Леда ничего не ответила. Она так долго хотела от него избавиться, нарочно вела себя грубо. А вот теперь он уйдет и не вернется, что тогда?
– Как же свободная жизнь, о которой ты так мечтал? Тебе больше не хочется вырваться из-под колпака смартполиса?
– Жить до восьмидесяти лет, постоянно страдая от болей и болезней, – бессмыслица какая. Меня, может, уже завтра съест медведь. И все, конец. Жизнь в смартполисе не идеальна, но лучше, чем это все.
Девушка пожала плечами. Она никогда не поймет, что такое не тревожиться о здоровье. Леда всегда одевалась как можно теплее, до теплого мая носила вязаную шапку. В одну из весен она сняла головной убор слишком рано и простудила ухо. Боль была такая сильная, что казалось, будто кто-то стреляет из пистолета прямо в ухо. Леда кричала, плакала и мечтала, чтобы ей на самом деле кто-нибудь выстрелил в ухо, лишь бы не мучиться. Ей никогда не понять, каково это – не бояться за близких каждый раз, когда кто-то уходит на охоту или дети пропадают со двора. Каждый раз, когда девочка просыпалась не от кашля Кастора, она осторожно заглядывала к нему в комнату. Сначала медленно приоткрывала дверь и только потом решалась заглянуть. Потому что нет ничего страшнее тишины в комнате старика. «Еще живой», – однажды встретил он ее хохотом, когда Леда стояла у двери. Она никогда не поймет Арктура и ту незнакомую, почти идеальную жизнь, но и он не сможет понять ее.
– Знаешь, однажды после такого же приступа Кастор вдруг заговорил о тебе, – произнесла негромко Леда. Не знаю, чем ты ему так приглянулся, но он хотел, чтобы ты стал нашим новым лидером. Глупость! Но Кастор был почти в бреду. Ему казалось, что в ту ночь вселенная или, может, духи тебя привели. Он очень просил не говорить тебе всей правды, чтобы ты не передумал.
– Значит, поэтому ты врала?
Леда ничего не ответила. Арктур зашагал обратно к дому. «Завтра все закончится».
Он для себя все решил.
18
В общине все слушались Леду. Дети глядели на нее снизу вверх и одобрительно кивали на все, что она говорила. Лилия выполняла мелкие поручения, ловко перебирала ягоду, чистила грибы. Но главная ее работа была в том, чтобы приглядывать за Крокусом, который без устали носился по дому, сбивал посуду со стола, спотыкался и падал. Арктур заметил, что мальчик не просто не умеет говорить – в нем явно наблюдалось отклонение. Будто что-то внутри сломано. Но Леда была с ним терпелива, не ругала, когда очередная кружка катилась по полу, а вода лужей разливалась и затекала в щели меж кривых деревянных досок. Она терпеливо, назидательным тоном объясняла каждую мелочь, которая на самом деле мелочью не являлась. И на секунду казалось, что Крокус понимал, кивал головой, но уже через минуту снова брался за свое. Однако Леда учила не только быту, но и была их наставником по жизни. От нее Лилия узнала, почему у огня дым, а у воды пар, какие ягоды съедобные, а какие нет, почему, когда грустно, хочется плакать, зачем нужны похороны, почему не вернулся Альхиб и другие члены колонии.
С Кастором Леда была ласкова, называла дедушкой, гладила по плечу, а когда слушала его долгие рассказы, наклоняла голову, и взгляд ее блуждал по его лицу, будто девушка рассматривала каждую морщинку. Она просила старика прилечь, отдохнуть, не заниматься домашними делами, но мужчина ворчал и поступал по-своему. В такие минуты Леда цокала языком и складывала руки на груди. С остальными Леда говорила на равных. Они тоже ее слушались, хоть и были старше.
– Это мясо высуши, пригодится зимой, а это приготовим сейчас. – Она ловко орудовала на кухне, только шум стоял. Утварь плясала в ее руках – с полки на стол и обратно. Поллукс помогал молча, делал тяжелую работу. Он называл Леду сестрой, хотя роднёй не были. – Пока мы готовим ужин, сходи к реке, принеси воды и дрова нарубите. И возьми с собой Арктура, чего он болтается без дела.
Арктур и Мирах отправились к реке принести воды, потом рубили дрова и складывали под навес. Мирах был могучим и крепким, как столетнее дерево, ходил медленно, вразвалочку. Порой перед тем, как сказать что-то, проводил рукой по бороде. Говорил он с одной интонацией, ровной волной, без всплесков. Арктур отметил, что мог стать отличным лидером ренегатов: уравновешенный и уверенный – то, что нужно колонии. Парень удивлялся, с чего бы Кастору выдвигать его на эту роль. «Действительно, старик не в себе», – заключил он.
– Здесь у нас инструменты лежат, там сад, за ним – кладбище, – басом говорил Мирах, когда с делами было покончено. Он присел на скамейку, чтобы отдохнуть. – Присядь, за пять минут ничего не изменится.
Арктур для себя уже решил, что не останется, но ради любопытства хотел разузнать о колонии у Мираха.
– Давно ты здесь?
– С рождения.
Арктур не ожидал такого ответа. Для него все еще казалась странной и дикой новая реальность.
