Он взял конверт и прочел: СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО, ВСКРЫТЬ ЛИЧНО! Далее была указана дата и время, когда ему надлежало сломать сургуч: ноль-ноль часов, ноль-ноль минут.
Он расписался в получении, попрощался и, спустившись на улицу, попросил шофера отвезти его домой, в Панков.
Итак, до полуночи ему придется умерить свое любопытство, прежде чем он получит какие-то указания (а то, что в конверте содержатся указания, не вызывало у него ни малейших сомнений). Он стал прикидывать, что может его ждать, к чему, собственно, надо готовиться. Любопытство распирало его, подчиняло все его мысли, так что он даже посмеялся над собой: считаешь себя революционером, человеком с железной волей, а сам, оказывается, подвержен тем же искушениям, что и доисторические люди. Разумеется, он бы никогда не смог нарушить партийную дисциплину, злоупотребить доверием партии, хоть и велик был соблазн распечатать конверт, имевший чисто символическую защиту — ленточку да ломкий сургуч.
Он опять подумал, чем ему заполнить вечер. Театры были на летних гастролях, а одна мысль о походе в кино, где придется высидеть полтора часа в адской духотище ради заведомо скучного фильма с кем-нибудь из санаторских франтов в главной роли, — одна эта мысль приводила его в содрогание. К счастью, он был голоден, а поскольку в холодильнике было шаром покати, ибо перед отъездом Лисси его разморозила, то Мюнц отправился на поиски какой-нибудь закусочной неподалеку от дома. После долгих хождений ему наконец удалось найти свободное место в ресторанчике возле ратуши. Без всякого аппетита жевал он рубленый бифштекс — традиционное блюдо берлинцев, стараясь уже не столько угодить своему чреву, сколько просто набить его чем-нибудь. Мысли вновь и вновь возвращались к секретному документу, и он ломал голову над тем, что же в нем могло заключаться. Неожиданно его внимание привлек спор, который вели за соседним столом двое мужчин. Предметом спора было решение жены одного из них уволиться с электролампового завода и работать в Западном Берлине, уборщицей у какого-то адвоката.
— Она соображает, что делает? — вопрошал его приятель, чей лацкан украшал партийный значок. — И ты тоже хорош гусь. Вместо того чтобы образумить свою старуху, врезать ей, ты, можно сказать, благословляешь ее прислуживать какому-то буржую.
— Ты не прав, Георг, — отвечал второй. — Раскинь мозгами: там она будет получать триста чистыми, в западных марках, а здесь они идут один к четырем, а то и больше, поскольку их курс день ото дня растет, вот и считай — минимум тысяча двести у нее в кармане. А на заводе она зарабатывает дай бог если семьсот, и то с премией…
Однако Георг принялся в доходчивой форме объяснять своему товарищу суть политэкономии капитализма и социализма, но, наткнувшись на глухое непонимание, кончил тем, что воззвал к его совести.
Вот оно, с горечью подумал Мюнц, мышление веками угнетавшихся, темных, забитых людей, которые все никак не могут поверить, что их унижению пришел конец. Но с другой стороны, ведя извечную борьбу за существование, озабоченные лишь добыванием пищи, одежды и жилья, задумывались ли они когда-нибудь над тем, что не всякое материальное преуспеяние нравственно? На этом и спекулирует классовый враг. И вот один из сидящих за соседним столом как раз не понимает тактики своих бывших угнетателей, а другой, тот, что имеет мужество открыто носить здесь, в Берлине, партийный значок, выступает в поддержку коренной социальной ломки на немецкой земле. Мюнцу вспомнились заголовки в газетах последних дней: хоть он и хотел отключиться в санатории от всяких дел, но расстаться с газетами так и не мог. Поджоги на скотобойнях столицы, волнения в Гумбольдтовском университете… В последние месяцы вновь участились акты саботажа, как следовало из секретных донесений, однозначно направлявшиеся западными спецслужбами. Привычными стали и другие методы «холодной войны»: расшатывание экономики страны, валютная спекуляция (подтверждением которой мог служить и только что услышанный разговор), сманивание врачей, учителей и квалифицированных рабочих, на образование которых это государство затратило огромные средства, а то получало их сразу готовенькими… Одно сообщение во вчерашней газете привлекло особое внимание Мюнца: маршал Конев, главнокомандующий Объединенными вооруженными силами стран Варшавского Договора, внезапно назначен командующим Группой советских войск в Германии. Мюнца как обухом по голове ударило: Конев, этот прославленный военачальник, герой гражданской и Великой Отечественной войн, и вдруг так понижен в должности…
