— Я сказал что-нибудь странное? — удивился Каребара.
— Сегодня это уже второй раз, — заметила Сник. Несмотря на проявляемое нетерпение и скуку, она, судя по всему, пристально наблюдала за ним.
— Какая-то вспышка. Все уже прошло. Я даже не могу точно описать, что это было.
Каребара встал.
— Увидимся после обеда, ну, скажем, часа в два. Начнем работать над Дунканом.
Он направился прочь, но потом вдруг остановился и повернулся.
— А вы не лжете мне? Бивольф — действительно всего лишь роль и не более?
— Откуда мне знать? — сказал Дункан. — Я ведь без сознания, когда вы допрашиваете меня.
— Но сейчас-то вы в здравом уме и должны бы понимать, что говорите. Вопрос не такой уж сложный: играете вы роль этого человека или вы и есть он?
— Мне кажется — я говорю правду. Хотя, конечно, произнося эти слова, я на самом деле могу лгать. В вашем распоряжении единственный способ определить, лгу я или нет, — опрыскать меня туманом. Но вся штука в том, что я умею лгать и под его действием.
Каребара вознес руки к небу и, бормоча что-то себе под нос, удалился.
Итак, он видел лицо ребенка, но не знал его имени.
Что заставило его исчезнуть мгновенно и безвозвратно, словно запись, стертая с ленты? Какие неведомые магнитоментальные сдвиги полярности в мгновение ока стерли — или кажется, что стерли, может, они где-то притаились — воспоминания Кэрда об этом ребенке? А из памяти семи других? Некие импульсы тоже отозвали из их памяти картины воспоминаний? Дункан не объединял их воспоминания — откуда ему было знать, успели ли они разглядеть промелькнувшее лицо мальчика?
— Друг мой! — загромыхал Кэбтэб. Открыв дверцу, он вглядывался в глубь высокого, футов семи, специального контейнера для хранения продуктов. Подобные ящики по старой памяти называли холодильниками, хотя холод давно уже не применялся для сохранения продуктов. — Дунк! Мне кажется, что ты запутался так же, как когда-то я сам! Я верил в то, что в нашей вселенной существует множество богов, а ты веришь, что в теле твоем живет сразу несколько душ. Я давно уже понял, какую чушь я извергал! Существует только один Бог, а у тебя только одна душа! Ты просто заблуждаешься, точно так же, как заблуждался я. Забудь эту бессмыслицу, будто во плоти твоей обитает семь душ. Живи так, словно душа у тебя одна-единственная, и скоро вновь почувствуешь себя цельным и единым!
— Это не так просто, — заметил Дункан. — Ты смог покинуть свой пантеон только после того, как тебе явилось некое мистическое откровение. Думаешь, я смогу обойтись без какого-то видения? Я могу прождать его всю мою жизнь во мраке и умереть в ожидании света.
— Видение? — повторил Кэбтэб. — У меня не было никаких видений! Все произошло само собой. Еще секунду назад я был проповедником нескольких богов, но уже в следующее мгновение я ощутил себя певцом Бога единого и неделимого. Создателя нашего. Я слезно вошел в широкую открытую дверь, вот и все.
— Много же времени вам понадобилось, чтобы повторить открытие фараона Ахенатена, сделанное еще восемь тысяч лет назад, — вставила Сник. Думаете, есть смысл болтать о подобном сверхъестественном вздоре?
— Сестра моя, — сказал падре, сопровождая слова довольно злой улыбкой, — вам не хватает чувства уважения к другим людям.
— Да прекратите вы! — воскликнул Дункан, взметнув вверх руку, словно регулировщик на перекрестке. — Давайте не затевать подобные споры. У нас есть о чем подумать поважнее. Ты, Тея, умаляешь чувство его собственного достоинства. Если ты сомневаешься в значимости его религиозных верований, ты отрицаешь уникальность этичности Кэбтэба. Ты отрываешь часть этой личности, лишая его цельности, бьешь по его самолюбию, самооценке. Ты обвиняешь его в заблуждении, но Кэбтэбу необходимо верить в свою правоту.
