Вскоре бригада Клейнода начала работать в тех же мастерских.
ВОСЬМАЯ ГЛАВА
Ему казалось, что все повторяется… Что они переживают свою любовь снова, только на сей раз лучше, счастливее, прекраснее… Разве не он говорил эти слова? Разве Ульрика не поверила им?
И что же осталось от той их первой ночи в Айзенштадте, когда он сказал: все повторяется, только негатив превращается в позитив…
Ахим часто ощущал какую-то глухую, мучительную ярость. Когда она овладевала им, ему до безумия хотелось причинить Ульрике боль.
Ульрика это чувствовала. В подобные мгновения в ее темных глазах на бледном, узком лице было такое выражение, что он мгновенно трезвел. Ему начинало казаться, что он сейчас задохнется, мурашки ползли по спине, лоб покрывался испариной.
Разве походила их теперешняя жизнь на ту, о которой они когда-то мечтали, стоило ли ради этого быть вместе? — спрашивал он себя. Но потом, спохватившись, вспоминал, что им всегда было трудно, им ничего не давалось легко — и первая их любовь, и разлука, и новая встреча, и вот теперь брак.
Порою Ахим думал, что в этих трудностях виноваты не только они с Ульрикой. Может быть, виновато и время, полное потрясений и переломов, повлиявшее на глубинные процессы в человеческой психике. Возникала пропасть между самыми близкими людьми, между отцом и сыном, мужем и женой. Наступало отчуждение, и благополучные еще вчера пары сегодня расставались. Со времени их новой встречи после нескольких лет разлуки в минуты самой большой близости его не покидало чувство, будто между ними что-то стоит. И тогда он начинал мучить ее вопросами. Она оправдывалась, и все же недоверие, которое он постоянно испытывал, омрачало их жизнь. И вот теперь он все знает. Почему же Ульрика лгала ему?
Конечно, их связывает ребенок. Через неделю они будут праздновать первый день рождения Юлии, только настроение отнюдь не праздничное…
Видимо, общество, думал он, может уже сейчас праздновать свое перерождение. Комбинат, да и не только комбинат, вся республика вздохнула свободнее. Ну а как обстоит дело с людьми, с каждым отдельным человеком? Вот Эрих Хёльсфарт. Ему удалось справиться с собой, и он снова стал похож на того веселого и сметливого парня, каким его все знали. Известие о том, что Советский Союз первым в мире запустил космический спутник, привело Эриха в совершенный восторг. Он вспомнил детство, когда сам с таким упоением мастерил маленькие ракеты, и предложил назвать свою бригаду «Спутник». Над ним посмеивались, а он не уставал повторять: вы еще увидите, что сотворит маленький шарик, который попискивает там, в звездном пространстве, цитировал известного поэта, который сказал, что теперь наконец открылось окошечко в звездном шатре у господа бога и он может посмотреть на землю и увидеть, чего стоит сотворенный им мир…
Видя веселое лицо Эриха, даже Ахим начинал улыбаться, и тяжкие мысли покидали его. Но потом к нему снова возвращалась эта проклятая ярость. Нет, никогда они с Ульрикой уже не смогут быть так счастливы, как в ту ночь, когда она сказала ему, что, вопреки прогнозам врачей, опять забеременела.
Вновь и вновь спрашивал он себя, виновата ли в том, что с ними происходит, одна Ульрика или главный виновник — время, которое вносит смятение в души и не щадит даже в самом интимном, в том, что они называют любовью?
Нет, он гнал от себя такие мысли.
Причина всех неурядиц в прошлом, должна быть в прошлом. А он всегда пытался помочь ей: боролся с влиянием ее семейки, воевал за нее, когда она училась в школе в Граубрюккене, и теперь, когда учит сама. Нет, Ульрика была несправедлива к нему, когда обвиняла в том, что он не поддерживает ее в борьбе, не защищает от несправедливых нападок. Ведь он просто советует ей быть более разумной и спокойной…
Если строго придерживаться фактов, то новый конфликт со школьной инспекцией города спровоцировала не сама Ульрика, а плауэнская фабрика готового платья.
Ульрика, и после родов оставшаяся стройной, носила в школу сшитый по последней моде облегающий костюм из серебристо-серой синтетики, который очень шел к ее светлым волосам. Юбка, едва доходившая до колен, была такая узкая, что Ульрика не смогла бы сделать в ней и шага, если бы не разрез сбоку, обнажавший ногу.
Эта маленькая деталь и стала поводом для большой неприятности. Однажды к ней на урок химии неожиданно нагрянула методистка из школьной инспекции. Ульрика подробно объясняла способ получения мыла из жиров, и ей пришлось написать на доске несколько формул: стеариновой кислоты, едкого натрия и, наконец, стеаринокислого натрия. Доска, к сожалению, висела так высоко, что Ульрике приходилось подниматься на цыпочки и изо всех сил тянуть руку.
Методистка, крупная полная дама с гладко зачесанными в пучок волосами, в круглых очках, точно сова, следила за каждым жестом Ульрики, но не могла придраться к ее методике. Тем более раздражал ее легкомысленный разрез на юбке.
— Я внимательно наблюдала за классом, — заявила она после урока. — Когда вы, уважаемая коллега, писали формулу стеариновой кислоты, ваша юбка сильно поползла вверх. Еще немного, и резинка на чулке стала бы видна. Некоторые подростки мужского пола обратили на это внимание, начали шептаться, обмениваться улыбочками.
