– И пусть так и будет.
– Вы мне не доверяете, что ли? Может, оно и к лучшему. Я был слишком доверчив, и вот как всё для меня закончилось! Я самый несчастный из всех убитых! Вы вот честный человек, мстите убийцам своей семьи. А меня не то что никто не помнит, но вообще никто не знает о моей смерти! Окровавленную рубашку, в которой меня убили, сожгли. Я не могу переступить порог собственного дома, чтобы напомнить о правосудии сыну, а моя собственная жена трахается с моим убийцей, как сука во время течки! Я в окно видел, как она под ним извивается, стонет, как его ублажает!..
По мере того как упырь говорил, он всё повышал голос, а последние слова он уже просто выкрикивал. Он засопел, пузырьки кровавой слюны показались в уголках его губ, а глаза заблестели красным.
– Мы братья, мой безымянный приятель, – отозвался он через минуту, уже спокойнее. – Нам один и тот же сукин сын жизнь испортил. Я даже не знаю, как его по-настоящему зовут и как он выглядит. Но ты найдешь его в моем доме, под моей фамилией, он присвоил мое лицо и мою жену, которая расставляет перед ним ноги в моей кровати! Запомни меня, брат, я Густав Иероним Буртовецкий, второй руководитель Конгрегации Купцов Келецких земель. Убей негодяя, и ты облегчишь жизнь себе и своим убитым. И меня освободишь. А теперь извини, я должен искать сердце, потому что эта дыра в груди горит живым огнем!
Июнь 1972 года по старому календарю, пятьдесят седьмой год Предела, двадцатый год Мира, Пристань Царьград
Не совсем обычный деревенский самогон, прозрачный и крепкий, не какой-то там благородный алкоголь, чтобы только пригубить, а напиток силы, который пьется быстро и резко, как вдох полной грудью, обжигающий горло кратким, быстрым огнем, оставляет не боль, а желание новой дозы с тем же впечатлением. Такой алкоголь они пили в тот вечер.
Жидкость проходила по телу холодной и одновременно горячей волной, не отупляя сознание, а, наоборот, проясняя его. Даже мара вздрогнула, когда Кутшеба осушил одним глотком рюмку вместе с Грабинским, Шулером, Крушигором, Сарой и Яшеком. Ванда только наблюдала за ними с по-своему приветливой задумчивостью.
– Я купил его у местных. – Грабинский просто млел. – Они гонят его из всего, что растет на урочищах и населенных призраками лугах, иногда из цветов и трав, к которым прикоснулись русалки. Такое местное чертово молоко, только лучше!
Они выпили по второй. Крушигор аж крякнул, Сара захохотала и толкнула его локтем в бок. Даже Шулер улыбнулся, хотя еще мгновение назад омрачал покой остальных, рассказывая о своих очень плохих предчувствиях.
После третьей рюмки, выпитой «для равновесия», они сделали небольшой перерыв. Самогон они заедали солониной, а Яшек, набравшись отваги, оставил на миг компанию, чтобы пересесть поближе к Ванде. Он вынул из-за пазухи какого-то червяка и, на свой лад понимая романтику и романтические поступки, подсунул девушке под нос животное, жаждая рассказать ей о червячьих балладах, которые он тут услышал.
– Вот это любовь! – настроение Сары, безусловно, улучшилось. Она подвинулась к великану так близко, что их бедра теперь соприкасались. Крушигор покраснел. Не спрашивая ничьего согласия, он налил себе еще рюмку и сам выпил. – Лучше уж твои стишки, Крушигорушка!
– Та ну… – засмущался великан. – Он тоже стихами говорит. Только… червячьими.
И действительно, Яшек как раз пытался продекламировать Ванде строфы животного. Хотя он оказался плохим переводчиком, неспособным соорудить даже ченстоховскую рифму, девушка, казалось, слушала с интересом. Насекомых, как оказалось, тоже коснулась магия Диких Полей. Они вели собственные войны, которые порой были отражением человеческих, а порой порождались конфликтами, которые человеческое сознание было неспособно понять. Они также служили чародеям, ссорившимся друг с другом, и заключали союзы с буйствующими в степи отрядами.
– Не боишься, что он твою дочь обольстит? – Кутшеба кивнул Шулеру.
– Не-а. Не вижу ни единого шанса. Провокатор!
– Все отцы так думают об ухажерах своих дочерей.
– Я не думаю. Я вижу, Мирек.
И правда, бог наблюдал за линиями судеб Ванды и Яшека, пристально следя, не переплетаются ли они, рождая вероятность общей судьбы. Он и сам не знал, как бы отреагировал и как бы использовал свои силы, случись нечто подобное. Он быстро сменил тему, чтобы Кутшеба, который обладал ужасно раздражающей способностью нащупывать болезненные темы, не спросил его об этом.
– Что думаешь о наших новых союзниках?
– Союзников много не бывает, ведь так? – Кутшеба отрезал себе очередной тонкий кусок солонины. – Я просил Яшека расспросить зверей, что слышно про этого Кощея, но твоя дочь так задурила ему голову, что он вернулся с каким-то кузнечиком, которому кажется, что он Вернигор.
– А это невозможно?
– Вернигор исчез в какой-то хижине в степи. Все его ищут, но никто не может найти, если только он сам этого не захочет. Если бы он пришел сюда, то у нас были бы серьезные причины для переживаний.
– А сейчас у нас их нет?