— В любом случае, если мы хотим выбраться отсюда живыми, нам следует действовать вместе. Кроме того, не забывайте — за нами все время следят. Неужели нужно напоминать об этом? КУКОЛКА очень настороженно относится к раздорам в своих рядах. У них свои методы обращения с теми, кому, как им представляется, нельзя доверять.
Краска чуть схлынула с красного от негодования лица Кэбтэба. Он делал видимые усилия, чтобы расслабиться.
— Ты прав, брат Дункан. Приношу свои извинения, сестра Пантея. Моя реакция была слишком бурной. И все-таки я советую вам в будущем быть поосторожнее в своих выражениях.
— Во многих отношениях вы хороший человек, — сказала Сник. — Вы храбрый, на вас можно положиться в критической ситуации, когда требуется быстро принять решение. Но когда вы не можете справиться со своей глупостью…
— Тея! — пытался остановить ее Дункан.
— Я по крайней мере способен соображать! А вы даже не можете понять, что КУКОЛКА — это… — загрохотал Кэбтэб.
— Замолчите! Оба замолчите! — буквально завопил Дункан. — Я же сказал, что за нами следят! Они записывают все на пленку — каждое движение, каждое выражение лица, каждое слово. Ведите себя как взрослые, ради Бога! Повторяю, мы должны действовать дружно и согласованно!
— Я прощаю вас, сестра Тея, — сказал падре.
— Вы прощаете меня? — не успокаивалась Сник. — Вы, богословский блудник! Да вы в один день переключились с пантеизма на монотеизм! Вы…
Дункан будто катапультировался из своего кресла.
— Ну все, достаточно! Хватит, я говорю! Убирайтесь отсюда оба! Отправляйтесь в свои комнаты! Если не будете вести себя как разумные люди, вы мне здесь не нужны! Мне надо многое обдумать. Я хочу тишины. Вон!
— А как мы можем уйти? — удивился Кэбтэб. — Мы же пленники, ты что, забыл?
Дверь открылась, и в комнате появились двое охранников. Один из них, державший в руке пистолет, указал на дверь.
— Вы, двое, следуйте за нами.
Сник вышла быстро и спокойно.
— Благословляю вас, сыны мои, — сказал падре. — Я не сомневался, что вы будете следить за нами как ангелы-хранители.
Кэбтэб направился к выходу, поворачиваясь на ходу к Дункану, улыбаясь и подмигивая. Хорошо, что за спиной у него не было экранов, и наблюдатели скорее всего не заметили этот жест падре. Так же как и тот сигнал, который сам Дункан подал ранее своим друзьям, призывая их инсценировать ссору. Наверняка наблюдатели подумали, что у него просто затекла рука. Коллеги неплохо ссорились. Теперь не было никаких сомнений, что происходящее в его комнате не просто записывалось на пленку, чтобы просмотреть ее позже. За ними постоянно следили. Наблюдатели, без сомнения, имели приказ вмешиваться, если что-нибудь покажется им подозрительным или повлечет неприятности.
Собственно, он так и думал, просто хотел убедиться.
Однако Дункан не считал, что вся эта сцена — сплошная игра. Наоборот, Кэбтэб и Сник достаточно откровенно выразили свое отношение к религии, их гнев был подлинным.
Отбросив эти мысли, Дункан сконцентрировал свое внимание на лице мальчика. Однако усилия ни к чему не привели — лицо не возникало. Потратив на это занятие целый час, Дункан дал себе отдых, позволяя мыслям течь свободно. Может быть, купаясь в потоке подсознания, он увидит проплывающее где-то рядом лицо этого ребенка или заметит нечто связанное с ним.
