Девятая станция была похожа на крепость на холме: круг из башен, куполов и цистерн, прежде блестящих и как бы говорящих: «Все под контролем». Теперь же они стали тычинками пылающего, магниево-белого цветка. Жар чувствовался даже издалека, сквозь стекло. Температура вокруг главного склада достигала очень нехорошего уровня, и скоро вся станция расплавилась бы и стекла в землю. Язычки грязного пламени улетали в небо. Если эти язычки пересекут Границу – а ветер уже поднялся и дул в том направлении – мы, мягко говоря, потерпим неудачу.
В полумиле от Девятой станции дорога образовывала кольцо с участком дымящейся травы посередине. Бон Брискетт остановил там свой танк и развернул его в сторону пожара, точно собрался дать залп по врагу. Грузовики выстроились рядом. Пять зон поражения; десять грузовиков с бомбами, расставленных попарно (на случай, если одна из бомб откажет); еще десять машин с подъемными устройствами, дегазационными камерами, медицинским оборудованием и запасными скафандрами. Последние могут какое-то время выдерживать температуру в пятьсот градусов, но рации быстро придут в негодность, а дни спутниковой навигации закончились с первым днем Сгинь-Войны. Вокруг Девятой станции имелись триангуляционные вышки, которые помогли бы нам ориентироваться на местности, однако для этого нужен очень хороший обзор – не факт, что он будет. Пришлось запоминать, куда нам надо. Каждый из нас умел обращаться с картой, имея только память и землю под ногами. Это наша работа. Мы уставились на огонь, ожидая распоряжений.
Солдаты Бона Брискетта тоже ждали; они бы предпочли кулачный бой этому кошмару, но Гумберт Пистл приказал им сопровождать нас до самого ада. «Береженого Бог бережет, – сказал он. – Мир могут спасти и несколько человек, но пусть лучше будет кому их потом выносить». С этим не поспоришь; он только улыбнулся и сделал, что должен был. Приятно знать, что где-то есть такой человек. Я взглянул на ближайшего солдата: интересно, чтобы поступить на службу, они прибавили себе лет?
За ревом пожара не было слышно двигателей.
– Капюшоны, – сказал Джим Хепсоба по рации.
Мы проверили маски и герметичность костюмов.
– Координаты?
Мы все доложили, куда отправимся.
– Старт через две минуты. Через тысячу двести секунд после старта взрываем, – отчеканила Салли Калпеппер. И мы стали ждать.
Тысяча двести секунд. Триста секунд, чтобы войти и добраться до нужного места. Шестьсот, чтобы установить и закрепить бомбы. Еще триста – чтобы отъехать на безопасное расстояние. Никаких радиовзрывателей – они могут сработать от помех. Я еще раз проверил скафандр. Он был большой, неудобный, из герметичного материала и с какой-то металлической обшивкой. Внутри имелся охлаждающий слой, который при активации заполнялся воздухом. Можно встать в газовое облако, проткнуть костюм, и некоторое время воздух будет только выходить, а не входить. С Дрянью такого эксперимента не проводили: никто не хотел быть первым.
– Одна минута, – сказала Салли Калпеппер.
Гонзо посмотрел на меня и широко улыбнулся за прозрачным забралом. Мы вместе с Джимом и Салли должны были разместить самую опасную и важную бомбу – ближе всего к огню. Гонзо такое обожает.
Тут Салли Калпеппер скомандовала «Вперед», и все бросились по машинам.
Мы влетели на территорию станции. Бон Брискет проломил танком ворота, они заскрежетали, лопнули, и гусеницы припечатали их к земле. Тобмори Трент и Энни Бык поехали в одну сторону, Сэмюэль П. и Брайтуотер Фиск в другую. Я, Гонзо, Джим и Салли (всегда первые на входе и последние на выходе) размазали колесами мягкие от жара ворота и рванули к нашему месту назначения – вспомогательному хранилищу, находившемуся бок о бок с главным. Пока оно держало весь огонь внутри, как горн, но долго это продолжаться не могло. Мы пронеслись по стоянке для служащих, и краска на капоте пошла пузырями. Пробив покореженные ворота, мы ворвались в хранилище – точно с солнца зашли в тень. Внутри оказалось много пара и воздух дрожал от накала, но температура была не такой высокой, как снаружи. Два грузовика с солдатами Бона Брискетта влетели следом и встали вдоль стен.
Джим Хепсоба с визгом развернул машину, тем самым поместив бомбу максимально близко к точке Х (хотя точки Х, по сути, не было), и ударил по тормозам, оставив на полу резиновый след и сэкономив нам двадцать секунд. Мы вылезли наружу, в раскаленный, скверный воздух. Мальчишки Бона Брискетта, похожие на ос в бронекостюмах, взяли нас в кольцо – можно подумать, за таким делом на нас бы кто-нибудь напал. У них были большие автоматы с водяным охлаждением, работающие даже в таких условиях и заряженные пулями, которые могут убить человека, но не повредят контейнер с ФОКСом. Наверное.
С одной стороны был ряд черных ящиков высотой в человеческий рост, опутанных шлангами, – запасной генератор ФОКСа. Мы так и не поняли, как он работает. Вокруг не порхали феи, не пел хор ангелов. Но выглядел генератор жутко, будто шесть соединенных между собой гробов для группового бальзамирования. Лампочки не горели – уже хорошо. Если он не работает, то и пламя кормить не будет. Можно просто его взорвать. Одной проблемой меньше и самое время заняться делом.
