Добровольцем в армию он записался от скуки и еще потому, что за всю жизнь ни разу не встретил человека, который мог бы сказать «нет» и потом не отступиться. (Жизнь Бена Карсвилля отличалась от Гонзовой: неукротимая тяга вперед делала моего друга неотразимым, но порой он все-таки мешкал. Бен Карсвилль не знал сомнений. С тех пор как его игровую площадку застелили резиной, земля у него под ногами стала гладкой, серой, покоренной.)
В армии Карсвиллю вышибли зуб, и пришлось вставить имплантат, а после одной пьяной потасовки (ребята выясняли, кто кого толкнул) у него под глазом появился изящный шрам. Изнурив себя тренировками и достигнув предела физических возможностей, Карсвилль вдруг обнаружил в себе новые. Он прямо сиял от гордости. А потом все как-то улеглось: ни войн, ни беспорядков. Лишь медленное и неизбежное продвижение по службе. Карсвилль смотрел фильмы про войну, потому что сражения шли только там. «Апокалипсис сегодня» пересмотрел двести пятьдесят раз. А потом подал заявление и отправился миротворцем в Африку. Там было хорошо. Там в него стреляли враги, пусть он ездил в танке и носил защитный костюм. Впрочем, в него все равно ни разу не попали. Однажды он – чисто из любопытства – вылез из бронетранспортера, прошел под огнем к вражескому пулеметному окопу и взорвал его гранатой. Карсвиллю потом вручили медаль за боевые заслуги, хотя никаких заслуг не было.
Он вспоминает свой приезд в Аддэ-Катир. Когда их самолет начал посадку над зелеными пологами лесов, горами, похожими на груды разбитого стекла и бесчисленными, связанными между собой озерами, в нем проснулась надежда. Карсвилль вспоминает людей: открытых, подозрительных и обозленных, покинутых и гордых. Да, эта страна могла сказать твердое «нет». Он влюбился.
Аддэ-Катир за три дня подмял под себя Бена Карсвилля. Его безупречная внешность никого тут не интересовала. Катирцы больше десяти лет жили с Эрвином Кумаром, его бандитами и заграничными покровителями. Такая жизнь им порядком осточертела. Некоторые – скорей всего, пастухи, ведь Карсвилль устроил мини-овицид вокруг Красных Ворот – взялись за оружие и начали отстреливать его ребят. Стреляли пулями, стрелами, дротиками и камнями. За первую неделю от камней полегло три человека, им перебили горло. Четвертому повезло больше: камень угодил ему в глаз. Солдат лишился бинокулярного зрения, но дух испустил не сразу. Его как могли залатали, а пока ждали машину, которая отвезла бы его в штаб командования, выяснилось, что камень был покрыт смолой ужасно ядовитого дерева. Рядовой Хенгист начал кричать. Он кричал семь часов без перерыва и умер от коллапса легких. (Пастухи – естественные враги волков и диких кошек. Как волкам, диким кошкам и овцам, им нет дела до Женевских конвенций и запретов на биологическое оружие. У них есть работа, и они ее делают. Пастухам не нужно читать Клаузевица, чтобы разбираться в тотальной войне, – они живут в ней постоянно.)
Бену Карсвиллю стало не до красот Аддэ-Катира. Он оказался совершенно неподготовлен к такому: ему и в голову не приходило, что в жизни бывают безнадежные ситуации. Плевать, что катирцы – честные, жизнерадостные люди, торговцы, музыканты и историки, с благородной национальной религией и крепким чувством общности. Карсвилль просто хотел быть тем, кем всегда себя считал. Быть больше, сильнее, удалее, быстрее. Неважно, как делать свою работу, главное – правильно при этом выглядеть. Поселившись в зоне боевых действий, он достал свой шелковый халат и ходил в нем туда-сюда, демонстрируя всем, как он собран и начхать хотел на врага. Он побуждал солдат ухаживать за собой и пытался внушить им, что случайностей не бывает, есть только действия и противодействия. Какое-то время они шли за ним по этому странному пути. Если бы его удача была заразна, возможно, они бы пошли за ним в ад. Однако удача Бена Карсвилля оказалась удивительно разборчивой. Его неземная красота померкла от пыли и страданий, но по-прежнему работала. Снайперы от него отворачивались и стреляли в тех, кто рядом. Когда Карсвилль ходил по валу с сигарой в зубах, слева и справа от него свистели пули – на случай, если он с кем-нибудь разговаривает. Капитан мог стоять где угодно и делать что заблагорассудится. Враг хотел не убить Карсвилля, а сокрушить. По этой причине его восприятие реальности начало быстро и разительно отклоняться от общего курса. В конце концов его избил и унизил Гонзо Любич с компашкой остроумных мудаков.
Он вспоминает первое погружение в озеро Рут Кемнер: теплую сладкую воду и странное чувство – будто внутри что-то оборвалось. Вспоминает, как пытался выбраться, и какая жуть его охватила, когда чья-то рука потащила его на дно. Враг. Чудовище. Бен вырвался, нашел противника. Вытер воду с глаз и почему-то пришел в ужас. Это было важно, но несущественно – его хотели убить, разве этого мало? Наконец-то Бен мог быть тем, кем мечталось. Он бросился в атаку: свирепый, жестокий, ведомый одними инстинктами.
