Они расселись в зале, украшенном мехами из сказочных и настоящих животных, портретами предков и трофейным оружием. Души музыкантов играли бойкие украинские и величавые польские мелодии. Вся стража станицы дружелюбно приветствовала гостей, а парни понаглее спешили пригласить дам на танец, и им было абсолютно неважно, живые они или мертвые.
– Я знаю, что по-разному оно бывает между упырями и оживленными, – заговорил господин Бурылович. – Я слыхивал, что они дерутся между собой. А есть и паны, которые ворчат, когда приходится им просыпаться в одной могиле с простолюдинами. Но мы здесь простые солдаты, которые радуются каждому проявлению обычной жизни. Мы служим родине, и кровь, пролитая за нее, – это для нас единственное доказательство настоящего благородства. Когда-то, – он сделал глоток из хрустального, украшенного золотом и благородными камнями кубка, – и мы были другими. Но мы даже не знаем, что другие времена наступили. Мы здесь сражаемся плечом к плечу с горожанами и даже крестьянами, которые убежали от Революции. Три дня рядом со мной сражался говорящий медведь, пока не пал в бою. А пал потому, что защитил меня собой. Говорящий медведь! А благородства в нем больше, чем в некоторых князьях, которых я знавал в прежние времена. Непрекращающаяся война чему-то учит человека, господин Кутшеба. Ну, выпьем за кровь и смерть!
– За кровь и смерть! – поддержали его люди. Кутшеба тоже поднял бокал, только со своим вином, которое они получили в подарок от солдат маленького полковника.
– Потанцуй со мной, Мирек, – неожиданно попросила мара, и он, удивленный, послушался.
Она не выскочила из него, как всегда это делала, а вышла осторожно, когда он отошел от стола. Она не озаботилась изменением внешности, всё так же была черной хрупкой девушкой с черными глазами и когтистыми ладонями. Ее вид привлекал внимание прежде всего гостей. Ни хозяев станицы, ни его людей не встревожило появление перед ними еще одного демона.
Грабинский нахмурил брови, глядя, как мара берет Кутшебу за руку и тянет на средину зала, где Ванда танцевала с Яшеком, а Шулер – с одной из дочерей Бурыловича. Сара грустно улыбнулась, когда они проходили мимо нее, а Крушигор, который кружил ее в танце, наоборот, искренне обрадовался. Ни мара, ни Кутшеба не обращали ни на кого внимания. Они танцевали.
Место Кутшебы возле коменданта занял Грабинский. Он о чём-то спросил, господин Бурылович кивнул, и они оба вышли.
Кутшеба и мара увидели их, когда тоже вышли, чтобы Мирослав передохнул. Демоница вовлекла его в магический танец, и он испугался, что может потеряться в нем и в музыке упырей. Вокруг него кружились его знакомые и совсем чужие существа, и ему стало казаться, что он больше принадлежит к миру духов, нежели людей. Мара смеялась, как молодая панночка на своем первом балу, а он подумал, как же хорошо держать счастливую женщину в руках, и так испугался этой мысли, что замер на месте и быстро вышел из зала. За ним выбежала мара.
Он оперся спиной о деревянную стену, твердую, безопасную, но в то же время пахнущую гарью. Он тяжело дышал. Мара присела возле него и заметно погрустнела. Молчала, но не отпускала его руки.
– Что я тут делаю? – услышал он, и на какое-то мгновение ему показалось, что это его собственные слова. Но это говорил Грабинский, сидя на скамейке возле Бурыловича, всего в нескольких метрах от них, под большим дубом. – Я приехал за человеком, которого на самом деле едва знаю… Мы почти не видимся, а когда встречаемся, то всегда вместе воюем…
– Такая дружба – самая лучшая! – Бурылович, в отличие от Грабинского, говорил самым жизнерадостным голосом. – Простите, что перебил. Мы, солдаты, которым предписан не отдых, а вечная борьба, отвыкли от вежливости.
– Из меня тоже плохой придворный песик. Может, так и есть с этой войной, как вы говорите. Только, видите ли, воин из меня никакой. Пострелять в бандитов – вот и вся работа. Я выслеживал воров, которые грабили на железных дорогах, и время от времени гонялся за вооруженными бандитами, которые нападали на поезда. Порой стрелял в людей, порой в демонов. Без разницы.
– С живыми и мертвыми война одинаковая, – согласился Бурылович.
– Это все в прошлом, – махнул рукой Грабинский. Ни он, ни шляхтич не замечали Кутшебу и мару. – Потом пришло благоразумие. Но когда я перестал выслеживать их и убивать, закончилась милость начальства. Мирек думает, что меня понизили, потому что я с ним пошел на ту операцию. Но это не так. Руководству было всё равно, кого я убивал, в конце концов, это тоже были бандиты. Руководству не понравилось, что я больше не хотел убивать. Видите ли, когда я стоял там плечом к плечу с Мирославом, я увидел в нем что-то такое… – он замолчал.
– Это страшный человек, я вижу это. Страшный воин. Но и друг тоже страшный. Даже я, пожалуй, его боялся бы. Но не боюсь. Потому что в нем есть честь.
– Честь? – Грабинский хрипло рассмеялся. – Простите. Что мы знаем о чести? Простите меня, но честь – это миф.
