В наличии: один стальной шнур. Один молоток. Два железных штыря. Один разъяренный, но безоружный отряд спецназа. Три медика, один офицер тылового эшелона, несколько рядовых с навыками вождения, мелкомасштабного строительства и закалывания людей. Гонзо указывает на стену. Он приставляет к ней штырь, Джим Хепсоба размахивается. Сыпятся камни. И еще, и еще, и еще… В дырку проникает луч света. Стены не задумывались прочными. Джим жестом велит Салли Калпеппер запереть дверь вторым штырем. Она тут же это делает. А потом все происходит очень быстро: Гонзо выглядывает в дыру и кивает. Они с Джимом прорубают в стене узкую брешь, и мы друг за другом выползаем на улицу, где оказываемся среди разбитых ящиков и прочего мусора.
Когда я вылезаю, Гонзо нет рядом, но вскоре он появляется, неся на плече новоиспеченный труп и винтовку. Первое он бросает на землю, второе передает не Джиму, а Салли. Потом надевает куртку, которая ему мала, трофейный шлем и вновь скрывается за углом. Слышно, как он громко и дружелюбно кого-то приветствует. Гонзо любит всех. Ему бы очень хотелось, чтобы этот человек немедленно понял и принял его точку зрения. Но, поскольку этому не бывать, Гонзо благодушно улыбается (я его не вижу, но чувствую) и обнимает нового друга. Тот вдруг с удивлением понимает, что не может дышать, кричать и находится в полной власти какого-то странного человека, а потом уже не понимает ничего. В данном случае (у Гонзо напряженка со временем, и он не может позволить себе ошибку) очнуться солдату не светит. Гонзо передает форму одному из своих ребят, низкорослому пухлику по имени Сэм, который страдает эмоциональным (если не физическим) приапизмом. Сэм – кобель. Он бы положил взгляд и на манекена в витрине. Сэм влезает в чужую одежду и исчезает вместе с Гонзо, безмолвный и серьезный, спрятав нож в рукав. Сэм в деле. Оооочень страшно. Раздается тихий режущий звук, и он возвращается. Крови нет ни на нем, ни на жертве. Только на клинке. Что же он сделал? Что-то очень правильное и хитроумное. Жестокое. Сэм бросает труп – веселый, чуточку толстый Сэм. Против природы не попрешь, даже тяжелые тренировки тут бессильны, а Сэм, как ни крути, толстяк. У трупа открывается рот, и оттуда вытекает кровь.
– Задняя стенка глотки, – говорит Салли, и Джим Хепсоба обзывает Сэма выскочкой. Тот пожимает плечами.
– Я не нарочно, само получилось, – отвечает он и вновь исчезает.
Восемь минут, плюс-минус несколько секунд. Загвоздка: снайпер на башне. Убрать или скрыться? И то и другое непросто. Устраиваем саммит за ящиками. Такими темпами нас вот-вот обнаружат.
Когда десять минут истекают, жуткий человек в оранжевом костюме выбрасывает снайпера из окна башни и скрывается из виду. Солдат молча падает и ударяется о землю. Очень сильно. Он отскакивает, как мячик, вернее сказать, отскакивает его тело, потому что приземлился он на голову, и большая ее часть осталась на бетоне. Пару секунд спустя из башни начинает валить черный дым. Солдаты Кемнер высыпают из зала отправления, а она сама бежит следом и орет «Стойте!», но они не останавливаются. Они бегут к башне тушить пожар, и когда она взрывается, рядом оказывается человек десять. На Врановом поле теперь шумно и жарко. Я невольно ищу взглядом темноту и огоньки, но нас окружает обычный ад, рукотворный и надежный. Почти уютный. Кемнер и ее оставшиеся солдаты выкрикивают проклятия. В ответ летят пули и гнев. Из ангара появляется оранжевый человек и, не обращая внимания на перекрестный огонь, бросается к Кемнер.