Уже смеркалось, когда он возвратился домой. В квартире, на одном из последних этажей старого, громоздкого, украшенного лепниной здания, по-прежнему стоял спертый воздух. Мюнц распахнул настежь окна и двери, чтобы поскорее проветрить. До того момента, когда можно будет вскрыть конверт, оставалось еще два часа. Чтобы убить время, он стал разбирать почту, накопившуюся в его отсутствие, — журналы, бандероли, официальные письма, опущенные через щель во входной двери и образовавшие внушительную кучу на полу. Он поглядел в окно: невдалеке светился огнями Панковский особняк. После смерти Вильгельма Пика год назад особняк стал резиденцией Вальтера Ульбрихта, председателя недавно созданного Государственного совета. По ассоциации Мюнцу вспомнилось позавчерашнее выступление Ульбрихта перед рабочими кабельного завода «Обершпрее». Самое главное сейчас, сказал он, — это сорвать планы поджигателей войны, не завтра и не послезавтра, а именно сегодня (эти слова особенно крепко отпечатались в памяти Мюнца) нейтрализовать опасность, которая исходит для республики со стороны Западного Берлина… Но как? Как, спрашивается, это сделать практически? Месяц назад на одной пресс-конференции для иностранных корреспондентов, которую готовил Мюнц, на подобный вопрос Ульбрихт ответил: «Вы даже не поверите, дамы и господа, какая серьезная сложилась ситуация. Право, лучшим выходом из положения было бы для нас обнести Западный Берлин высокой стеной…» Должно быть, это было сказано фигурально и едва ли могло быть осуществлено на деле. Во всяком случае, сидевшие в зале журналисты восприняли это как шутку и отреагировали дружным смехом. И лишь много позже Мюнц понял, что Первый секретарь партии произнес эту фразу не ради шутки, а по поручению Политбюро, где все уже было детально обдумано и взвешено…
И вот долгожданный момент настал. По радио прозвучали сигналы точного времени, возвещая начало нового дня — воскресенье, 13 августа. Мюнц взглянул на часы: большая и маленькая стрелки, слившись в одну, замерли на двенадцати. Он отпер ящик стола, достал конверт, разрезал ножницами красную ленточку, сломал сургуч и вскрыл конверт.
Первое, что ему бросилось в глаза, — это сопроводительная записка, подписанная лично Вальтером Ульбрихтом с указанием одной-единственной его должности — Председателя Совета обороны. Записка была приложена к детальному плану действий, который Мюнцу надлежало выполнять прямо с этой минуты. Прежде всего он должен был тотчас соединиться с радиокомитетом, агентством новостей и редакциями центральных газет, чтобы проконтролировать незамедлительное предание гласности документов, также находившихся в секретном конверте. Это были: решение Совета Министров ГДР, заявление правительств стран — участниц Варшавского Договора и сообщения соответственно министерства внутренних дел, министерства транспорта и магистрата Большого Берлина.
Вероятно, редактор «Нойес Дойчланд», благо она выходит и по воскресеньям, тоже получил такой конверт, подумал Мюнц. Желая в этом удостовериться, он позвонил в редакцию. Тот сразу взял трубку и сообщил, что уже засылает документы в набор. Все другие газеты напечатают экстренные выпуски. Один из пунктов плана предписывал Мюнцу срочно прибыть в ЦК, в свой кабинет, чтобы, как говорится, держать руку на пульсе.
Как и было условлено между Мюнцем и шофером, тот был в любую минуту к его услугам. В ожидании машины, которая должна была доставить его в ЦК, Мюнц еще раз внимательно прочитал документы.
Решение Совета Министров гласило:
«Точка зрения боннского правительства, согласно которой вторая мировая война еще не закончена, равносильна требованию свободы для милитаристских провокаций и мероприятий гражданской войны. Эта империалистическая политика, проводимая под маской антикоммунизма, является продолжением агрессивных целей фашистского германского империализма времен третьего рейха. Из поражения гитлеровской Германии во второй мировой войне боннское правительство сделало вывод о том, что надо еще раз попробовать разбойничью политику германского монополистического капитала и его гитлеровских генералов путем отказа от немецкой национальной государственной политики и превращения Западной Германии в государство — член НАТО, в государство — сателлит США…
Западногерманские реваншисты и милитаристы злоупотребляют мирной политикой СССР и государств Варшавского Договора по германскому вопросу, чтобы посредством разнузданной враждебной пропаганды, сманивания людей и диверсий нанести ущерб не только Германской Демократической Республике, но и другим государствам социалистического лагеря.
По всем этим причинам Совет Министров Германской Демократической Республики в соответствии с решением Политического консультативного комитета государств — участников Варшавского Договора с целью обеспечения мира в Европе, защиты Германской Демократической Республики и в интересах безопасности государств социалистического лагеря принял решение о проведении следующих мероприятий:
Для прекращения враждебной деятельности реваншистских и милитаристских сил Западной Германии и Западного Берлина вводится такой контроль на границах Германской Демократической Республики, включая границу с западными секторами Большого Берлина, который обычно имеет место на границах каждого суверенного государства. На западноберлинских границах надлежит обеспечить надежную охрану и эффективный контроль, чтобы закрыть путь для подрывной деятельности…»