Мы разбили лагерь неподалеку, но и не слишком близко к городу. Наступает следующее утро. Из темно-пурпурного уголка неба появляется одинокий автобус, древний и плюющийся дизелем, с облупленной краской, похожий на старую городскую колымагу на двадцать шесть мест; с блестящим «Эйрбасом» его роднят только колеса. Обвисшие шины скользят и разъезжаются по дороге, опасно вздуваясь, – в них так мало воздуха, что обода почти скребут асфальт. Двигатель чихает и стучит, а из выхлопной трубы, убого свисающей меж задних колес и примотанной чуть ли не колготками, вылетают еще горящие облачка сажи. Эта развалюха подъезжает к нам, и все бросаются врассыпную. Автобус выкрашен синей, давно проржавевшей краской и явно побывал не в одной переделке. Это не автобус – умирающий воин. К запылившимся треснутым стеклам изнутри прижимаются странные белые лица, искаженные жуткими гримасами или широченными улыбками: размноженная картина Мунка.
Дверь открывается, и на землю спрыгивает водитель.
– Привет! – здоровается Айк Термит. – Я Айк Термит, – на случай, если кто забыл, – и мы – Артель мимов Матахакси!
Он легко скачет по траве, а за ним, разминая затекшие руки и ноги, высыпают все остальные мимы. В следующий миг Айка подхватывают на плечи и несут вокруг автобусов. Я остаюсь наедине с мимами.
Мы пялимся друг на друга. Все тягостно молчат. Ощущение такое, будто мы в одном лифте едем на похороны. Наконец я неуверенно машу мимам рукой. Один за другим они точь-в-точь копируют движение. Сперва моя неуверенность передается ближайшему миму, затем, не успев испариться, по цепочке всем остальным.
Когда волна пускается в обратный путь, начинается легкий переполох. Мим в дальнем ряду замечает что-то на горизонте, пожимает плечами и прячется за спиной другого. Тот пугливо вертит головой по сторонам и бросается к автобусу К. Покинутый мим встает за третьего товарища, но и он отказывается от высокой чести и бежит прочь. Коротышка остается на месте, выглядывая из-за укрытия, которого больше нет. Затем он прячется за четвертого мима, но тот с ужасом вглядывается в дымку на горизонте и вспоминает о срочных делах. Так происходит снова и снова, пока мы с первым мимом не остаемся вдвоем. Он медленно поднимает дрожащий палец, вытягивает руку и указывает на дорогу. В его огромных щенячьих глазах застыла мольба.
Ладно уже, прячься за меня.
Я смотрю на дорогу. Там теперь появилось облачко пыли, а впереди него едет военный грузовик с крытым кузовом, тоже знававший лучшие деньки, – на боку пулевые отверстия и какие-то странные царапины, всюду вмятины. Вместо брезента – деревянные панели, явно позаимствованные у солидного ресторана или респектабельного дома. На них большими, в фут высотой буквами написано: «Магия Андромаса». Похоже, тот, кто делал кузов, лучше разбирался в плотничном деле, чем в пигментах, потому что краска подтекла, и все сооружение больше смахивает на растопленную восковую фигуру, нежели на цыганский фургон. Я оборачиваюсь к перетрусившему миму – его нигде нет. «Магия Андромаса» останавливается параллельно автобусу К. Из открывшейся двери высыпается серый кладбищенский песок. На землю бесшумно опускается нога в потертом лакированном ботинке.
Доктор Андромас выходит из грузовика – на голове цилиндр с марлей или москитной сеткой, болтающейся вокруг шеи. За ней прячется белое лицо с крошечными злодейскими усиками, глаза закрыты летными очками. Все тело обернуто черным плащом, придающим его владельцу сходство с мумией и летучей мышью одновременно. Несмотря на это, ростом он ниже меня. Смотреть на него сверху вниз как-то страшновато.
– Доктор Андромас?
Он долго смотрит на меня, пожимает плечами и отправляется по своим делам.
Того, кто даже на мимов наводит жуть, стоит опасаться.
Обед, но мимы не едят. Они выстроились в длинную шеренгу и совершенно неподвижны. Спокойны, расслаблены, но не двигаются. Храня мертвое молчание, сосредоточив нарисованные лица, они внимают заповедям Айка Термита. Айк ходит туда-сюда вдоль шеренги, и я впервые за наше короткое знакомство вижу его таким серьезным. Затем он поворачивается к ним спиной и разводит руки в стороны, как птица. Артель мимов Матахакси неспешно повторяет его движение. Айк поводит рукой, открывает несуществующую дверь и входит в вымышленный мир. Там он ставит невидимый стул к воображаемому столу и жестом зовет всех внутрь.
Мимы друг за другом переступают порог, не задевая дверной косяк и не протыкая руками невидимые стены. В первой комнате все не помещаются и начинают толпиться у входа. Айк открывает еще одну дверь и заводит половину Артели во вторую вымышленную комнату, а остальные расходятся по первой – видимо, это кухня. Мимы принимаются за хозяйство: моют посуду, вытирают столы, обходят друг друга и перегибаются через невидимую мебель. Готовят. Во второй комнате начинается нешуточная работа: мимы пилят, рубят, скребут пол, моют окна. Носят миски с супом, ходят по краю диванов, как по канату, пререкаются, дерутся, уворачиваются и машут руками. Гибкие и прямые, как доска, они делают все это в полной тишине, если не считать отдельных групповых вздохов. Айк наблюдает. В этом заключается ката величайшего мима на свете.
