— Я согласен, Роберта, — сказал Гарп, — тем более от вас только и слышишь, что все не так.
Роберта, пребывая в самом любвеобильном настроении, расцеловала Гарпа и хлопнула его по плечу с такой силой, что он дважды поморщился.
— Побойтесь Бога, Роберта! — взмолился он.
— Фонд Дженни Филдз! — воскликнула Роберта. — Звучит потрясающе.
Из-за этого распоряжения матери у Гарпа все время кошки скребли на душе. Впрочем, если бы не это, Гарп скоро очерствел бы и утратил связь с миром. Не покидавшее его беспокойство напоминало Гарпу, что он жив, даже если не пишет. А Роберта Малдун вместе со своим Фондом вряд ли дадут ему успокоиться.
Так Роберта стала директором Фонда Дженни Филдз и переехала в бухту Догз-хед. Дом Филдзов представлял собой нечто среднее между писательской дачей, реабилитационным центром и консультацией для будущих матерей. В нескольких хорошо освещенных комнатах под самой крышей наслаждались уединением художницы. Новость о создании Фонда разлетелась быстро, и в дом Дженни посыпались многочисленные письма. Их отправительницы спрашивали, каковы условия получения помощи Фонда. Гарп сам хотел бы узнать об этом. Для решения всех вопросов Роберта назначила Попечительский совет. Часть попечительниц сразу же невзлюбила Гарпа, кому-то он, напротив, понравился, но и те и другие постоянно с ним препирались. Роберта собирала Попечительский совет дважды в месяц, и в присутствии вечно недовольного Гарпа обсуждались обращения просительниц.
В хорошую погоду Совет собирался на открытой морским ветрам веранде дома Дженни, куда Гарп все чаще отказывался приезжать. «Там у вас полно чокнутых, — заявил он Роберте, — они напоминают мне другие времена». Поэтому собирались иногда в фамильном особняке Стирингов, который принадлежал теперь школьному тренеру. В присутствии этих несгибаемых женщин Гарп чувствовал себя здесь более уверенно.
Без сомнения, его уверенности еще прибавилось бы, заседай они в его спортивном зале. Но даже там, вынужден был признать Гарп, бывший Роберт Малдун без боя не уступил бы ему ни одного очка.
Просительницу № 1048 звали Чарли Пуласки.
— Я полагал, что к нам обращаются только женщины, — заметил Гарп. — Хотя бы одно условие должно быть незыблемо.
— Она и есть женщина, — ответила Роберта, — но зовут ее Чарли.
— Одного этого достаточно, чтобы не рассматривать ее документы, — раздался голос Марши Фокс, тощей, угловатой поэтессы. Она постоянно пререкалась с Гарпом, но ее стихи ему нравились. Гарпу никогда не удавалось достигнуть такой лаконичности, экономии выразительных средств.
— Так чего хочет Чарли Пуласки? — задал обычный вопрос Гарп.
Некоторые просительницы обращались только за деньгами, другие хотели пожить какое-то время в приюте. Были и такие, кто требовал и денег (иногда очень много денег) и жилье.
— Она просит только денег, — сказала Роберта.
— Чтобы поменять имя? — съязвила Марши Фокс.
— Она хочет бросить работу и засесть за написание книги, — пояснила Роберта.
— Ужасно! — воскликнул Гарп.
— Нужно ей написать, чтобы она ни в коем случае не бросала работу.
Фокс была из тех писателей, кто боится не только реальных, но и возможных соперников.
— Марши ненавидит даже умерших писателей, — шепнул Гарп Роберте.
Прочитав, однако, рукопись, присланную мисс Чарли Пуласки, все сошлись на том, что автору следует держаться за свою работу, какой бы она ни была.
Просительница № 1073 была ассистентом профессора микробиологии; она тоже хотела на время оставить работу, чтобы написать книгу.
— Роман? — спросил Гарп.
— Исследование в области молекулярной вирусологии, — вставила слово д-р Джоан Эйкс из медицинского центра Дьюкского университета; она сама была сейчас в творческом отпуске для завершения научной темы.
Гарп поинтересовался, над чем она работает, и Джоан Эйкс, глядя в пространство, ответила, что ее область «невидимый болезнетворный мир крови».
У просительницы № 1081 погиб в авиакатастрофе незастрахованный муж. Она осталась с тремя детьми на руках мал мала меньше, а сама учится на магистра французской филологии. Если получит диплом, сможет найти хорошую работу. Для этого нужны деньги и комнаты в Догз-хед для детей и няньки.
Попечительский совет единодушно проголосовал за то, чтобы дать просительнице денег, которых хватило бы на завершение образования и на няню. А живет пусть там, где будет учиться. Приют Дженни Филдз не рассчитан на детей и нянь. Некоторые его обитательницы при виде одного ребенка буквально впадают в истерику, другие не выносят детского писка, были и такие, чья семейная жизнь рухнула из-за няни. С этой просительницей все было ясно.
Зато № 1088 озадачил всех. Помощь просила разведенная жена убийцы Дженни Филдз. У нее было трое детей, причем один содержался в исправительной колонии для несовершеннолетних. После смерти мужа, прошитого автоматной очередью полицейских штата Нью-Гэмпшир и пулями охотников, дежуривших у автостоянки, она перестала получать на детей алименты.
