Все мы носим с собой множество призраков – воспоминаний о других людях, ярких и блеклых, от долгих знакомств и мимолетных встреч. Эти призраки – карты, с каждой новой встречей становящиеся более подробными. Мы начинаем их судить, они нам нравятся или не нравятся. Они, если спросить философа, – все, что нам известно о других людях. Но я бы поостерегся о чем-либо спрашивать философов: им свойственно впадать в то, что на фарси называется sanud – долгие бессмысленные разглагольствования на досадные и незначительные темы. В любом случае, мастер У и старик Любич – даже в портативной версии – чересчур мудры для такого момента. Мучительно признаваться в своих неудачах столь просветленным призракам. Сказать им, что жизнь моя пошла прахом, что мне наставили рога и пустили пулю в живот сразу после спасения мира – это слишком. А их прощение нанесет мне еще одну глубокую рану.
Ронни Чжан, напротив, знает толк в лаже. Его советы будут погрубее, и говорит он их с тактом человека, не раз бывавшего в переделках, хорошо знакомого с чувством вины и болью жертвы. Ронни Чжан – Будда, которого можно встретить в пивнушке. Он спасет твою душу, а потом разделает под орех за бильярдным столом. Он будет колошматить тебя сырой треской по башке, если это поможет вернуть тебя к жизни. Мое подсознание выбирает его. Вот почему призрак Ронни Чжана сейчас слушает мою печальную историю и дает мне советы.
Ночь прохладная. Нерешительная луна повисла над шатром, сквозь полотно которого просачиваются одобрительное бормотание публики. Я сажусь на пенек и встаю, опять сажусь. Встаю. Нам нравится считать себя высокоорганизованными созданиями, но иногда нас просто зажимает между двумя противоборствующими силами, и тогда мы дергаемся: туда-сюда, вверх-вниз. Я похож на пса, разрывающегося между стейком и теплым креслом. Меня рвет на части. Встаю, сажусь. Хмм, нет. Встаю.
– Пентюх. Нет, ты просто шило в… Не скажу где. Дислокация шила слишком интимна и ужасна – от одной мысли о ней твои причиндалы стекут в канаву. Я не шучу.
Голос Ронни. Я прекрасно знаю, что моего тренера здесь нет, и в то же время слышу его голос и вижу, где он стоит, и как его мерзкие толстые пальцы изображают непристойный жест.
– Давай колись.
И я колюсь – выкладываю все, выпаливаю одним страшным предложением, без обиняков и жалости к себе. Ронни нетерпеливо шагает туда-сюда.
– Ну дела… – говорит он, когда я умолкаю и роняю голову. – Знаешь, что я думаю?
– Нет.
– Врешь! Но я все равно скажу.
– Уходи.
Бестелесный Ронни мощно бьет меня в нос. Боль не сильная, но от удара по всему лицу расходится холодная волна. Я вздрагиваю, и в голове начинается какое-то шевеление. Оно немного рассеивает туман.
– Пентюх, я не развлекаться сюда пришел. Для этого мне бы хватило своих рук и жидкого мыла. Я пришел, потому что тебе, тупице, нужна моя соображалка. Усек? Хорош тупить и слушай внимательно.
Я слушаю внимательно, но с таким видом, будто делаю Ронни одолжение. Не нужны мне его советы. Мне вообще советы не нужны.
– Все эти годы дядюшка Рон шептал тебе не ухо важные тайны, и теперь он хочет знать: слушал ты его или валял дурака? Помнишь мои уроки тактического вождения?
– Да.
– Во всех подробностях?
– Не знаю.
– Наверняка нет, потому что я фонтан мудрости, а ты дурень. Попробуй вспомнить не основной курс, а продвинутый. Ты же его посещал?
– Да.
– На занятиях мы говорили о долгосрочных миссиях, где у тебя больше возможностей спланировать действия. Другими словами, о стратегическом вождении с упором на логистику. И в этом контексте мы упоминали, как важно знать местность, понимать цели врага и мыслить глобально. Без более-менее картины происходящего любое принятое решение – дерьмо собачье. Ты меня слушаешь? Я понятно выражаюсь?
– Не знаю.
– «Да, Ронни!!!»
– Да, Ронни.
– Вот и хорошо. Итак, ты в дерьме. Верно? – Ронни Чжан жестом дает понять, что я должен ответить.
– Да, Ронни.
– Верно, ты в дерьме. И ты хочешь отмыться. Отмыться гораздо труднее, чем запачкаться. Второй закон тер-мо-динамики – если ты хоть на секунду счел себя умнее и круче меня, Пентюх, ты ошибся – не хочет, чтобы ты отмывался. Уровень дерьма в изолированной системе стремится к максимуму. Хуже того, Пентюх, твое собственное дерьмо тебе не принадлежит. Ты не можешь оценить масштаб случившегося с тобой дерьма. И ты не можешь исправить ситуацию, пока не узнаешь, что с тобой случилось.
– Я это знаю.
– Вряд ли.
– Знаю!
– Тогда объясни мне, Пентюх, почему ты не умер и сидишь тут бодренький, когда тебе недавно пустили пять пуль в пищеварительный тракт; почему лучший друг завел тайную интрижку с твоей женой и умудрился незаметно переехать в твой дом, поменять мебель и купить собаку?! Как он мог провернуть все это, пока ты жил со своей ненаглядной?
– Не знаю.
