Его это злило. Он сам был готов начать разговор, в любое время и в любом месте, но каждый раз, стоило хотя бы встретиться глазами с Киллианом, Гилберт отступал. Он знал, что дядя на стороне Фортинбраса, и правит он Омагой как раз из-за того, что Фортинбрас не может делать этого. Но зачем тогда было официально принимать его в род Дасмальто? Это автоматически приближало Фортинбраса к трону и, как бы сильно Гилберт ни хотел в этом признаваться, давало ему больше прав на корону. Ту самую, которая не желала признавать Гилберта.
Он был так зол, что даже попытался сломать её. Но, к счастью, вовремя опомнился и спрятал в своей комнате, за барьерами и чарами, которые наложила Шерая. Тащить корону в Дикие Земли было бы просто безумством, даже если бы это дало Гилберту шанс доказать, что никто не может сомневаться в его силе. Теперь, зная, что его ни во что не ставят, помня о том, как корона молчала в его руках, Гилберт знал, что поступил правильно.
И всё же, это его злило.
Он ничего не мог контролировать. Он понятия не имел, что делать дальше. Ему оставалось ждать, пока Фортинбрас скажет, что они могут проверить омагский Некрополь, местонахождение которого до сих пор оставалось для Гилберта загадкой. Сальватор так торопился сюда, так сильно хотел проверить Некрополь, а теперь почему-то медлил… Гилберт совершенно его не понимал. Неужели он тянул время как раз для того, чтобы показать Гилберту, что он ошибался, обвиняя его в предательстве миров? Несмотря на множество фактов, доказывающих, что это так, Гилберт до сих пор сомневался.
Он бы стерпел что угодно ради достижения поставленной цели — освобождения богов от цепей. Но он не соглашался каждую минуту ловить на себе осуждающие взгляды и слышать, как его обсуждают. Никого не останавливал ни статус Гилберта как принца или ракатана Фортинбраса (хотя он сомневался, что сальватор всем об этом рассказал), ни его нахождение в чьей-либо компании. Стоило ему показаться рядом с Киллианом, как разговоры становились тише, но если Гилберт был один или с Энцеладом, никто и не вспоминал о приказе относиться к нему с уважением.
— Нам сюда, — процедил Гилберт сквозь зубы, приказав себе не реагировать на перешептывание двух леди из рода Линас, которые расположились на балконе второго этажа и провожали его и Энцелада заинтересованными взглядами.
Гилберт прекрасно ориентировался во дворце, и потому сильно раздражался, когда замечал, что за ними следят стражники или слуги, якобы посланные подсказать им дорогу. Во дворце ведь не идиоты живут, чтобы не спрятать все тайны от посторонних глаз, так почему за ним вечно кто-то ходит? Разве они не понимают, что только опускают себя в его глазах? Не понимают, что, стоит ему полноценно занять трон, принадлежащий ему по праву крови…
Гилберт прикусил щёку изнутри, стараясь успокоить разбушевавшиеся мысли. Не здесь, не сейчас. Главная цель — это боги, до которых ещё нужно добраться. Гилберт вполне может усмирить своё эго ради этого. Он уже согласился быть ракатаном Фортинбраса. Он справится со всем, даже с унижением, с каждой секундой становящегося всё невыносимее.
Да, он справится. Шерая была права, сказав, что он поступит правильно. Несмотря на острое желание доказать, что Гилберт лучше и заслуживает столько же уважения в этом мире, сколько и Фортинбрас, он старался держаться за слова Шераи и не провоцировать конфликт. По крайней мере, не открытый.
Шерая наверняка будет гордиться, узнав, что пусть и ненадолго, но он справился с ненавистью.
— Мы пришли, — объявил Гилберт, чувствуя, как напряжение постепенно оставляет его.
— Пахнет отвратительно, — заметил Энцелад, сложив руки на груди. — Нам обязательно торчать здесь?
— Надо же себя чем-то занять.
Энцелад скептически хмыкнул, оглядев территорию манежа, возле ограждения которого они остановились. Гилберт помнил его большим и ярким, но в Диких Землях вообще осталось мало красок. Выпавший утром тонкий слой снега был перемешан с грязью и песком. Конюхи расставляли низкие ограждения и препятствия, в которых Гилберт не видел смысла. Королевские конюшни, расположенные на территории дворца, были оставлены нетронутыми исключительно из-за желания Фортинбраса — Гилберт знал это. Он также знал, что по доброй воле никто не сунется сюда, но при этом временами здесь могла собраться толпа любопытных зевак. Гилберт так и не сумел выяснить, из-за чего. В его детстве к королевским конюшням подпускали только их, слуг и учителей, которые всегда были готовы помочь. Гилберту казалось диким и неправильным, что теперь здесь мог показаться каждый.
— У нас есть время кататься верхом? — уточнил Энцелад.
— Очевидно, что да, иначе я не понимаю, почему Третий до сих пор ничего не делает. Что-нибудь узнал у Клаудии?
Энцелад скривил губы, бросив на него раздражённый взгляд.
— Ведьма либо постоянно молчит, либо болтает не по делу без остановки. Иногда, когда её кто-нибудь выбесит, начинает болтать с мёртвыми. Говорит, что Диона часто ей отвечает.
Гилберт вздрогнул, ощутив, как волна ледяного страха и отчаяния проползла по спине. Проклятие Клаудии, из-за которого она слышала голоса мёртвых, казалось ему чрезвычайно жутким. Он не понимал в полной мере, как оно работает, но точно знал, что благодаря нему она может в два счёта узнать чужие секреты и использовать их в своих целях.
Его также пугало то, с каким равнодушием Энцелад говорил об этом. Будто речь шла не о Дионе, которая необъяснимым для Гилберта образом отвечала Клаудии.
