В юности, как и в более поздние годы, он видел женщин, освещенных ожиданием и радостью материнства. Но из его собственной души, вероятно, что-то ушло — может быть, тоска по матери. Поэтому его поздние мадонны менее печальны, менее сосредоточенны, менее углублены в себя.
Ранние мадонны и Джоконда — существа из разных миров.
В Джоконде нет абсолютно ничего от тепла и очарования материнства, и вообще, чем взрослее становится Леонардо, тем менее ощутимо в его мадоннах то особое состояние души, которое отличало их раньше.
Может ли быть Джоконда возлюбленной? Это, конечно, не исключено, хотя вероятно и даже вероятнее всего, что возлюбленной Леонардо она не была.
Может ли быть Джоконда матерью?
Мне кажется, никогда. Если есть чувство, которое абсолютно отсутствует в ее облике, то это именно чувство материнства.
Джоконда — это судьба и это ответ судьбе.
Ее мог написать лишь человек, у которого судьба отняла мать.
Мы почти ничего не знаем о той поре жизни Леонардо, когда неосознанно складываются отношения между человеком и миром, оставляя неизгладимую печать на восприятии действительности, формируя склад души и ума.
Леонардо был не только художником, ученым и инженером, но и писателем.
Но о детстве он оставил нам лишь одно воспоминание — сон о коршуне.
Был ли Леонардо ребенок-чудо?
Нам об этом ничего не известно.
О чудо-детях сохранились документы и легенды. Известно, например, что художник XV века Мантенья был записан в цех художников, когда ему было десять лет.
Один из первых и самых серьезных исследователей культуры Италии в эпоху Возрождения Якоб Буркхардт отмечает, что в то время необыкновенные дети встречались часто.
Гиулио Кампагнела, родившийся в 1440 году, в пятнадцать лет уже был известен как живописец, ученый, музыкант и поэт. Буркхардт упоминает о ребенке, который с шести лет изображал Меркурия с удивительной грацией и вполне соответственно обстоятельствам; о десятилетнем мальчике, который держал перед папой римским в течение двух часов речь, исполненную эрудиции и ораторского искусства.
Полициано упоминает в одном письме об одиннадцатилетнем мальчике, умеющем диктовать одновременно пять писем на разные, заданные ему тут же темы.
Семилетние дети писали латинские письма. Среди четырехлетних были ораторы, изумлявшие аудиторию чистой латинской речью.
Был ли Леонардо необыкновенным ребенком?
Вряд ли.
Ведь мерилом исключительности было ораторское искусство или овладение латынью. Леонардо всю жизнь был к этому равнодушен.
Мне кажется, необыкновенность Леонардо в раннем детстве (это, разумеется, не больше чем «рабочая версия») можно объяснить исключительностью Ивана Бунина, о которой он подробно, с величайшей точностью рассказал в романе «Жизнь Арсеньева». Самым содержательным в этой, в сущности, обыкновенной необыкновенности было ежеминутное, не прекращающееся даже во сне общение с землей, со всем тем чувственным, вещественным, из чего создан мир.
Это было общение с солнцем, травой, дождем, с оврагами, с чащами, с животными, особенно с лошадьми — с «божественным великолепием мира».
У Бунина это «божественное великолепие» — в рассказах и повестях.
У Леонардо да Винчи — в рисунках и картинах.
В «Жизни Арсеньева» можно найти строки, освещающие тайну детских лет Леонардо да Винчи.
Бунин в старости писал:
«Почему с детства тянет человека даль, ширь, глубина, высота, неизвестное, опасное, то, где можно размахнуться жизнью, даже потерять ее за что-нибудь или за кого-нибудь?»
Бунин писал о том, что в детстве окружающий мир не только великолепен, но и «пленительно-страшен».
И это тоже можно найти в рисунках и картинах Леонардо.
Всю жизнь Леонардо волновали разнообразные растения, он рассматривал их с углубленной любознательностью ботаника и выписывал с величайшей тщательностью. Некоторые виды растений нарисованы Леонардо с научной точностью, позволяющей говорить о нем как о ботанике.
И всю жизнь Леонардо испытывал огромный, так и не разгаданный до сих пор интерес к пещерам, массам камней, темным сырым гротам.
Может быть, и в этом таинственном увлечении выразилась его скрытность и замкнутость.
Леонардо о себе как о человеке почти ничего не написал, но разве мы не можем воссоздать — по картинам — его духовный облик, его человеческую уникальность, истоки которой в детстве?
Мастерская Андреа Верроккьо, как и все мастерские художников итальянского Ренессанса, была удивительным миром, где соседствовали живопись с архитектурой, архитектура с инженерией, инженерия с самыми различными рабочими ремеслами.
В этом выразился дух Ренессанса, его единая, цельная культура, формирующая универсального человека.
В мастерской Верроккьо рядом с мастером работали и жили юные, веселые, талантливые художники. Но Леонардо с самого начала удивлял учителя и сверстников «фантазиями».
Но это было не беспечное воображение художника. Его буйная фантазия питалась точными наблюдениями ученого. Он уже в юности изображал то, что одновременно и существует и не существует.
