Итак, чаша терпения Ханны переполнилась. Теперь даже самые верные ее покупатели бежали к Воннигкайту и, поскольку дело было накануне рождества, покупали у него не только апельсины, но и многое другое: муку, сахарную пудру для пирога, сладости, алкогольные напитки.
И тогда Ханна решила, что настала пора действовать. В первую очередь она, конечно, отправилась к Менне Моосшвамму, домик которого находился на соседней улице. Моосшвамм, с тех пор как вышел на пенсию, был секретарем партгруппы.
Уже в сумерках она, пробираясь по грязи и лужам, несколько раз увязала в глине. Наконец добралась до домика, увидела, что в гостиной горит свет и работает телевизор, и постучала в окошко.
За прозрачной занавеской возникла широкоплечая фигура.
— Кто там?
— Мне надо с тобой поговорить, Менне. По партийной линии.
Он только крякнул, увидев, в каком виде явилась Ханна. Тренировочные брюки, которые она надевала под юбку в холодные дни, были до колен забрызганы грязью. Опершись на стул, Ханна принялась прыгать то на одной, то на другой ноге, стаскивая совершенно мокрые боты.
— Отвернись-ка, — велела она, задирая подол платья, — я и брюки сниму.
— Зачем?
— Да я в грязи с ног до головы! Минна же трет все без конца, как я к вам в таком виде зайду?
Она сняла пальто, платок, осталась в одних чулках, но, обнаружив, что и они оставляют мокрые следы, сказала:
— Давай лучше в кухню пройдем.
Там они и уселись, и после обмена обычными вопросами о здоровье, о детях и о внуках, после того как жена Моосшвамма сварила им кофе, Ханна рассказала о том, что не давало ей покоя. Апельсины — это ведь как маленькие солнца в декабре, а из-за этой чертовой погоды их в кооператив не доставили. А Воннигкайт смеется и потирает руки. Почему так получается? Разве это справедливо? Только потому, что не находится никого, кто построил бы наконец в Лерхеншлаге нормальную дорогу.
— Верно, верно, — крикнула Минна из соседней комнаты, хотя и слушала их вполуха — смотрела старый фильм с Тео Лингеном.
— Как ты это себе представляешь? — спросил Моосшвамм. — Средств-то нет… Разве ты не понимаешь, что социализм не может дать все сразу? Сначала надо провода провести, а потом уж свет зажигать. — Ханна вспомнила, что он по профессии электрик. — Есть более важные проблемы у республики. Мы не можем сейчас ничего требовать.
— Так ты мне прямо скажи: будешь проводить партийное собрание по этому вопросу или нет?
— Разве ты не знаешь, что у нас теперь по плану совсем другая тема? Московское совещание… Борьба двух противоположных общественных систем… — Менне как раз готовился к докладу.
— А то, что мы который уже год грязь месим?.. И даже вымыться как следует не можем, воды нет… Это тебя не интересует?
— Еще раз тебе говорю: оставь эти глупости. Мы должны думать о более важных вещах.
— Что может быть важнее заботы о людях?
— Сразу видно, что ты не член партии, Ханна. И сознание у тебя еще отсталое.
— Значит, вы, коммунисты, так же относитесь к людям, как когда-то социал-демократы…
— Ханна! — Он стукнул кулаком по столу, загремели чашки. — Это твое заявление я могу расценить только как вражескую пропаганду!
На том разговор и кончился, визит к Моосшвамму ничего не дал. Ханна долго думала и решила, что должна организовать жителей Лерхеншлага другим образом. За асфальтированную дорогу, за то, чтобы не вязнуть по уши в грязи во время затяжных дождей, она была уверена, выскажутся все. Но как собрать всех вместе и как сделать так, чтобы к ней прислушались? Она посвятила в свои планы Лизхен, директора кооперативного магазина, и они решили созвать общее собрание всех членов потребительского кооператива, которыми были большинство жителей поселка. Было объявлено, что речь пойдет о процентах скидки, и так как такого рода вопросы обсуждались часто, то никто не заподозрил подвоха. Даже Моосшвамм и Функе ни о чем не догадались… Ханна с Лизхен хорошо понимали, что только так они и смогут всех собрать — раз речь идет о деньгах, прибегут даже больные и калеки.
Они не ошиблись. Зал в поселковом Совете был битком набит. Люди шумно рассаживались, переговаривались, сердито обсуждали, сколько еще урежут от обещанных трех процентов.
— Давай, Ханна! Выпускай кота из мешка! — раздавались крики. — А то нам из вашего кооператива и выйти недолго… Будем у Воннигкайта покупать. Он вон даже апельсинами торгует…
— Об этом-то и пойдет речь, дорогие сограждане. — Ханна, маленькая, худенькая, стояла за широким столом в центре зала. Несмотря на совершенно седые волосы, в шестьдесят шесть лет ее никто не мог бы назвать старухой. Но и подозревать в ней ту энергию, с какой она взялась за дело, никто не подозревал. — Я собрала вас здесь сегодня не из-за скидки и не из-за процентов, они останутся как есть. — Ханна загрубевшими от работы руками нервно теребила кружевной воротничок коричневого бархатного платья, которое она надела ради такого случая. — Дело в другом: нам нужна новая хорошая дорога. Чтобы нас могли регулярно снабжать продуктами, в том числе и апельсинами. Чтобы водители не поворачивали обратно с полпути, думая, что попали в ад. Я написала письмо, и под ним каждый может поставить свою подпись, кто согласен со мной.
