развитие эмиграционных процессов еще не привело к возможности реализации территориализма. Я же утверждал, что «исторический прогресс» не означает, что что-то будет опадать «подобно спелому плоду» с «исторического древа». Я доказал это через изменения в абсолютистском строе в России, которые являются исторической необходимостью и при этом сопровождаются тяжелой и продолжительной борьбой. Наша программа должна состоять в следующем: выявить в каждом потоке эмиграции в любую страну поселенческое ядро и сориентировать его. Дальнейшее развитие этих «ядер» покажет, где и при выполнении каких условий может быть реализован территориализм… Помню, в одном из городов (кажется, в Чернигове) кто-то прервал меня, воскликнув: «Что, даже в Палестине?» – «Конечно. И не даже, а тоже. В каждой стране, куда эмигрируют евреи, имеющие склонность к поселенческому образу жизни».
Говоря о третьем вопросе, я заявил, что партия должна взять на себя задачу создания «школьных обществ». Но ей следует также принимать во внимание желания родителей по языковому вопросу и меру их готовности взвалить на себя это бремя.
Что до четвертого вопроса, я утверждал, что наша партия, на которую возложены различные специальные задачи, отличающиеся от задач других партий, должна быть построена особенным образом. Она должна требовать от своих членов намного больше, и ее организационные формы должны соответствовать ее характеру.
Моя краткая поездка не принесла мне успокоения. Я был почти в отчаянии. Вопросы и проблемы, которые так интересовали меня и лишали меня покоя, как оказалось, совсем не волновали товарищей. Особенно тяжело я воспринял собрания в Прилуках и Чернигове. Энтузиазм прошлого года улетучился, а то, что больше всего интересовало моих товарищей, лежало в области российской политики, а не наших особых проблем. Иногда у меня было чувство, что отрицание галута, бывшее таким сильным в наших партийных кружках, потихоньку исчезает, а товарищи «увядают» и постепенно «засыхают». В Прилуках собрание происходило в одной из школ. Прилукским активистом нашей партии был Маршов (брат Аарона Маршова, который три года назад привез мне с шестого конгресса «Дер Хамойн» Сыркина), активный и деятельный юноша. В целях объединения он привел на собрание людей из «Поалей Циан», чтобы «был элемент полемики». Я очень внимательно следил за реакцией товарищей на заявления члена «Поалей Циан». Он пришел в момент, когда я почувствовал и тут же подчеркнул в своем выступлении то общее, что было в нас, указав, что по существу они тоже находятся в поиске возможностей для реализации территориализма, и продемонстрировал стоящие перед нами на этом пути многочисленные трудности. А мои товарищи почти обиделись на идею «общего» между нами и «Поалей Циан», потому что идея «территориальной компактности» была для них совершенно абстрактна. И в Чернигове тоже меня удивил «реалистичный революционный подход», который продемонстрировали многие товарищи, рассуждая о революции, и равнодушие, с которым они восприняли мои слова о территориализме и о связанных с ним насущных проблемах. И вот после собрания, в поздний час, несколько товарищей провожают меня домой, входят ко мне, и я ставлю перед ними вопрос о реальности «территориалистских устремлений» наших товарищей. Большое впечатление произвели на меня слова одного из них – деликатного задумчивого юноши с черными глазами, глубокими и сияющими, говорившего языком хасидов. Его звали Йосеф-Хаим. Он тихо сказал: «Ты наверняка обратил внимание на то, что наши товарищи стали больше размышлять о вопросах общего характера, о повседневных проблемах. Это все потому, что нам не удалось превратить наше «вечное» в наше «повседневное», органично сочетать одно с другим. Невозможно воспитать народ на двух идеологиях. Социалистический сионизм может быть действенным народным движением, только если у него будет один центр и стратегическое станет для него также и тактическим. А посколько этого не происходит, тактическое пока превалирует».