– Ну надо же! Тогда тебе лучше узнать. А между делом спроси себя, кто и зачем хотел уничтожить Джоргмундскую Трубу; и как можно назвать человека в черном, который появляется откуда ни возьмись и рубит в фарш целый взвод неплохо обученных ребят? Помимо этого ты наверняка захочешь выяснить, кто сделал тот таинственный звонок и посоветовал тебе не браться за дело – очень кстати, между прочим, – будто это не дело, а тухлая монгольская колбаса. А раз ты у нас преданный ученик и близкий друг У Шэньяна, попробуй задуматься: не может ли этот свирепый козел в черном, который устроил вам с приятелем душ из самой мерзкой и ужасной дряни со времен последнего альбома братьев Госс, и который чуть не оторвал тебе башку, иметь отношение к другим свирепым козлам в черном, по слухам убившим твоего учителя и спалившим его дом. Все это должно навести тебя на последний вопрос, Пентюх: с какой стати тебя не покорежило, не сплющило и не умудохало после душа из ядовитой крови мира, и не мог ли этот тесный контакт стать причиной твоих нынешних проблем? Дело я говорю?
Киваю.
– «Да, Ронни»! Что думаешь предпринять?
– Не знаю!
– Кардан мне в жопу, Пентюх (хотя нет, довольно сомнительное предложение, считай, ты его не слышал), не много же ты знаешь, а?! Я прямо теряю всю свою напускную строгость и хочу пообниматься.
– Ронни, я честно не знаю.
Тут он приглядывается ко мне повнимательнее, плюхается на пенек, достает из-за уха окурок и закуривает.
– Короче, Пентюх, ты попал. Ты ни хрена не знаешь. Так больше продолжаться не можешь, иначе тебя шлепнут. За последнее время ты целых три раза чудом избежал смерти. Вокруг тебя все играют по-взрослому, а ты возишься с кукольным домиком младшей сестры или – боже упаси – с собственной писюлькой. Они на своей территории. Ты – на вражеской. А теперь, Пентюх, слушай припев моей песенки: тебя подставили. Ясно? Кто-то об этом знал и хотел тебя предупредить. Все было спланировано. Логично предположить, что план был не в твою пользу. Таким образом, это вражеский план. Ты должен разобраться, выяснить, сui bono? что в переводе означает «кому это выгодно?» Нужны карты и таблицы, метеорологические сводки и разведданные. Потому что у них это все уже есть. Удача тебе не светит, пока ты не выяснишь, что происходит.
– И много я должен выяснить?
Ронни Чжан пожимает плечами.
– Желательно все.
– Да плевать мне на это. Я хочу знать только про себя.
– Пентюх, – говорит Ронни Чжан, затягиваясь папиросой и склоняя голову на бок, – а с какой стати кого-то должно волновать, чего ты хочешь?
В следующую секунду я еще чувствую вонь его окурка, но его самого нигде нет.
Из темноты за моей спиной прилетает порыв ветра, а вместе с ним слабый запах театрального грима.
– Да уж, – тихо говорит Айк Термит, – ничего себе история.
Рейнгольд остается позади, и Айк Термит (он очень умен, хотя всю жизнь рисует себе лицо и падает с воображаемых роликов) просит меня сесть за руль. Я гляжу в зеркало заднего вида и вижу – за подпрыгивающими матерчатыми сиденьями и округлыми окнами в следах от наклеек и грима – горизонт. В автобусе непривычно тихо. Мимы, как водится, молчат. Некоторые дремлют, похожие на жутких белолицых детей, и тихонько посапывают, а один бормочет: «Гад! Положи на место!» и переворачивается на другую сторону. Остальные просто смотрят в окно. Когда мы проезжаем что-нибудь примечательное – придорожное кафе, одинокий дом или фонарь, льющий желтый свет на груду мусора или старых газет – они дружно поворачивают головы в одну сторону; круглые черные глаза следят за пятном света, пока оно не исчезает за дальним краем окна и не растворяется в темноте. Я везу колонию сов.
Дорога прямая и пустая, никаких ограничений скорости, да и дорожной полиции не видно. Меня сдерживает лишь двигатель старого корыта – в сущности, автобус умер, добравшись до Рейнгольда, но там его приласкал К, любитель саронгов. Он читал библию кузнеца (последнее издание) и свободно говорит на языке распределительного вала. К поднял капот развалюхи, поколдовал там, перемазался мазутом, тормозной жидкостью, мутной водой и объявил машину исправной, но жестоко покалеченной неправильной эксплуатацией. На пару с К – красоткой в рабочем комбинезоне, обольстительно стирающем различия между полами, – они тщательно надраили, смазали и заправили маслом древний автобус. Процедура состояла из интимных поглаживаний, промывок и сложных манипуляций эротического характера. Они разобрались с зажиганием, свечами, генератором и прочими сложными, неподвластными простому смертному материями. Затем они прочитали Айку Термиту короткую лекцию о том, как надо ухаживать за двигателем (очевидно, до сего дня он делал все ровно наоборот), и удалились куда-то для постремонтного совокупления. Только тогда я узнал, что они любовники.
Айк Термит не говорит ни слова, пока Рейнгольд не превращается в слабый отсвет оранжевого на горизонте, – ждет, когда я отъеду подальше от места своего пробуждения. Конечно, мои демоны никуда не делись, но город, где они последний раз дали о себе знать, остается далеко позади. И тогда, в безопасной гипнотической темноте, Айк Термит спрашивает, не ведет ли машину влево. Подум