В темнице хлипкой на воде
В края, где вечно спят на дне
Суда, погубленные штормом.
Задраен люк от всплесков волн,
Горячий воздух вверх клубится,
На узких нарах вчетвером
Иным приходится ютиться,
Сквозь прутья лезут руки, лица
И просят пить иссохшим ртом.
Невольники своих пороков,
За все грехи осуждены
Отплачивать трудом и потом.
И средь неправедной толпы,
Прижав с распятьем крест к груди,
Священник обращался к Богу.
Служил он церкви, но не той,
Что принята была короной.
Католик с чистою душой —
За веру он надел оковы
И в южные отослан воды
Был из Ирландии родной.
Но в изможденной качкой плоти
Жил стойкий дух. Его никак
Сломить не удалось неволе.
Пусть телом был он в кандалах,
Душой, как чайка в небесах,
Парил он вольно на просторе.
Ночь подбиралась к кораблю,
И, паруса окрасив черным,
Она макнула кисть свою
В палитру неба, отраженном
В застывшем море, и безмолвно
На мачте вывела луну.
Столь редкий штиль своей заботой
В миг убаюкал мрачный трюм.
От бурь и ветров сил лишенный,
Он в царстве сна нашел приют.
Дремали все, кто там, кто тут,
Во снах своих дыша свободой.
Молитвы прошептав слова,
Священник в тишине застывшей
Прикрыл усталые глаза,
Как вдруг услышал глас охрипший:
«Ты правда веришь, что Всевышний
Поможет нам доплыть туда?
И что там дальше будет с нами?
Что ждет на дальних берегах?
Пустыня жаркая, как пламя,
И вечный труд в ее песках?
Иль погребенная в горах
Судьба, разбитая кирками?
Непроходимые леса,
В болотах тонущие дебри
И в лихорадке голоса,
От мук взывающие к смерти?
Сгорают жизни, словно жертвы,
В огне алтарного костра…»
Из люка свет луны полился,
И прежде зыбкий силуэт
Фигурой ясной обратился:
В горячке бледный человек,
Не старше двадцати двух лет,
Свои грехи раскрыть решился.
«Я жизнь свою влачил среди
Проулков грязной подворотни.
Там юности лихие дни
Погибли в каторжной работе.
Годами я в крови и в поте
Трудился честно за гроши.
Затем лишь, чтобы жизнь такую
Продлить еще на день иль два.
Я часто заходил в пивную
Забыться элем до утра.
Тот мир мне гадок был тогда,
А нынче ж я о нем тоскую…
Ведь даже в той злосчастной мгле,
В ее гнилой, скупой рутине,
Зажегся свет в моей душе:
Она была близка богине!
Я вторил ангельское имя,
И мир казался раем мне.
Ее увидел я однажды,
На ярмарке субботним днем.
В своем изящном экипаже
Она умчалась, но с тех пор
Покоя в сердце я лишен
И не горюю о пропаже.
Не в силах пыл души унять,
Я расспросил о ней всю площадь,
Надеясь имя разузнать,
Что мне ценнее всех сокровищ.
Я жил отныне для того лишь,
Чтоб с нею встретиться опять.
Недели шли. Субботы новой,
Как чуда божьего, я ждал.
И только видел лик знакомый,
Из раскаленных чувств кинжал
Все глубже в грудь себе вонзал,
Стыдясь своей крови безродной…
Утратив напрочь всякий сон,
Своим бессильем искалечен,
Ночами был я погружен
В раздумья о грядущей встрече.
В уме был замысел намечен,
Что стал теперь моим грехом.
Вокруг ее прекрасной шеи
Из звезд ярчайших жемчуга
Дарили ей свое свеченье.
Я целый мир хотел тогда
Ей подарить… И вот судьба!
Приметил в лавке ожерелье…
Клянусь, священник, прежде я
Украсть не помышлял ни разу!
Бывало, голодал три дня,
Я умирал, но крошки даже…»
Он всхлипом вдруг обрезал фразу
И силился прийти в себя.
Слеза блеснула, словно искра.
Мелькнув поблекшим рукавом,
Он стер ее движением быстрым
И продолжал: «Ведь я не вор…
Но в помешательстве своем
Я за ночь всем рискнуть решился.
И за ночь все я потерял…
От страха сделался неловок —
Владелец лавки поднял гам
На мой неосторожный шорох.
Я прочь рванулся, но за ворот
Меня схватил он, как капкан.
Я был тогда подобен зверю,
Что очутился в западне.
Он лезвием хотел замедлить
Мои метанья, но, к беде,
Тот нож я выхватил в борьбе
И устремил в его же шею.
Чужая кровь по мне лилась
И застывала черной глиной…
Я для себя избрал бы казнь
И муки совести смирил бы,
Но вот уж для моей могилы
Сам океан разинул пасть…»
Челом уткнувшись в деревяшку,
Он отвернулся и замолк.
Сквозь пожелтевшую рубашку
Был виден каждый позвонок,
И тяжким вздохом он итог
Подвел печальному рассказу.
