Но Манфред Кюнау, выкуривший за это время уже три или четыре сигареты, не собирался отвечать. Слишком серьезными были упреки. Может быть, этот журналист опаснее, чем показался на первый взгляд. Он ведь счел его эдаким далеким от жизни интеллигентиком со всякими завихрениями в голове. Вероятно, он недооценил Штейнхауэра.
Наступила пауза, во время которой каждый старался разгадать мысли другого. Неизвестно, сколько бы они еще просидели молча, но тут тишину нарушил голос официанта:
— Товарищи больше ничего не желают?
Ну и ну! Ахим поднял глаза: на лацкане смокинга партийного значка не было.
Это мы должны пресечь, возмутился про себя Кюнау. Не хватало еще, если, скажем, во время приема западногерманских инженеров из Дуйсбурга он станет выдавать себя за члена партии. Те тотчас решат, что за ними следят.
— Больше ничего не желаете? — еще раз осведомился официант, но, поскольку не получил ответа, продолжил более фамильярно: — Если у вас нет пожеланий, то у меня они к вам имеются. Пожалуйста, товарищи, снимите плащ с батареи. У нас этого делать не полагается. Вон там на стене есть вешалки.
Ахим извинился.
— Сейчас уберу. И принесите нам еще по двойному коньяку. — Он повернулся к Кюнау. — Или ты не хочешь выпить со мной на брудершафт?
Но официант снова продиктовал им свои правила:
— У нас тут, товарищи, не пивная, а ресторан. И заказывать только напитки, например водку с пивом или пиво с водкой, у нас не принято. Могу предложить вам в качестве закуски прекрасный вишневый торт.
— Нет, только не это! — Ахим содрогнулся при мысли о приторно-сладком торте, да еще косточки от вишен придется выплевывать.
— Ну, если это обязательно, — сказал Кюнау, — принесите мне порцию. И, пожалуйста, два пива, а на счет этого господина — два коньяка.
— Как будет угодно. — Официант скользнул за тяжелую бархатную портьеру, приоткрывшую общий зал. Там все меньше оставалось свободных столиков. Смена кончилась.
Кюнау увидел несколько знакомых, в том числе Герберта Бухнера, и вспомнил, что назначил на вечер совещание. Постепенно к нему вернулось спокойствие.
— Твоя логика, — обратился он к Ахиму, — и впрямь может обезоружить. Но должен тебя разочаровать. Твоих глобальных выводов никто не оспаривает. Ликвидировать эксплуатацию — это же старые прописные истины, громкие слова… Но стоит заняться конкретными проблемами сегодняшней жизни завода, все твои аргументы тотчас теряют смысл. Сплошной идеализм, и больше ничего. Я тебе в который раз говорю: твое незнание реальности…
— А угольная пыль, шум, газ — это что, только плод моего воображения?
— Нет, конечно. Но ты же обвиняешь меня в том, что я со всем этим примирился. Даже того хлеще, ты говоришь со мною так, будто я — главный виновник всех этих безобразий.
— Нет, я говорил только о том, что необходимо сделать сейчас: подвесную дорогу, механизированную загрузку вагонеток и так далее.
— Но ведь против этого никто не возражает. Именно это мы и собираемся делать, товарищ Штейнхауэр.
— А я и не писал, что не собираетесь. Я говорил только о том, что все делается очень медленно, что вы теряете время.
Манфред Кюнау удовлетворенно вздохнул. Наконец-то Штейнхауэр сам себя загнал в ловушку. Все сошлось. Автоматизация. Экономия времени. Time is money[8]. Теперь понятно, откуда ветер дует. Так недолго и до того договориться, что промышленные боссы с Британских островов станут твоими союзниками. Кюнау поднялся со стула. Он был рад, что весы снова склонились в его сторону. Теперь надо слушать этого болтуна внимательно, не пропустить ни одного неточного, необдуманного слова.
— Ты видишь причину такой потери времени в нашем плохом руководстве?
— Да.
— Ты говоришь — подвесная дорога. Что ж, это наша общая мечта. А тебе не приходило в голову, что ее нет не только по нашей вине?
— Нет, не приходило.
Ахим почти тотчас понял, что поторопился с ответом. Кюнау встал из-за столика и уже расхаживал перед ним чуть ли не с видом победителя. Отодвинув слегка красную бархатную портьеру, он махнул рукой кому-то из сидящих в другой части зала. Сейчас он будет называть объективные причины, подумал Ахим. Кюнау словно прочитал его мысли.
— В этом и состоит твоя главная ошибка. Ты знаешь, что необходимо для такой подвесной дороги с автоматическим управлением? А? Распределительная подстанция. Ну а для нее что нужно? В огромном количестве реле, переключатели, селеновые выпрямители, пневматика… Тысячи различных вещей, достать которые чрезвычайно трудно, А ты задумывался над тем, где мы их закупаем? В Англии, в Западной Германии. У всех тех, кто нам никак не желает успеха. Кстати, на той неделе мы уже в который раз получили отказ из Бирмингема. Им не удалось одержать политическую победу, они хотят задушить нас экономически. Они же, эти капиталисты, любят нас, как огонь воду.