Я заворожен, грустен, обескуражен и почему-то скучаю по дому. Я пришел поболтать с Айком Термитом – поздороваться, вспомнить былые времена, но вдруг понимаю, что не очень-то хочу. К счастью, подходит К и дает мне задание. Когда я ухожу, мимы начинают репетировать номер и с серьезным видом передают друг другу зонтики, швабры и бананы.
Пять минут спустя я уже размахиваю кувалдой, вбивая в землю железные колышки. На них будет держаться главный шатер, так что их довольно много, а задание важное и ответственное. Часть колышков раздали другим людям, но эти должен вбить я. Приятная, ударная работа.
Для выполнения этой задачи существует особая техника. Кувалда возмутительно тяжелая и трудноуправляемая. Только силач может орудовать ею несколько секунд подряд. Только дебильный силач станет это делать, и таких на удивление мало. Процесс формирования тела, способного поднимать тяжести ненаучным способом, чаще всего сопровождается осознанием, что есть способ и попроще. Фокус в законах Ньютона, разумеется: подними кувалду, используя ее собственный импульс, направь ее в обратную сторону при максимальной потенциальной энергии и минимальном импульсе, затем используй энергию отскока для следующего подъема. Тот же принцип часто используется при бое на однолезвийных мечах в стиле Безгласного Дракона.
Хоть я и ознакомился со своим инструментом, его тяжестью, балансом, силой удара и возможными опасностями, на жаре ручка стала скользкой, и я не всегда попадаю по цели, да к тому же, в отличие от меча, рабочий конец кувалды много тяжелее. Я воткнул все колышки в землю, и теперь, сосредоточившись и успокоившись, иду вдоль ряда. Первый прием – «Скрытая Змея» (оружие висит за ногой, и враг его толком не видит; ему придется либо поменять позу, либо смириться с таким положением вещей; колышки неразумно выбирают второй вариант), далее – «Помешивание Котелка» (выкручиваю руку, замахиваясь оружием и готовясь к первому удару).
Я вскидываю кувалду («Конь Встает на Дыбы»), шагаю вперед. Выполняю «Пробор в Волосах» (удар сверху вниз), затем «Руки-Облака» (вращение руками) и опять «Помешивание Котелка». Далее нужно шагнуть в сторону – эту форму мастер У называл «Походкой Элвиса», но Элизабет утверждала, что классическое название звучит иначе. Как бы то ни было, я делаю «Походку Элвиса». Вбив три-четыре колышка, добавляю новую форму: «Поразить Тысячу Воинов» (круговой замах кувалдой, в результате которого я оказываюсь между двумя колышками), после чего выполняю «Колеса Хозяйской Тележки» (вращаю инструментом в разные стороны) и быстро забиваю последние шесть колышков («Журчащий Ручей» и «Пробор в Волосах» вместе), разворачиваюсь («Танец Обезьяны»), не прекращая движения кувалдой, и вгоняю всех жертв еще на шесть дюймов в землю. Придя таким образом к началу, я останавливаюсь. Руки не устали, но сердце бьется очень быстро, раны саднят. На месте пуль образовались огненные шарики. Зато работа сделана – на все про все ушло минуты три. К говорила, это займет у меня полчаса. Ха! Вот как могут пригодиться старые навыки!
Озираясь в поиске пирожков, я замечаю у входа в палатку-столовую Айка Термита. Он наблюдает за мной круглыми глазами. Конечно, глаза у него всегда круглые – нарисованы же. Однако на его лице написано явное удивление (или мне так показалось). Когда я подхожу, он вовсю улыбается.
– Колышки забивал? – спрашивает он.
– Ага.
– Как правило, – заговорщицким тоном говорит Айк Термит, – сначала мы обматываем колышки веревкой, а уж потом забиваем.
Вот засранец.
Ладно хоть не вспоминает Матчингем и не спрашивает меня про жену – за одно это я страшно ему признателен.
Цирковая программа состоит из нескольких частей: акробатического номера, пантомимы, фокусов и испытания пастушьих собак. Номер с собаками весьма необычен. Среди шума и суеты на арену выезжает долговязый черноволосый шотландец с окладистой бородой и верхом на квадроцикле. Сзади на платформе сидят два пестрых нетерпеливых бордер-колли. В клетке на колесиках едут несколько индийских уток-бегунов. Клички собак я не разобрал, что-то вроде «Мнр» и «Хбр», а сам ирландец – очередной К, разумеется – некоторое время изъясняется лишь посредством злобных воплей и окриков. У индийских уток нет прозвищ (по крайней мере, нам их не сообщили), на арене они заменяют овец. Утки потрясающе глупы. Летать не умеют, сбиваются в кучу и при возможности валятся друг на друга. Проведите несколько минут в компании индийских уток, и вам захочется перебить их до единой.
К (шотландец) раскидывает руки в стороны:
– Приветствую вас, леди и джентльмены, меня зовут К, и сегодня я ваш конферансье! – (На самом деле это звучит несколько иначе: «Прриветствую васс, ледди и жэнтльменны, сегодня я ваш канфирансэ!»)
Поздоровавшись, он тут же пускается в объяснения: у одной собаки «сильный» взгляд, а у другой «слабый» (