– Если что-то знаешь, скажи сразу. Хватит играть в провидца!
– Не нравится мне этот Кощей. Окружил себя трупами, и страну для трупов хочет сделать.
– Не оценивай его по сказкам. Вавельский дракон в сказках тоже слыл злобным типом, а вырос во вполне порядочного гада. Там, где начинается выгода, даже сказочные мозги работают более рассудительно. Обычно. А Россия уже труп, тут только чудотворец какой-то нужен, чтобы ее воскресить. А этот как раз подходит, со своими запасами живой воды. Эти его генералы – это не упыри, а настоящие воскресшие.
– Ты так говоришь, потому что тебе с ним по пути. А линии вероятностей вокруг Кутузова почти все темные. Ничего хорошего для России из этого не выйдет. У Ростова было свое видение – наивное, конечно, но искреннее и светлое, он мечтал сделать Святую Русь царской милости. А эти двое, Кощей и Кутузов, отняли ее у него.
– Они совсем мрачные, – вмешался Крушигор, всё более сконфуженный поведением Сары и собственной стыдливостью. Девушка сама подливала ему и себе самогона, пока не возмутился Грабинский, обеспокоенный такой несправедливостью. Он забрал у нее кувшин и занялся им сам. – Я много путешествовал, много видел… но это даже хуже, чем в Кракове.
– А что, в Кракове так уж плохо? – заинтересовался Грабинский. – А почему это? Там безопасно.
– Там одни заговоры. Все смотрят друг на друга исподлобья. Никто не думает прямо, никто не говорит честно. Когда идешь на старую дорогу, то всегда знаешь, кто свой, а кого бить надо. Даже если на тебя нападут демоны, всё равно знаешь: или ты их обманешь, или будешь драться. Люди в городе другие – скрытные и хитрые. Как и эти здесь. Только эти еще и хмурые.
– Я защищу тебя от них, Крушигорушка, – промурлыкала Сара, а великан даже закашлялся.
– Дайте-ка угадаю, вы никогда не пили чертова молока? – Грабинский подмигнул вроде бы только ей, а на самом деле это видели все.
– Я вокруг вас такие линии судьбы вижу, что, честное слово… смотреть стыдно! – Шулер не мог подмигнуть им, поэтому только улыбнулся – лукаво, как ему самому казалось, а на самом деле довольно зловеще. Яшек увидел эту ухмылку и побледнел.
– Мужики! Да что вы знаете? – Сара махнула рукой с такой силой, что чуть не упала со своего стула. – Что вы можете знать обо мне и моем Крушигорушке?
– О вас – ничего, – Грабинский пожал плечами, отодвигая кувшин подальше от Сары – то ли потому, что боялся за его содержимое, то ли чтобы спасти цыганку от полной отключки. – Кроме того, что пить вы не умеете. Зато я чертово молоко знаю даже слишком хорошо. Оно, видите ли, сильнее всего бьет в сердце и в голову тех, кто не тренировал их слабым алкоголем. Они оказываются абсолютно не готовыми к его действию и могут даже сойти с ума. С водкой, мои дорогие, как с чарами. Не стоит начинать с самого сильного заклятия, потому что можно самого себя превратить в жабу. Думаю, лучше будет, если я вас от этого самогона спасу. И взвалю эту ношу на свое, так сказать, горло.
– Что ты знаешь о заклятиях? – пробурчала Сара. – Крушигорушка, мне как-то нехорошо, – простонала она. – Можешь отнести меня на улицу, пока я при всех не сделала то, чего дама вообще делать не должна.
– Ну и остались мы втроем, – обрадовался Грабинский, а минуту спустя обрадовался еще больше, когда Шулер убежал искать Ванду, которая исчезла с Яшеком.
Они выпили еще по рюмке.
– Нравятся мне эти Дикие Поля… Я бы здесь остался, – размечтался Грабинский. – Ездил бы себе по степям, стрелял чудовищ и собирал бы за это мзду. Может, я и седой уже, но если чертова молока мне не пожалеют, то местные оборотни будут дрожать от страха. Или даже драконы. Тут есть драконы?
– Змеи есть.
– Змеи, говоришь… Такие – с крыльями?
– Такие тоже есть. Но реже встречаются. На них охоту объявили, когда они не захотели добровольно присоединиться к наемным отрядам. Ни один из них, кажется, не успел вырасти и набраться сил.
– Эх, мало я этой водки купил, – затосковал Грабинский. – Её едва на двоих хватит… О! – его лицо вдруг просияло. – А эта девица, Мирек, за тобой, похоже?
В дверях стояла Ольга.
– Простите, пожалуйста, – она присела в прекрасном, очаровательном реверансе, и у обоих мужчин засверкали глаза. – Маменька хотела с вами поговорить, – обратилась она к Кутшебе.
Он быстро ушел с ней, оставляя Грабинского в одиночку спасать мир от чертова молока.
Май 1969 года по старому календарю, пятьдесят четвертый год Предела, семнадцатый год Мира, Кельце
Глаза женщины были налиты кровью и печалью. Белки́ были сплошь усеяны красными сосудами, голубая радужка потемнела от тревог, сковывающих ее душу. Она заламывала руки, беспокойно озиралась и дрожала даже тогда, когда прижималась к Кутшебе.
– Ты мой хороший, ты мой… – шептала она, когда ее тело ощущало тепло и нежность его тела, и лишь тогда она могла забыть о страхе.