Когда Ханна прочла текст письма, люди громко зааплодировали.
Менне Моосшвамм был вне себя от ярости, даже скрежетал зубами — свидетелем тому был сидевший рядом с ним Функе. Эта чертова баба обвела вокруг пальца не только его — партию! Кто, интересно знать, тут ведущая сила? Какие-то макаронные тетки! Ну, погоди же, вы мне еще за это ответите.
Однако ничего сделать он не смог. Функе решительно поддержал Ханну и объяснил Моосшвамму, что если ветераны не хотят начисто утратить в поселке свой авторитет, они должны, нравится им это или нет, поддержать Ханну Штейнхауэр.
Наконец наступил день, когда Хёльсфарт решил зарезать свою свинью. Это была суббота, ясный, морозный январский день — погода лучше не придумаешь. К рассвету, когда на светлеющем небе еще мерцали звезды, все собрались во дворе у Ханны. Зарезать свинью — дело не простое, предстоял напряженный день, а вечером большой праздник с роскошным угощением для всех, кто вызвался помочь.
Свинья весила больше четырех центнеров. Эрих тогда действительно сделал удачную покупку, а его теща приходила каждый день и в высшей степени усердно занималась откормом.
Эрих, Халька и Ахим приехали в Лерхеншлаг еще накануне.
Нужно было хорошенько подготовиться к завтрашнему дню, достать необходимые инструменты, утварь, помыть давно заброшенную летнюю кухню, как следует выдраить котлы, в которых предстояло варить колбасу. Ульрика и Юлия должны были приехать из Айзенштадта утренним поездом.
— Я все равно не смогла бы при этой сцене присутствовать, спряталась бы где-нибудь, — сказала Ульрика.
Ахим прекрасно ее понимал. Она не хотела вспоминать страшную сцену, когда на ее глазах забивали косулю.
Пригласили и Франка Люттера. Даже Дипольд обещал приехать к вечеру. Эрих пригласил его, когда ходил подписывать заявление на три дня в счет отпуска:
— Если любишь свинину, Фриц, и тебе надоела безвкусная колбаса из нашего гастронома, приезжай, мы будем рады.
А Ханна с самого начала отказалась помогать.
— Я от козы избавилась не для того, чтобы себе новую заботу на шею повесить. Делайте, что хотите, — говорила она, — летней кухней, пожалуйста, пользуйтесь, только потом все уберите, чтобы порядок был. В последний раз мы свинью резали во время войны, когда Роберт уже с постели не вставал.
Когда появились Ульрика с Юлией, все было кончено.
— Ну, наконец-то, — недовольно бросил Ахим, — давайте скорей, нам каждая пара рук дорога.
В ответ Ульрика только показала ему язык, за что тотчас получила замечание от Юлии:
— Мамочка, так делать нехорошо.
— Вместо того чтобы ворчать, лучше посмотри, кого я вам привезла.
Вероятно, Франка Люттера, подумал Ахим, вечно он опаздывает. Но тут из-за спины Ульрики выглянул какой-то человек, одетый в серую форму народной армии. Он по-военному щелкнул каблуками, приложив руку к козырьку фуражки, из-под которой торчали красные, замерзшие уши.
— Курсант Хёльсфарт по вашему приказанию прибыл.
Ответом было общее ликование. Никто, даже Эрих и Халька, не рассчитывал на то, что ему дадут отпуск. Эрих бросился к брату, но, спохватившись, остановился — он как раз был занят промывкой кишок, и руки его для объятий не годились.
— Как бы твою новенькую форму не испачкать!
Но Бернд уже стаскивал перчатки и расстегивал шинель.
— Ерунда, дайте мне скорее какой-нибудь фартук, а брюки и башмаки я потом вычищу. Мне увольнительную дали на два дня. Капитан отпустил, как услышал, что мы свинью забиваем. Надо ему только чего-нибудь вкусненького захватить.
Тут вмешался Функе, наблюдавший за всей этой сценой с крыши своего сеновала:
— Ну, если это не повод, чтобы пропустить по рюмочке, то я просто и разговаривать с вами не хочу. А фартук я тебе, солдат, сейчас принесу.
— Да, по такому морозцу рюмочка бы не повредила, — согласился Макс Зибенлен, крестьянин из соседней деревни, приглашенный в качестве главного эксперта. Он точил ножи для разделки туши. — Все как прежде, — добавил он. — Начальники вас отпускают, только надо их как следует подмазать, верно?
— Нет-нет, — запротестовал Бернд, — у нас в училище такое невозможно. Меня поощрили за лучшие результаты по стрельбе.
При этом известии настроение у Эриха стало совсем праздничным.
— Неси-ка сюда твой фартук, Карл! — крикнул он Функе. — Давай к нам, выпей рюмочку, а то я просто видеть не могу, как у тебя там, наверху, слюнки текут.
Юлия в теплом спортивном костюме, шапке и шарфе с любопытством наблюдала за царившей на дворе суматохой. В летней кухне Ульрика, внимательно выслушав указания Зибенлена, принялась за работу — резала мясо на мелкие кусочки. Она осталась здесь одна, потому что Халька отправилась готовить для всех завтрак.