— Ты жалеешь, что не остался во Втором мире?
— Я не настолько слаб, чтобы жалеть об этом.
— Ты знаешь, о чём я.
Гилберт вдруг ясно осознал, что никогда не говорил с Энцеладом наедине, только в присутствии Дионы или Шераи. У них никогда не было достаточно откровенных разговоров, исключительно приказы со стороны Гилберта, которые Энцелад не оспаривал даже в том случае, если они казались совершенно бессмысленными. Кэргорские рыцари всегда отличались преданностью, беспрекословным подчинением и уверенностью в том, кому служили. Каждый день Энцелад доказывал, что его клятва не подлежит сомнениям, но Гилберт принимал это как должное.
Он запутался. Он окончательно запутался и не понимал, кем является на самом деле, кто друг, а кто враг. Он даже не понимал, почему Энцелад до сих пор рядом. Он игнорировал Гилберта в первые дни после смерти Дионы, фактически ни во что не ставил, и его поведение было законным основанием для соответствующего наказания, которое Гилберт так и не вынес.
Может, поэтому он и терял свою власть? Не было достаточно строг тогда, когда это нужно, и… «Нет, — тут же возразил себе Гилберт. — Это не так. Ты всё сделал правильно».
Он не поощерял слепое подчинение, и потому хотел знать, не жалеет ли Энцелад о своём решении. Если бы ещё во Втором мире он сказал, что не согласен защищать Клаудию, Гилберт бы нашёл другого рыцаря. Он никогда не отдавал приказ, зная, что Энцелад не сможет его выполнить.
Но чем дольше Гилберт находился в Омаге, тем яснее понимал, что именно это и сделал. Он настолько полагался на Энцелада, что уже не воспринимал себя без него. Если Энцелад был рядом или наблюдал за кем-нибудь, на кого Гилберт указал, ему самому было спокойно.
— Тебе нужен был человек, чтобы следить за ведьмой, — наконец сказал Энцелад. — Есть кто-то лучше меня?
— Но ты не хочешь этим заниматься, да?
— Если это может приблизить нас к победе над демонами и Иснаном в том числе, неважно, чего я хочу.
— Думаешь, он сможет открыть Переход сюда? Или что он уже открыл его?
Энцелад вдруг улыбнулся, показав зубы, и Гилберта пробрала дрожь.
— Даже если так, я буду ждать его, — сказал рыцарь. — Пусть только попробует сбежать в этот раз — разорву голыми руками.
Энцелад никогда не был особо эмоциональным, и Гилберт впервые слышал в его голосе так много злости и ярости. После похорон Дионы все эмоции Энцелада будто разом выключились, и они не проявлялись даже в моменты, когда, Гилберт был уверен, он мог потерять терпение.
Это пугало его даже сильнее, чем проклятие Клаудии. Гилберт просто не представлял, как помочь Энцеладу, и чувствовал себя отвратительно.
— Надеюсь, что Иснана всё же нет в этом мире, — рассеянно пробормотал он.
Энцелад, мгновенно нахмурившись, возмущённо уставился на него.
— Я не это имел в виду! — испуганно возразил Гилберт. — Но мы всё же планируем войти в Лабиринт, а там слишком много хаоса. Он может подчинить себе его, особенно если учесть, что Хайбарус на его стороне.
— Даже он ему не поможет, — жёстко подвёл итог Энцелад. — Я…
Его слова были заглушены громким звуком рога, эхом разнёсшегося над всем дворцом. Гилберт насторожился и торопливо огляделся, пытаясь отыскать источник звука, но увидел только конюхов, которые пытались успокоить переполошившихся лошадей, и Стеллу, подкрадывающуюся к ним со стороны садов, через которые они пришли несколько минут назад. Она застыла на месте, испуганно округлив глаза и, едва звук рога повторился, подняла голову к серому небу. Гилберт машинально повторил за ней, но ничего не заметил.
— В чём дело? — требовательно спросил Энцелад у Стеллы, мгновенно вернув себе самообладание.
— Он здесь, — тихо ответила она, вжав голову в плечи.
— Кто?
— Фортинбрас попросил найти вас, но…
— Это Третий? — недоверчиво уточнил Гилберт. Иногда он действительно верил, что они со Стеллой могут стать друзьями, — она казалось самой легкомысленной из всех и, следовательно, её было проще разговорить, — но подобные заявления понемногу уничтожали его веру. Зачем Третьему сигнальный рог?..
— Это не Фортинбрас, — покачав головой, ответил Стелла. — Это…
— Стой! — яростно крикнул кто-то позади них.
— Остановите его! — тут же подхватил второй голос.
— С дороги!
Гилберт почувствовал дрожь земли, услышал шумное дыхание и ржание. Едва он повернулся, как заметил огромное чёрное пятно, перемахнувшее через ограждение и несущееся к ним. Энцелад тут же схватил его и потянул в сторону, когда Стелла с громким визгом бросилась вперёд. Она встала, раскинув руки в стороны, и чёрное пятно, оказавшееся огромной лошадью, вдруг резко затормозило, встав на дыбы. Гилберта пронзил страх: он знал, что от удара с такого расстояния Стелла просто не выживет, и потому рванул вперёд. Однако тут же между ней и лошадью выросла ещё одна тень, из-за которой животное практически сошло с ума. Чёрный хвост бешено бил в воздухе, огромная голова на мощной шее двигалась из стороны в сторону, взмыленные бока поднимались и опускались. С каждой секундой, с которой выросшая из ниоткуда тень становилась плотнее, страх лошади будто усиливался. Побледневшая Стелла медленно отступала назад и рухнула бы, запнувшись о собственную ногу, если бы Энцелад вовремя не подхватил её.