В этом — будущий Леонардо, самый фантастический реалист мира.
Одной из первых его работ был картон, по которому во Фландрии должны были выткать портьеру для португальского короля. Картон этот утерян (что потом станет трагической судьбой большинства работ Леонардо), нам о нем известно лишь по «Жизнеописанию» Вазари, который отмечает, что травы и животные на поляне были изображены с удивительной точностью, а листья и ветви фигового дерева исполнены с терпением, обнаруживающим упорство этого таланта.
На этом картоне первый раз Леонардо-ученый соединился с Леонардо-художником.
Он изучил строение пальмы, чтобы почувствовать ее гибкость и грациозность, он нашел идеальные формы, почерпнув прообразы в самой жизни.
Одна из картин, изображающая Нептуна в колеснице, запряженной морскими конями, тоже не сохранилась. О ней рассказывает Вазари.
Эти летящие, летящие кони всю жизнь сопровождали Леонардо — самого медлительного из живописцев!
Он любил бешеный бег коня, его восхищал момент, когда этот бег укрощался сильной рукой опытного наездника.
При всей научной точности его ума, при всем углубленном любопытстве к реальности у Леонардо всегда чувствуется желание создать то, чего в реальности нет.
В жизнеописаниях Леонардо уже давно стала общим местом история фантастической росписи щита. Она почерпнута у Вазари.
К серу Пьеро да Винчи однажды обратился некий поселянин с вопросом: можно ли во Флоренции найти художника, который расписал бы щит, собственноручно вырезанный поселянином из фигового дерева?
Сер Пьеро, человек, умеющий ценить нужных людей, — а поселянин был большим мастером ловить птиц, удить рыбу, чем увлекался и серьезный нотариус, — пообещал, что щит будет расписан.
Он поручил эту работу сыну.
Леонардо отнесся к, казалось бы, маловажному делу с величайшим рвением.
Щит был выправлен на огне, выровнен токарем, а затем… затем началось самое удивительное, заслуживающее особого осмысления в этой уже почти банальной, тысячи раз описанной после Вазари истории.
Леонардо изобразил на щите ужасное чудище. Оно выползало из темной расщелины, из раскрытой пасти вырывался огонь, а из ноздрей дым.
Не ожидавший ничего подобного сер Пьеро при первом взгляде на щит отшатнулся в страхе, ему показалось, что перед ним не изображение, а живое существо.
Леонардо добился своего!
Он создавал чудище, заимствуя формы у хамелеонов, ящериц, летучих мышей, которыми заполнил мастерскую, где они издыхали; в комнате стоял смрад, но он в упоении работой, наверное, этого не замечал.
В этой истории мне хочется выделить одно не замеченное ранее обстоятельство: Леонардо создал чудище на щите. Щит должен устрашать!
Через несколько столетий известный английский художник Теннил, иллюстрируя «Алису в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла, нарисовал устрашающее чудище для обложки. Но насколько органично было подобное изображение на щите, настолько же неоправданно было оно на обложке «Алисы», поэтому Кэрролл и отказался от рисунка.
А сейчас коснемся одной из самых странных загадок характера и мировоззрения Леонардо.
Он уже успел уехать из Флоренции в Милан, он уже успел в Милане создать бессмертные вещи, в том числе «Тайную вечерю», когда наступили трагические для Италии дни.
Началась война.
Иноземцы грабили и уничтожали города, не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков. Судьба любимого Леонардо Милана висела на волоске.
О чем же думал Леонардо в те трагические дни?
Да, да, тут мы касаемся одной из самых странных и страшных загадок его характера и мировосприятия. Он записал в те тревожные, судьбинные дни:
«Спроси жену Бьяджино Кривелли, как каплун высиживает куриные яйца, когда его напоят вином».
Создатель новых видов вооружения, которые в соответствии с уровнем техники его эпохи сопоставимы лишь с атомными бомбами, был занят тем, чтобы… заставить каплуна высиживать куриные яйца, дав ему корм, насыщенный вином.
Иные современные исследователи жизни Леонардо объясняют эту непостижимую запись тем, что в ней скрыта тайная метафора. Каплун — это сила, которая готова была уничтожить Милан. Куриные яйца — это вечная жизнь.
Но мне этот образ кажется весьма надуманным. Более вероятно, что Леонардо действительно волновала «данная реальность»: пьяный каплун, высиживающий куриные яйца.
Эта «модель» ничтожна и более чем неактуальна в сопоставлении с тотальными ситуациями современной ему действительности. Но при всей ничтожности это микрочастица вечно загадочного мира, который никогда, ни при каких обстоятельствах, не переставал его волновать.
Этот микроэксперимент — в духе всех экспериментов Леонардо, пытающегося познать мир и изменить мир. В этом будто бы безразличии ко всему можно увидеть и острый интерес ко всему. В этом «индефферентизме» можно усмотреть и мудрость, мудрость человека, который, видя, что его большие мысли сегодня не нужны, пытается послужить человечеству маленькими мыслями.