В этот момент в щелке между портьерами появилась чья-то голова с густым ежиком, напоминавшим щетку. Человек перевел взгляд с одного собеседника на другого и спросил:
— Что это ты, Манфред, мечешься, как тигр в клетке, случилось что-нибудь?
Лицо его показалось Ахиму знакомым, но он не сразу сообразил, что это Бухнер. Без каски и кожаного фартука он выглядел совсем по-другому.
— Да нет, иди доедай свой торт, — ответил Кюнау. Он уже знал, бывая на праздниках, устраиваемых бригадой, что бригадир плавильщиков обожает сладкое — торты, пирожные, взбитые сливки.
— Взгляни на часы, Манфред. Не пора ли?
В самом деле, совещание должно было начаться через полчаса.
Тут появился и официант. Пробираясь с подносом к их столику, он довольно-таки бесцеремонно оттеснил Бухнера.
— Ваш заказ, товарищи. Пиво, — подождав, пока портьеры сомкнутся, официант добавил заговорщическим шепотом: — «Радебергер». — С улыбкой фокусника он снял салфетку, накрывавшую бутылку, и уже громко закончил: — Коньяк. Торт. Не гремучая ли смесь?
Кюнау снова уселся за столик. В душе он проклинал и бригадира, и официанта. Ему казалось, что он говорил очень убедительно, а из-за них сбился, потерял нить.
Ахим тотчас воспользовался его замешательством:
— А чего еще ждать от наших врагов? Чтобы они радовались за нас, помогали нашему заводу, который в какой-то мере уменьшает нашу зависимость от их стали? Если бы так было, они вынуждены были бы признать и народную власть. Но думаю, что этого никак не хочется ни королеве, ни федеральному канцлеру.
— Значит, ты со мной согласен?
— Нет.
— Ты что же, по-прежнему настаиваешь на своем? Все еще уверен в том, что все дело только в наших ошибках?
— Да.
Кюнау не испытывал никакого желания продолжать этот спор.
— Давай лучше выпьем. Твое здоровье. — Кюнау выпил коньяк и принялся за вишневый торт. Косточки он аккуратно выплевывал на вилочку и складывал на край тарелки. — Вкусно, — похвалил он только для того, чтобы сказать что-нибудь. Запивал он пивом. Ахим даже смотреть не мог в его сторону. Но, представив себе, как отреагировал бы на такое сочетание блюд официант, улыбнулся.
Вероятно, именно в этот момент проявилась одна из важнейших черт в характере секретаря парткома. В тех ситуациях, когда он не знал, как вести себя, не мог отразить нападок, чувствовал себя зажатым в угол, он совершал непредсказуемые действия, которые вызывали шок у окружающих. Ахим впоследствии, уже достаточно хорошо изучив Кюнау, как профессиональный биолог охарактеризовал эту особенность с помощью термина из этологии: смещение активности.
— Итак, я по-прежнему убежден, что своими статьями, каверзными вопросами ты только морочишь нам голову, поднимаешь шум, нарушаешь спокойствие и рабочую атмосферу, которая нам так необходима. Поэтому я впредь запрещаю тебе появляться на территории завода без моего согласия. Такое решение мы сейчас примем на заседании парткома. Вахтер получит соответствующие указания. А теперь извини, у меня есть на сегодня дела и поважнее.
Кюнау доел торт и допил пиво, а затем встал и, подойдя к портьере, позвал официанта:
— Счет, пожалуйста.
ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА
Ульрика с нетерпением ожидала появления на свет своего первенца. В начале октября, когда до родов осталось всего три недели, она ушла в декретный отпуск, и сделала это с радостью, потому что так сам собой прекратился конфликт, который возник у нее со школьным начальством. Но от безделья она не знала, куда деваться. Гулять, лежать, заниматься собой? Ей стало трудно подниматься по лестнице, и вообще собственное тело с каждым днем становилось для нее все большей обузой. Она уже не думала о том, кого ей больше хочется — мальчика или девочку, лишь бы родить поскорее.
Иногда Ульрика рассматривала себя в зеркале, висевшем в коридоре. Бесформенный живот, сильно выдающийся вперед, а бедра такие же по-мальчишески узкие, как до беременности. Лицо отекло, тонкие волосы — вечная ее проблема — и вовсе не хотели лежать. Чтобы не пугать Ахима своим видом, Ульрике приходилось мыть их и укладывать чуть ли не каждый день. Словом, показываться на люди в таком виде ей совершенно не хотелось.
Но сидеть все время дома было скучно, и потому она с удовольствием приняла приглашение Хальки. Та тоже не любила оставаться дома одна, когда Эрих уходил в вечернюю смену. Незадолго перед этим Хёльсфарт как активист получил право приобрести без очереди телевизор. Теперь это довольно массивное сооружение помещалось на комоде среди фарфоровых фигурок, изображавших пастушков и пастушек. Интересно, когда мы с Ахимом сможем позволить себе такой вот чудо-ящик — подумала Ульрика. Экран был не больше книги среднего формата. Но изображение — антенну установили только утром — было довольно четкое. Халька сварила кофе.
— Тебе не вредно сейчас пить кофе, Ульрика? — Халька возилась с телевизором, как с новой игрушкой, совершенно не скрывая своей радости, и каждые пять минут переключала программы. По одной шел детский фильм-сказка, по другой передавали новости.