Убитый, Кенни Тракенмиллер, меньше года прожил в разводе. Друзьям он говорил, что алименты у него вот где сидят, что до развода жену довели феминистки, заморочившие ей мозги. Адвокатша из Нью-Йорка, которая обстряпала дельце в пользу жены, сама была разведенка. Прожил он с женой почти тринадцать лет, поколачивал ее по меньшей мере дважды в неделю, да и каждому его отпрыску на горьком опыте было известно, что папаша скор на расправу. Но миссис Тракенмиллер понятия не имела ни о каких женских правах, пока не прочла автобиографию Дженни Филдз «Одержимая сексом». Перевернув последнюю страницу, она впервые задумалась о том, какое чудовище ее муж, регулярно избивающий ее и детей. До того дня все эти тринадцать лет она искренне считала, что сама виновата в своих несчастьях, такова уж, видно, ее судьба.
Кенни Тракенмиллер поносил феминисток за то, что они «совратили его жену с пути истинного». Миссис Тракенмиллер всегда сама зарабатывала на жизнь. Делала прически и фасонные стрижки в городке Норт-Маунтин, что в штате Нью-Гэмпшир. Когда мужа по суду выселили из дома, она продолжала стричь и завивать. И жить было можно. Когда же его убили, стало трудно содержать семью. Она упомянула в своем сбивчивом послании, что ей пришлось один раз «скомпрометировать себя», иначе нечего было бы есть; и прибавила, что ей не хотелось бы еще раз «марать свою репутацию».
Миссис Тракенмиллер ни разу не назвала себя по имени, понимая, должно быть, как сильна неприязнь к ее мужу друзей Дженни Филдз, которые, скорее всего, отвергнут ее просьбу о помощи. Она написала, что поймет их чувства, если ей будет отказано.
Джон Вулф, избранный (вопреки своему желанию) почетным членом Попечительского совета, сразу сообразил, что лучшей рекламы для Фонда Дженни Филдз, чем миссис Тракенмиллер, вряд ли придумаешь. Оказать помощь несчастной семье убийцы Дженни — да это просто подарок судьбы. Трогательное известие разлетится мгновенно, и, как сказал Джон Вулф, истраченная сумма окупит себя стократ в виде щедрых благотворительных взносов.
— Нам и без того грех жаловаться на недостаток взносов, — попытался было возразить Гарп.
Роберта заметила, что бедняжка миссис Тракенмиллер может оказаться самой обычной шлюхой. Все удивленно воззрились на Роберту, обладавшую несомненным преимуществом: она могла судить не только как женщина, но и как бывший нападающий «Орлов Филадельфии».
— Вдруг она не первый раз «компрометирует себя» и вообще давно этим занимается, — сказала Роберта. — Только подумайте, как мы будем выглядеть? Окажем ей помощь. А это заядлая шлюха, и мы, как последние дураки, попадемся на ее удочку.
— Стало быть, надо потребовать у нее характеристику, — предложила Марши Фокс.
— Лучше встретиться с ней лично и поговорить, — возразил Гарп. — Сразу станет ясно, приличная это женщина или нет. И действительно ли она старается прокормить семью честным трудом.
Члены Попечительского совета удивленно посмотрели на него.
— Ну, знаете ли, — произнесла Роберта. — Я, во всяком случае, не буду выяснять, шлюха она или нет.
— А я тем более, — сказал Гарп.
— А где этот Норт-Маунтин? — спросила Марши Фокс.
— Я тоже не могу. Я и без того почти не бываю в Нью-Йорке, — открестился Джон Вулф.
— А я бы поехал, — вырвалось у Гарпа, — но ведь она может узнать меня.
— Не думаю, — заявила Хильма Блох, врач-психиатр, которую Гарп на дух не переносил. — Те, кто читал автобиографию вашей матушки, то есть люди, увлекающиеся биографической литературой, как правило, не любят и не знают беллетристики. Даже если бы она и взялась читать «Мир от Бензенхейвера», то только по одной причине — зная, чей вы сын. А это недостаточная мотивировка, чтобы дочитать ваш роман до конца. Не забывайте, она ведь только парикмахерша. Скорее всего, она ничего не поняла бы и бросила книгу на половине, а вашу фотографию на обложке, конечно, не запомнила. Ваше лицо может показаться ей смутно знакомым: одно время вас часто показывали по телевизору после гибели Дженни. Но в те дни, разумеется, могло запомниться только одно лицо — лицо вашей матери. Женщины, подобные миссис Тракенмиллер, много времени проводят у телевизора, мир литературы им чужд. Очень сомневаюсь, что ваш образ запечатлелся в ее мозгу и она до сих пор вас помнит.
Джон Вулф стал смотреть в сторону.
— Благодарю вас, Хильма, — только и сказал Гарп.
Так и было решено, что на встречу с миссис Тракенмиллер отправится Гарп и на месте решит, не шлюха ли она.
— Узнаем хотя бы ее имя, — бросила Марши Фокс.
— Спорю, ее зовут Чарли, — добавила Роберта.
Затем перешли к «разному»: кто сейчас живет в приюте Дженни Филдз, у кого истекает срок пребывания, кто только что въехал и все ли идет гладко?
Наверху под крышей жили сейчас две художницы — одна в комнате, выходящей на юг, другая в комнате напротив. Та, которой выпала южная сторона, завидовала своей соседке, считая, что освещенность у той гораздо лучше. Две недели они дулись друг на друга и демонстративно не разговаривали за общим столом. Даже обвиняли одна другую в краже корреспонденции. А потом вдруг взяли и вступили в любовную связь. Теперь живописью занималась только одна, та, что жила на северной стороне, ее приятельница позировала ей, наслаждаясь северной приглушенной освещенностью. Иногд