Увидев его, она поступает неразумно, точнее, безумно: принимается вопить, стрелять и бежит ему навстречу. Обоих ранят. Обоим плевать. Брызжет кровь, кипит ярость. Между ними происходит личный, сумасшедший поединок. У них свой вестерн. Это очень интимно, и мы оставляем двух заклятых врагов наедине.
Гонзо хватает меня за шею и тащит на дорогу, а Сэм Убийца и Джим Хепсоба быстро уводят нас к автостоянке. Гонзо несет Игона на плечах и бежит ничуть не медленнее меня. Ли с трудом поспевает, но я не могу ее понести. Я не Гонзо. У меня сломана рука. Я тащу ее за собой и молюсь, чтобы она простила меня за слабость и хилость.
Мы добегаем до стоянки, садимся в фургоны и уезжаем. Пусть Кемнер и оранжевый бьются насмерть. Мы уже побились, все кончено. Да, это не храбрый и не героический поступок, но только так и можно спасти свою шкуру.
Мы едем несколько часов подряд, просто мчимся прочь. Оранжевый здорово нам помог, но заодно уничтожил взлетную полосу и отрезал единственный путь домой. Я громко напеваю, потому что Рут Кемнер нас теперь не достанет. Ли находит аптечку и колет мне что-то очень хорошее. Грохот еще стоит в наших головах (не напоминайте мне про головы), в носу держится запах войны. Я наблюдаю за пролетающим за окном миром и вдруг понимаю, куда мы едем. Гонзо везет нас в Шангри-Ла. Обороняемое здание. Возможно, безопасное. Но Аддэ-Катир теперь не тот, что прежде. Пейзажи стали угрюмее и серее, будто их присыпали железными опилками. В небе кружат сарычи, стервятники и вороны. Деревья умерли. Овцы точно умерли: в сущности, их равномерно размазало по всей стране. Половинка одной с упреком глядит на нас с обочины, рот раскрыт в последнем отчаянном «бе-е-е». Дорога местами взорвана. Примерно к этому времени я начинаю сознавать, что профессор Дерек, как и многие выдающиеся люди до него, – редкостный дебил. Прелесть Сгинь-Бомбы заключалась в ее чистоте. Но тут от всего разит радиоактивным загрязнением. Разит последствиями. Разит именно тем, чего, по твердому убеждению профессора Дерека, не могло случиться.
Мы едем весь день. Порой нам попадаются люди или что-то похожее на людей, но они прячутся, а мы не останавливаемся. Время от времени слышатся взрывы и стрельба. Среди зданий в полумиле от нас видны поразительно яркие сполохи кислотных цветов, салатовые и желтые. Потом раздается бах или ккРррст, и все стихает. Цвета мне смутно знакомы. Едем дальше. Никто не пытается нас убить. Меж деревьев опять мелькает неествественно розовый, откуда-то доносится рев моторов.
Дорога больше не заслуживает своего гордого звания. Неделю назад она была вполне благовидной частью инфраструктуры, а теперь выглядит так, словно ее побило градинами размером с футбольный мяч. То и дело попадаются глубокие трещины и рытвины. Ближе к горам она оставляет напрасные попытки быть дорогой, и мы едем по руслу ручья. Фургоны и джип ревут куда громче, чем хотелось бы, а танк залезает в воду то левой, то правой гусеницей, оставляя глубокие борозды. Мы отправляем Вазиля в хвост нашей маленькой колонны. Ручей бежит вокруг плато (вероятно, эта штука называется как-то иначе, но в моем представлении она похожа на плато – может, по ассоциации с ковбойскими фильмами; может, мы – шайка преступников, бегущих от закона) и в гору, увы, не поднимается. Он выходит из глубого озера у основания водопада. Зато на гору ведет козлиная тропка. По крайней мере Вазиль утверждает, что ее протоптали козы. Вряд ли, учитывая, что овец в Аддэ-Катире в три раза больше, чем коз. Как бы то ни было, это тропа, а за водопадом мы находим мокрую пещерку, где можно спрятать фургоны. Танк оставляем на виду; Вазиль приладил к нему остроумное противоугонное устройство, соединенное с немаленькой бомбой. Он не из тех, кто дважды наступает на одни грабли.