Пол дрожал и рокотал. Все здание вибрировало от мощи, бушующей за стеной. Двадцать футов до горна. Семь футов по горну сквозь пламя и больше-чем-пламя. Тридцать футов до самой разрушительной силы в мире, сдерживаемой хлипким стаканом из камней и песка. Некогда канителиться. Подъемники: Джим тягал, Салли задавала направление своими хрупкими ручками, и все мы слышали в шлемофонах кряхтенье – но никакой болтовни, никаких вопросов. Мы знали свое дело и друг друга. Разговоры означали бы недопонимание.
– Объект на месте, – сказала Салли.
Время: четыре минуты пятьдесят секунд. Никто и никогда не управился бы быстрее. Джип Хепсоба подошел настроить таймер, и тут что-то дзынькнуло. Я обернулся, и мне почудилось, будто мир сковало льдом.
В хранилище вместе с нами был человек. Обычный, подтянутый мужчина в черном костюме, почти священник – или монах. Он вспотел, потому что в зале было жарковато для простого человека. Примерно на сорока градусах мозг отключается. Если температура тела поднимется еще немного, ты забудешь, что происходит, и начнешь умирать. Но незнакомец умирать не собирался. Он был полностью сосредоточен, даже слегка скучал, помахивая цепью с крючком на конце. Рост примерно пять футов одиннадцать дюймов, явно азиатские корни, руки и ноги расслаблены, как у марионетки. Еще у него были пижонские усы – два полудюймовых усика, как у злодеев из черно-белых фильмов. Он поклонился.
– Добрый вечер. Мое присутствие здесь – лишь досадная необходимость. Скоро все закончится. – И вслед за этим кратким приветствием он принялся убивать мальчишек Бона Брискетта.
Как я теперь понял, мальчишки Бона Брискетта отнюдь не были слюнтяями с пушками. Они не стояли и не ждали, пока Усатый вонзит крючок в их мягкие части тела. То были солдаты в бронекостюмах, вооруженные современными автоматами, – лучшие бойцы теперешнего мира. Они заняли правильные позиции, создали огневой мешок, продумали углы обстрела. Большой пятигранник воздуха в шесть футов высотой мгновенно стал непригодным для жизни – нечасто такое видишь. Когда Усатый без труда преодолел это препятствие, они побросали автоматы, достали дубинки и вступили с ним в схватку. Они были молоды, быстры, сильны и умели не мешать друг другу в бою. Там было много карате, немного силата и несколько приемов из иайдо, выполненных по высшему классу. Мальчики Бона Брискетта были хороши. Так хороши, что им почти удалось выиграть пару секунд.
Усатый шел сквозь строй плавно и размеренно. Не сказать чтобы очень уж стремительно – скорее, он просто оказывался там, где надо. Не успевали солдаты ответить на одно его движение, он совершал другое. Вопреки расхожим представлениям, это не было похоже на танец. Танцор работает с ритмом и образом. Все части его тела двигаются по отдельности и обретают красоту в гармонии. Танцор хочет выразить свои чувства, а не скрыть их. Усатый ничего подобного не делал. Его руки и ноги двигались вместе, он убивал без внезапности и не прикладывал слишком много сил. Его крючок не цеплялся за ребра и позвоночники. Усатый убивал эргономично, чтобы потом, когда надо будет отчитываться перед злым усатым боссом, ему не свело плечи и не пришлось бы идти к злому усатому врачу – лечиться от хронического растяжения сухожилий. Время от времени, когда он самую малость ошибался, его цепь дзынькала. Вся остальная энергия уходила куда положено.
Джим Хепсоба выставлял таймер и одновременно вещал по рации: «Тревога, повторяю, тревога! Нас атакуют!» Но из-за пожара было очень много помех, и возвращались только обрывки фраз. Остальные либо устанавливали взрывчатку, либо тоже дрались не на жизнь, а на смерть. Либо и то и другое. Сейчас это не имело значения: надо было делать дело.
Усатый вытащил крюк из парня, чьего имени я так и не спросил, и двинулся к нам.
Навстречу ему вышел Гонзо.
Я никогда не видел, чтобы Гонзо дрался в полную силу. Даже не представлял, что мой друг так страшен в ярости. Гонзо шагнул к Усатому, двигаясь по прямой (жесткий стиль: кратчайшее расстояние между двумя точками, сцепись с врагом и бей до последнего), а по дороге схватил с пола короткий железный брусок. Из-за скафандра Гонзо не мог двигаться так же изящно, как Усатый. Он больше походил на шельфовый ледник. Усатый замер. Увиденное пришлось ему не по душе. Он принял новую позу, и крюк завертелся вокруг его тела: вжжих, вжжих. Снова и снова.
Гонзо на полном ходу врезался в размытый щит. Железный брусок поймал цепь, и Гонзо с силой дернул ее на себя, чего Усатый никак не ожидал. Ему оставалось одно из двух: податься за цепью и схватиться с врагом или выпустить оружие и попробовать нанести удар. Он решил не связываться с громилой в дутом скафандре и выбрал второй вариант. Крюк отлетел в сторону. Усатый с размаху, будто клепальный молоток, впечатал ногу в Гонзо – клац! – и отскочил, чтобы не попасть под сокрушительный ответный удар бруском. Итак. Одно очко в пользу Гонзо, но досталось оно нелегко.