«Я с детства в край свой был влюблен,
Пусть он другим казался хмурым,
Плененным ветром и дождем,
Я наслаждался, как же чудно
Поля сияньем изумрудным
Преображают все кругом.
И как холмы, врезаясь в тучи,
Оберегают дом от гроз.
Там водопадов рев тягучий
По скалам пеньем эха полз.
Я у озер хрустальных рос
Под сводами лесов могучих.
И не желал бы никогда
Покинуть остров, сердцу милый.
Нигде прелестней уголка
Не представлял я в этом мире
И счастлив жить был в той долине,
Где расцвела моя душа…»
Так говорил во тьме священник.
Хоть речь его была тиха
И безмятежна, легкий трепет
Тех светлых дней проник в слова.
Над мачтой вспыхнула звезда
И утонула в спящем небе.
В забвенье жара различив
Спокойный голос, узник слабый
Раскрыл глаза и обратил
К нему лицо щекою впалой.
Тоску, что сердце разрывала,
Он любопытством усмирил.
Не видевший просторов ярких,
Он жадно слушал каждый слог
И будто сам в полях янтарных
Бродил у зелени холмов,
Целя дыханием ветров
Лоб, опаленный лихорадкой.
«Там, у подножья гордых скал,
Любуясь утренним туманом,
Что мягкой дымкой укрывал
Равнину, словно одеялом,
Окрашенным рассветом алым,
Во всем я видел божий дар».
Больной вдруг усмехнулся мрачно
И прошептал из темноты:
«Здесь, в заточенье мглы и качки,
Средь воплей, рвоты, духоты
Отца небесного черты
Ты забывать уж верно начал…»
Священник поднял ясный взгляд
И посмотрел сквозь сумрак трюма
На узников, лежащих в ряд,
Прильнувших к ржавчине угрюмо,
С просмоленной доской под ухом
И тенью смерти на плечах.
Белели пятнами лохмотья
На фоне черного холста,
А из угла теплились болью
Почти угасшие глаза.
Он заглянул в них и сказал:
«Здесь в каждом есть Его подобье.
Творец в творении своем
Нам предстает. Весь мир — творенье.
И океан, что за бортом
В ночи обрел успокоенье
От безустанного волненья,
И одинокий бриг на нем.
И тесный трюм с его стенами,
Израненный со всех сторон
Решеток острыми клинками,
И каждый, кто приговорен
Навек покинуть отчий дом,
Томясь без солнца месяцами.
И души в кандалах грехов,
И та душа, что просит робко
Об избавленье от оков,
Омыв слезой следы порока.
И новый мир за горизонтом,
Куда ведут нас тропы волн.
Он встретит нас восходом дивным…
На золотых его долах
Не будет счета рекам чистым,
Плодам медовым на ветвях
И предиковинным зверям,
Бродящим важно по долинам…»
Он замолчал: больной дремал
Тем сном, что исцеляет тело,
И в грезах до утра блуждал
По бесконечной глади неба.
Дыша надеждой, сердце пело
Под райских птиц веселый гам.
Касаньем легким бриз соленый
Позвал корабль снова в путь.
Самой стихией заклиненный,
Он парусам наполнил грудь,
Спеша на край земли взглянуть
Своей душою обновленной.
Чешуя. Ксения Алексеева
«Почему-то тишину часто сравнивают с миром. По мне, это совсем не так. Наоборот. Она — гулкая, глупая, как чувство западни. В которую я попала. Совершенно случайно, пока пыталась жить как все. Учеба, работа, счета, накопления, еда в контейнерах, стирка, дорога, дверь на замок, но я где-то потеряла свой ключ. А мир, он другой…»
Опять кричит будильник, прерывая слайд-шоу невеселых мыслей о бытие. Рука на тумбу, поиски телефона. Нет лишней пятиминутки, нужно собраться и ехать на работу. «Сегодня сдавать отчет, про который начальник шипел две недели, хотя отчет был готов и отправлен еще четыре дня назад. Как это в духе времени — никому не верить и всех осуждать».
Ноги с кровати, пара шебуршений в поисках тапочек и пара шорканий до кухни. Кнопка, машина ревет, и черная бодрящая жидкость льется в кружку-ведро. Еще одна кнопка — и единственный помощник отправляется на уборку квартиры. Хоть кто-то позаботится. Хотя совсем недавно было не так… «Подумаем об этом позже, денек обещает быть на редкость паршивым».
Скольжение в темную ванную. Зубная щетка, паста, тонкая струйка воды, вздохи сна, покидающего тело. Зеркало своим светящимся пупком манит, чтобы его включили. Глаза жмурятся от яркого света. Белый след от зубной пасты, всклокоченные волосы. «А это что?» Неуклюжие потирания щеки. Недоумение.
— Похоже на чешую… Откуда? Еще и не отдирается. Странно.
Но цифры на часах устроили гонку. Нет времени рассматривать «новообразование». Нельзя опаздывать. Погуглим об этом позже.
Глоток раскаленной темной жижи, еще одна кнопка — для чужих голосов в квартире. Картинки сменяют друг друга, только успевай моргать: политики, военные, кризисы, сборы денег, новые законы. Хоть бы одна добрая весть голубем пролетела сквозь эфир.