Бен Карсвилль борется за жизнь, полностью отдаваясь драке. Он бьется изо всех сил. Мы наблюдаем, мысленно спрашиваем себя, кто будет следующим. Озеро кипит. Кровь и пузыри. Из воды, пошатываясь, поднимается силуэт. Я приглядываюсь. Не знаю, ожидал я этого или нет, хорошо это или плохо.
Бен Карсвилль сплевывает кровь и сопли, кашляет и возвращается к берегу. За его спиной в воде плавает нечто мужеподобное. Нечто мертвое и немного грустное. Карсвиль выглядит великолепно, очень кинематографично: он весь мокрый, и в нем будто стало еще больше Карсвилля. Он смотрит на Кемнер и начинает хохотать. Садится на берегу и гогочет, а солдаты укутывают его полотенцем и вежливо уходят. Видимо, он успешно прошел по доске.
Нас уводят обратно и запирают в комнате, где когда-то хранили спиртное для здешнего бара. На нас все еще наручники, поэтому достаточно продеть между нашими руками стальной шнур и закрепить его на штырях в стене, чтобы не дать нам сбежать. Солдаты хлопают дверью, как киношные злодеи, и нарочно смеются, уходя прочь.
Гонзо смотрит на меня, я на него. Мы стояли в первом ряду, ближе всех к озеру, и есть вероятность, что, кроме нас, этого никто не видел. Если это так, нам не поверят. Я и сам не очень-то верю. Но, когда Бен Карсвилль стоял нос к носу с врагом, прежде чем уложить его в воду и накормить грязью со дна сомнительного озера, мы увидели, что его противник тоже был Беном Карсвиллем.
Прикованы к стене в лагере заклятых врагов. Положение: оч. скверное, даже ужасное. Спецназовцев, конечно, готовили к ужасным ситуациям, особенно к плену и пыткам. Их учили быть упертыми и мужественными. Медсестер такому не учили, но Ли держится молодцом. Вот Игон – нет. Он повис на руках и плачет, а мы даже не можем его поднять и обнять, сказать, что все хорошо. Тем более, это неправда. Что бы ни случилось в озере, это явно плохо. Бена Карсвилля с нами нет. Он снаружи, с Кемнер, подвизался на службе в ее бравой команде чудовищ. Быть может, озеро – огромная яма с мерзкой, мозгопромывочной, вызывающей психоз жижей. Последствие Сгинь-Бомбы и гениально-болванской физики профессора Дерека. Как бы то ни было, Кемнер хочет нас туда засунуть, одного за другим, и получить от этого удовольствие; она – полоумная тетка с коллекцией человеческих голов на офисной мебели. Этого вполне достаточно, чтобы задуматься о побеге.
Беда в том, что учат спецназовцев примерно следующему: сохранять присутствие духа, не упускать случай, если он представится, и лишние полчаса терпеть по-настоящему жестокие пытки. То есть спецназ не ходит сквозь стены и не гнет сталь силой мысли. Также в их навыки необязательно входит умение видеть очевидное, поскольку для этого нужно сосредоточиться на схеме «победа/поражение», где победить значит расстроить других ребят, а проиграть – согласиться на пытки и боль. Они гибкие, как йоги, и могут перенести скованные руки вперед, просто перешагнув через наручники, но что потом?
Словом, настал мой час. Есть один очень грубый и простой способ выбраться из этой тюрьмы. И хотя Гонзо тоже о нем догадывается, поскольку ходил на те же уроки освобождения от разных оков, едва ли он способен на нечто подобное. Гонзо по натуре – победитель, а эта победа скорее пиррова. Ли о таком не попросишь, а с Джимом Хепсобой и другими ребятами дело может не выгореть: они слишком долго превращали свои руки в смертельное оружие. Салли Калпеппер справилась бы с задачей, но тогда она не сможет стрелять, а ее снайперские навыки нам еще пригодятся. Словом, я идеально подхожу на роль. Вот только приятного в том, что мне предстоит сделать, мало. Перевожу дух и впервые произношу нечто вроде молитвы.
Большинство людей, читая молитву, примерно знают, куда отправятся их слова. Они представляют себе Бородатого Старца, Господа в Ниспадающих Одеждах или Мудрого Отца, которого у них никогда не было, сидящего на облаке и разбирающего почту. Моя молитва лежит в чистом конверте на лавочке возле автобусной остановки. Его может подобрать и открыть кто угодно. Любой желающий стать Богом – для меня, по крайней мере, – может просунуть палец между клапаном и основной частью конверта, вскрыть печать и узнать о моем единственном сокровенном желании: «Господи, я хочу вернуться домой». Чтобы попасть в мой личный пантеон, достаточно сотворить подходящее чудо. Впрочем, одновременно я начинаю действовать согласно опасению, что мое письмо свалится со скамейки и улетит в канаву, откуда с дождем попадет в канализацию и заплесневеет; чернила сойдут, бумага раскиснет, и моя молитва так и останется непрочитанной, как оно обычно бывает с молитвами. В общем, я прижимаю левую руку к стене, выставив большой палец наружу. Потом отхожу как можно дальше и с размаху бьюсь об стену, расшибая костями таза маленькие косточки кисти. Это больно, но с первого раза ничего не ломается. Лишь через пару минут и две-три попытки (тем временем все в ужасе таращатся на меня) хрустит какая-то важная кость, и я (предварительно несколько секунд поблевав) выдергиваю сломанную руку из наручников.