– Мы здесь все с рождения, кроме Кастора. Всех, кого он привел до этого, уже не стало. Последним был Альхиб.
– И какие планы у колонии? Вы же не можете просто существовать и не пытаться развить сообщество.
– Мы пробовали, не вышло. Кастор запретил искать новых членов общины. Ты – исключение, последняя прихоть старика.
– И вы не стали ничего с этим делать?
– Ну, мы его поддерживаем. Как-то давно была у нас здесь семья с ребенком. Кастор набрал семь человек. Однажды весной мальчишка поранил руку, и в рану попала грязь. Мы не заметили и вовремя не промыли, не обработали и не наложили повязку. Парнишка слег. Нужны были антибиотики. Тогда отец мальчика пошел с одним из наших в смартполис за лекарством, но они не вернулись. Мы ждали их неделю, а следом в город пошел Кастор. Он нашел то, что нужно, но было поздно. После похорон мать повесилась недалеко от их могил. Для Кастора это стало последней каплей. И для нас тоже.
Арктур долго молчал, пытался представить воображаемую картину, но в голове не укладывались все эти ужасы.
– Как ты думаешь, Кастор сожалеет о том, что создал колонию?
– Не знаю, возможно. Но он знает, что мы счастливы, что живем здесь, – закончил Мирах и ушел.
Стемнело, ночь прогнала Арктура с улицы, и он вернулся в дом. Ужин был почти готов, оставалось лишь накрыть на стол. Внутри витал аромат мясного бульона и пряных трав. Леда и Поллукс были на кухне и в помощниках не нуждались. Мирах читал сказки детям. Остальные сидели по комнатам. Все жили на первом этаже, второй пустовал. Арктуру было не по себе среди пустых комнат наверху, поэтому он остался расхаживать внизу. Дверь одной из комнат была распахнута, внутри стояла просторная двуспальная кровать. Стены покрывали страницы из книг, на которых черным углем были нарисованы портреты. У художника чувствовался свой стиль – грубые росчерки, резкие линии. Много незнакомых лиц, но в большой картине в центре Арктур узнал Кастора, а в другой, в углу, разглядел знакомый вздернутый нос Леды. Парня так поразили рисунки, что он не заметил, как без стука ввалился в комнату. Фомальгаут и Альдерамин весело за ним наблюдали.
– Это он рисует, – кивнул Альдерамин на друга. – Видишь, я бы так не смог. – Он поднял кверху правую руку – на ней не доставало двух пальцев. И как Арктур сразу не заметил? По всей видимости, мужчина скрывал дефект.
– Извините, что вторгся без приглашения, просто картины… Они великолепны.
– Это наброски, я не учился рисовать, да и красок у меня нет, – засмущался Фомальгаут. Он провел рукой по бороде и сложил руки в замок.
– У него талант, но он не признается. А ты проходи, садись в кресло, покажу, как он рисует моих зверей. – Альдерамин достал стопку страниц из словаря.
Арктур уселся в кресло и только сейчас заметил несколько клеток на полу. В одной копошился большой заяц, во второй – серая мышь, а в третьей – еж.
– Я их в лесу нашел еле живых, принес домой, вылечил, выходил, теперь они позируют Фомальгауту, – рассмеялся Альдерамин.
Арктур провел остаток вечера перед ужином в комнате художника и ветеринара. Они смеялись и вели себя так, будто в мире не существовало отдела ПЭ, смертельных болезней, диких зверей. Они наслаждались жизнью, общением и творчеством. Но как только покинули комнату, настроение испарилось, исчезла легкость в словах и движениях. Альдерамин и Фомальгаут по-прежнему шутили и переговаривались между собой. Казалось, что они очень близки.
За окном бушевал ветер. На столе стояли тарелки и кружки, тонкой струйкой поднимался пар. Поллукс и Леда были заняты детьми, Крокус постоянно норовил что-то уронить или пролить. Остальные помогали Кастору – тот опять практически отказывался от еды и просил налить суп в крошечную чашку. Мирах помог ему занять стул, Альдерамин подал еду в нужной посуде.
Арктур смотрел на всех внимательно, ловил каждый жест, взгляд. На него же никто не обращал внимания. Возможно, Леда уже сообщила, что парень уйдет утром. А он еще раз убедился, что никогда не смог бы стать частью этого сообщества.
После ужина все дружно убирали со стола, а потом расставляли стулья полукругом. Кастор расположился в единственном кресле, вокруг мельтешили дети. В центре полукруга установили табурет – тот самый, который разбил Арктур. Кто-то умело его отремонтировал, и он снова служил своей маленькой хозяйке.
– Сегодня у Лилии концерт, – пояснила Леда.
В этот вечер девочка читала стихи, забравшись на табуретку. Эта картинка умиляла и вызывала у Арктура чувства неудобства, замешательства и даже смущения. Он не привык к такой искренности, к эмоциям, которые через край плещут из маленького ребенка. Растрепавшиеся хвостики, слишком длинное платье, чтобы носить, да не сносить, широкие рукава, подвернутые на два раза. А из рукавов торчат худенькие ручки, которыми она ловко, словно дирижер, размахивала в такт стихам.
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,