Наступило время ленча — на вращающейся полке перед ним появилась еда. Ел он машинально, почти не ощущая вкуса. Солнце зашло за угол башни, и окно, выходящее на запад, потемнело. Дункан решил заняться упражнениями. Он раз двести пробежал трусцой из одного конца комнаты в другой, а затем принялся взбираться по воображаемой веревке. Пройдя двадцать раз на руках через комнату и проделав три сотни отжиманий, он принял душ. Подставив тело под струю воды, Дункан помимо воли вернулся к «проблеме идентификации личности» — так называл ее Каребара. Сам Дункан искренне считал эти изыскания пустой тратой времени. И все же сейчас, заключив с самим собой соглашение не препятствовать свободному течению мыслей, какими бы неожиданными путями они ни струились, не останавливать свой разум, в какие бы закоулки он ни забрался, Дункан даже не пытался сосредоточиться на более актуальных и насущных вопросах.
Отбросьте философический налет, окружающий личность человека. Забудьте о многих тысячах книг и фильмов, посвященных этой теме. Что тогда? Личность отдельного homo sapiens сводится к его телу, объединяющему его разум, его действия и реакции в любую секунду. Или в любую микросекунду, если речь идет о самых незначительных различиях. Не стоит углубляться в вопрос о том — сформировалась ли личность в результате наследственности или под влиянием окружающей среды, или от взаимодействия и того и другого. Истоки черт личности — отдельный вопрос.
Человек — это то, что он делает и о чем думает в каждую секунду. Он никогда не остается неизменным во времени.
Личность — это поток, облаченный в кожу, и поток вне этого мешка из кожи, но обретший форму благодаря ему.
Когда-то жил человек по имени Джефферсон Сервантес Кэрд. Он обладал собственной индивидуальностью, как и все люди, от нее Бог не освобождает даже идиотов или полностью парализованных. Эта индивидуальность менялась со временем вместе с изменением его тела и состояния разума. Неизменным оставался только закрепленный за ним ярлык — его имя — Джефферсон Сервантес Кэрд. Затем изменился и ярлык. Он стал Робертом Аквилайном Тинглом. Но только по Средам. Тингл не был просто Кэрдом, играющим роль Тингла. Каждую Среду на рассвете Кэрд _п_р_е_в_р_а_щ_а_л_с_я_ в Тингла. В Четверг он _с_т_а_н_о_в_и_л_с_я_ Джеймсом Свартом Дунски, в Пятницу Уайтом Бампо Реппом. В Субботу наступало время Чарльза Арпада Ома, в Воскресенье — Томаса Ту Зурвана, уличного проповедника, Отца Тома, ревностного приверженца религии, резко контрастирующего с другими шестью личностями, которые сплошь были агностиками или атеистами. По Понедельникам личность претерпевала еще одну метаморфозу, _п_р_е_в_р_а_щ_а_я_с_ь_ в Вилла Мачлака Ишарашвили.
Каждый из этих людей был по-своему уникален, но в то же время они не могли полностью забыть друг о друге. Поскольку Кэрд состоял связным тайной организации, переходящим из одного дня в другой, и передающим сообщения между днями, он должен был помнить — кем он являлся в других обстоятельствах. Фактически он сохранял часть воспоминаний обо всех своих личностях. Слова «_н_е_з_а_б_ы_т_о_е_» и «_в_о_с_п_о_м_и_н_а_н_и_я_» были ключевыми. Все дни, несмотря на метаморфозы своей личности, он следовал по определенному пути, который предопределялся ограниченной памятью о других персонах. В определенном смысле эти воспоминания вытекали из других персон, а их природа, их пределы помогали ему правильно ориентироваться в его незаконной деятельности. Они прорывались к нему голосами тех шестерых, похороненных в глубине него. Голоса эти — неотчетливые, но все-таки достаточно сильные — помогали, советовали ему, доносясь из каких-то временных гробниц.