— Ну и что? — спросила Ульрика.
— Как что? Неужели вы не понимаете? Ведь ученики в этот момент были заняты не усвоением нового материала, а вашими ногами.
— Можно подумать, что они никогда не были на пляже, не видели ни одной женщины.
— Но здесь не пляж, а учебное заведение.
— Я не понимаю, к чему весь этот разговор?
— К тому, чтобы вы в будущем не носили в школу подобных юбок.
— Мне мой костюм нравится. И я не понимаю, почему преподаватель в школе должен одеваться, как… — «как старая калоша», хотела сказать Ульрика, но, взглянув на методистку, прикусила язык. — Не должен красиво и модно одеваться, — докончила она.
— Но тогда носите разрез не с правой, а с левой стороны. В таком случае, когда вы поднимете руку, для того чтобы писать на доске, ваша нога не обнажится.
Ульрике хотелось громко рассмеяться в лицо этой зануде, но она сдержалась и спросила, прикидываясь дурочкой:
— А вы не могли бы мне показать, как это получится?
Почему она не смолчала? Ее упрямство, насмешливые слова повлекли за собой целую лавину упреков в кабинетах у начальства и на педсоветах, и при этом был уже совершенно забыт ничтожный повод, вызвавший такую бурю, — разрез на юбке.
Теперь Ульрика даже начала жалеть, что не была покладистой и любезной, как примерная ученица, не извинилась перед методисткой, не поблагодарила за материнскую заботу. В таком случае никакого скандала бы не произошло, педсоветы не длились бы так долго и у директора не прибавилось бы новых морщин на и без того вечно наморщенном лбу. Пусть бы ученики видели в ней не привлекательную женщину, а некое бесполое существо, все их внимание было бы сосредоточено исключительно на учебе, и она могла бы служить образцом преподавателя. Разве не это внушали ей некоторые коллеги в искреннем желании помочь? Ведь в школе относились к ней неплохо, у нее даже появились друзья. Однако, когда тучи над ней сгустились, большинство отвернулись от нее, а когда ей объявили выговор, то тем двоим, кто до последнего защищал ее, поставили на вид.
Конечно, методистка не простила ей насмешки. После этого она, само собой разумеется, обнаружила много ошибок в методике, отметила вызывающий тон и нежелание признать свои недостатки во время обсуждения урока. Все это было сообщено школьному советнику в отдел народного образования.
Тот, услыхав ее фамилию, тотчас вспомнил, что с этой преподавательницей уже были какие-то неприятности. Подняли дело. Ага, отказывается проводить дополнительные занятия с детьми из рабочих семей… Отстаивает теорию способностей. В Галле уволилась из школы в середине учебного года, поставив тем самым школу в тяжелое положение. А теперь еще и это. Возникает целый комплекс серьезных педагогических ошибок.
Честно говоря, у Ульрики слегка сосало под ложечкой, когда она шла к вызвавшему ее школьному советнику.
Глубоко утонувший в кресле за письменным столом человек в ответ на ее приветствие лишь слегка приподнялся. Он очень вежливо предложил ей сесть и даже спросил, не выпьет ли она вместе с ним чаю.
Ульрика попыталась коротко описать ему свой урок, подчеркивая, что не согласна с критическими замечаниями методистки. Это несправедливо — обвинять ее в том, что класс на уроке не работал: может, была лишь какая-то секунда, когда внимание учеников рассеялось.
Школьный советник, улыбнувшись, протестующе махнул рукой:
— Оставим это. — И заговорил о теории способностей.
И тут, вероятно, Ульрика совершила свою вторую ошибку, потому что ответила слишком раздраженно и агрессивно:
— Не я предала республику и бежала на Запад, а тот самый инспектор, который обвинял меня в протаскивании буржуазных теорий.
— Допустим, — согласился школьный советник. — Может быть, вы и правы.
Внезапно он отъехал от стола, и Ульрика увидела, что это инвалидное кресло на колесиках, школьный советник был парализован. Как она потом узнала, это было последствие пыток, которым его подвергали нацисты.
Подъехав к ней, он сказал:
— Видите ли, верность того или иного учения не опровергается тем, что кто-то предал его. Возьмите Галилео Галилея. Он опроверг учение Коперника, и все же истиной осталось то, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Поэтому и для нас вопрос не стоит о том или ином ренегате. Важен не конкретный чиновник, важен принцип.
И хотя теперь Ульрика понимала, что этот школьный советник, вероятно, не принадлежит к числу демагогов и спекулянтов, как тот инспектор, однако не сумела найти верного тона и сказала довольно резко:
— Мне очень жаль. Но и для меня тоже важен именно принцип.
Ульрика почувствовала, что попала в западню. Как сделать, чтобы тебя поняли, если даже этот, по-видимому, честный человек тебе не доверяет? Вечерами она придумывала самые убедительные слова, самые точные аргументы, но, когда на собраниях становилась мишенью для критики, они мгновенно улетучивались из головы. Ульрика чувствовала себя как перед судом инквизиции. И пусть ее противники говорили увереннее, сыпали научными и политическими терминами, это отнюдь не было доказательством их правоты.