Мы поднимаемся. Медленно. Осторожно. Стреляем по теням. Однажды по нам открывают ответный огонь, и мы разбегаемся в укрытия. Я думаю о Бутче Кэссиди и Санденсе Киде, но больше ничего не происходит. Через полчаса мы продолжаем путь.
На полпути к вершине нам встречаются овцы. Живехонькие и не бесхозные. С ними пастухи, вооруженные и опасные, катирцы неизвестно какой армии, и делают они в точности то же, что мы: бегут во весь опор из самой безумной части света в поисках менее безумного уголка. Вот они и вот мы, много страха и пушек, а путей к отступлению не видно.
Самый высокий пастух, их главарь, наводит на нас здоровенный пистолет из арсенала заправского мачо. Все его друзья вооружены автоматами Калашникова, вероятно AK-03 китайского производства – по сути, это 74-я модель, которую часто принимают за 47-ю, – с открывалкой для бутылок и дополнительными обтюраторами для лучшей работы в сезон муссонных дождей. Словом, назревает большая лажа, с перестрелкой и кучей трупов. Гонзо и Джим готовы бежать – они мысленно подсчитывают потери, – а Орлица Калпеппер вновь обрела дееспособность (если не рассудок) и целится в главаря. Вполне вероятно, что победителем из грядущей перестрелки выйдет тот, кто умрет последним.
– Хагвагхагвагхагваг! – сердито говорит вожак пастухов, помахивая пистолетом, точно скипетром.
Конечно, он задал совершенно нормальный и разумный вопрос, но на неизвестном нам языке. У него мелодичный, напевный и очень красивый голос. Однако это не меняет факта, что он рассержен и взбешен.
– Хаг! Хагваг, хаг ваг вагах агхаг? Хаааагваггах!
Последнее слово звучит почти визгливо, и Ли медленно кладет дробовик на землю. Это до такой степени разумный поступок, что от удивления никто ни в кого не стреляет, а потом не стреляет еще несколько минут, и у нас появляется надежда. Ли медленно и изящно направляется к главарю, отпихнув коленом овцу с ярко выраженными суицидальными наклонностями, от чего все смеются. Катирцы не опускают автоматов, но в Ли никто не целится. Она встает прямо перед главарем пастухов, и дуло его «Пустынного Орла» смотрит на нас через ее плечо. Она вытягивает руки по бокам, открыв ладони, чтобы ни у кого не возникло мысли о каком-нибудь неуловимом и смертоносном гун-фу, и целует его сначала в одну щеку, потом в другую. Как и все жесты, этот однозначен: давайте дружить. Потом Ли отходит в сторону, садится на валун и смотрит на нас, как на горстку болванов, чего мы вполне заслуживаем. Взгляд у нее однозначный, но смысл доходит до нас не сразу – все-таки он несколько противоречит тому, что, мягко выражаясь, можно назвать общепринятой логикой.
Главарь понимает это чуть раньше Гонзо (может, он просто неважно играет в карты), карикатурно улыбается, убирает пистолет в кобуру и кланяется Ли, потом дожидается ее кивка и садится рядом. Тут уж все признают, что сегодня никто не горит желанием покинуть этот мир, люди опускают автоматы, настороженно обнимаются, нервно смеются, а один солдат даже пускает слезу. Мы говорим им «Ура!», а они отвечают «Хагвагхагвагхаг», и мы пытаемся это повторить, но, конечно, у нас ни черта не выходит, от чего всем становится неимоверно весело, как вдруг одна овца отходит чуть влево от места, где мы все прыгаем, и с чувством подрывается на мине. Только тут до нас доходит, что мы хагвагхагвили на краю минного поля. Все вопросы о том, союзники мы или враги, отпадают сами собой, мы выстраиваемся в одну линию и осторожно идем след в след за Гонзо, который ползет впереди на коленках и колет землю Сэмовым ножом.