– В наше время мифы оживают, правда? – ответил с улыбкой шляхтич.
– Наверное, но не все. В городе, в Галицийских железных дорогах, в сенате, в городских советах, в советах корпораций, а даже в дирекции небольшой фабрики… честь – это нечто из прошлого. Мы смотрим на эту честь как на иллюзию, на что-то такое, чего никогда не было… прибаутку из сказок, которые нам рассказывали мамы, когда им еще казалось, что они могут нас воспитать.
– Много в вас, сударь, печали.
– Ей есть откуда взяться. Вы знаете, что у меня в руках?
– Я глаз с этого не спускаю. Вы – мой гость. Но если выпьете хоть глоток из этого кувшина, станете одним из моих домашних. Я всегда буду рад хорошему солдату. Но хотите ли вы этого, сударь?
– Пришли ко мне какие-то люди… за месяц до того, как меня нашел Мирек. – Грабинский как будто не слышал ответа коменданта. – Сказали, что явится ко мне друг, которого я давно не видел. Они рассказали, как он убивал и что они не могли напасть на его след, потому что его оберегали могущественные хранители. Но они нашли способ. Проверили судьбы всех, с кем он мог столкнуться. Так они добрались до меня и еще одного парня… неважно. Пришли, словом, и сказали, что Мирослав вернется в мою жизнь. И что я снова обрету детей и жену, и службу, и честь, как вы говорите. Если только в нужный момент выдам им его.
Шляхтич молчал.
– А чтобы я не сомневался, сказали, что сделают с моей женой и детьми, если я не соглашусь… Эта сучка изменила мне, чтоб её… Но дети! Я их много лет не видел. И что в таком случае подсказывает ваша честь?
– Честь, – ответил господин Бурылович, – это не иллюзия. Я сам помню мужчин и женщин, для которых честь была как кровь и воздух. Они выходили с саблями против целых армий, вставали перед ордами врагов, и каждый из них мечтал лишь о том, чтобы убивать. Они шли на дуэль с защитником противника, и в живых оставался только один. И потом могли повернуться спиной к вражеской армии и уйти. Что, как не честь, заставляло их сдержать слово, данное только что убитому человеку? Но, может, вы, сударь, и правы. Может, это сказка. Я порой не знаю, мои воспоминания – это реальные события или сцены из баллад. Когда-то я был человеком, сейчас я легенда. Может быть, меня меняет человеческое представление о том, каким было прошлое? Может, это всего лишь красивая поэзия, а честь, как вы говорите, никогда не существовала? Но скажу вам, сударь, лишь одно: даже если ее тогда не было, сейчас она есть. И мне всё равно – появилась ли она из истории или из баллады. Она существует, и это не иллюзия, а могущественная сила. Как магия, как силы, благодаря которым начинается день и кончается ночь. Сейчас всё изменилось. Сейчас сила берется из сказок и из магии, ее дают нынешние хранители этого нового мира, которого я не знаю. Потому что такие, как я – упыри, воскресшие и даже персонажи из сказок, – в нее верят.
– И как, при всём моем уважении, это должно мне помочь?
– Если хотите, выпейте из этого кувшина. Я охотно приму к себе ваш дух. У вас есть честь, она вам и подскажет, как поступить.
– Честь? – Грабинский снова рассмеялся, но в голосе его не было веселья. – Я однажды уже убежал! Когда они оставили меня, эти посланники дьявола, я залез в долги перед людьми, которые такого не прощают. Хотел, чтобы меня убили. Сам не смог этого сделать. И знаете, что произошло? Я был на волосок от смерти. И кто спас меня из их рук? Мирек. Насмешка судьбы, не правда ли?
– Не мне обсуждать приговоры Провидения. Но, может, вас двоих объединяет нечто большее, чем обычная человеческая судьба? Господин Грабинский, мне пора возвращаться на торжество. Останьтесь здесь, подумайте над тем, как переплетаются судьбы, и примите то решение, которое каждый человек принимает сам. Как по мне, ни одно из них не будет для вас плохим.
– Потанцуем? – шепнул Кутшеба, видя, что Бурылович поднимается. – Пойдем потанцуем.
– Не поговоришь с ним? Ты должен…
Он утянул мару за собой еще до того, как Бурылович увидел их и понял, что они подслушали разговор. Он стыдился своего любопытства, которое заставило его слушать. Чувствовал себя так, как будто предал Грабинского. И хотя ему было интересно, какое решение тот примет, он счел, что лучшее, что он может сделать, это подарить старому человеку ночь в одиночестве.
Он потянул протестовавшую, но все-таки подчинившуюся мару в зал и танцевал с ней до самого утра. Когда музыканты уже выбились из сил, демоница просто вжалась в него, и они качались на месте, в то время как мелодии становились всё более ленивыми, а его все больше удивляло ее тепло и волнение. А когда небо за окнами призрачной станицы начало светлеть, она поцеловала его в щеку, на удивление робко, невинно, и скрылась в нем.
Как только заиграл рассвет, они оседлали отдохнувших лошадей и, сердечно попрощавшись со всеми жителями крепости, уехали.
Глава 7
Сентябрь 1971 года по старому календарю, пятьдесят шестой год Предела, девятнадцатый год Мира, Краков