Вдова Мицулав даже немного обиделась на Волкодава, потому что венн сразу собрался и ушёл, не дождавшись обещанного угощения.
«Вот вернусь с твоим внуком, – сказал он ей, – тогда и выпьем вино».
Не сознаваться же, в самом деле, что его словно в спину кто-то подталкивал, шепча на ухо: поспешай! Опыт давно научил его, что к такому шёпоту ниоткуда лучше прислушиваться. Хотя, если по уму, какая беда могла постичь Ирги возле стройки, где работали все его земляки?
Оттуда, где начинались осыпи, было хорошо видно, что изначально Дар-Дзума строилась в низменности, где были впервые найдены залежи глины. Старые выработки давно превратились в блестящие под солнцем пруды, на их берегах теснились богатые особняки. Вот усадьба вейгила: сочная зелень, горящая солнечным золотом черепица…
Он увёл Каттая шагов на полсотни в сторону по дороге, туда, где колея заворачивала за скалу. Надсмотрщик Гвалиор проводил их бдительным взглядом, но не окликнул. Рабы часто ходили туда, особенно молодые и ещё не утратившие тщетных надежд.
«Смотри…» – сказал Щенок и вытянул руку.
Дорога здесь вилась по карнизу над глубоким обрывом. В двух саженях под нею в скалу были вделаны бревенчатые опоры, и на них растянута широкая прочная сетка – улавливать всё, что могло вольно или невольно свалиться.
За ущельем поднималась утёсистая гряда. Ни дать ни взять зубастая челюсть дракона. Иные зубы успели выветриться и выщербиться, а другие вовсе выпали вон. И там, где вместо заснеженного камня зияла пустота, открывался вид на долину. Очень далёкую и от этого немного ненастоящую. Долина была круглая, удивительно правильной формы. Каттай глазел, любуясь внезапно представшим чудом. Горный воздух, особенно прозрачный и чистый из-за мороза, позволял многое рассмотреть там, вдали.
«Эта долина… Она вправду… зелёная? Или мне кажется?..»
«Вправду», – сказал Щенок. У него были длинные, ниже плеч, русые волосы. Они торчали из-под тряпья, из которого он смастерил себе подобие шапки. Ветер раздувал грязные спутанные пряди, давно не знавшие иного гребня, кроме пятерни.
Как часто бывает, глаза постепенно привыкали, начиная различать всё больше подробностей. Каттай рассмотрел дом, хороший каменный дом с забором, из-за которого выглядывали кроны фруктовых деревьев. Не удалось только оценить, велик ли был сад, – мешала скала. Каттай, впрочем, не сомневался, что сад был роскошный. Ещё бы!..
А в небе над чудесной долиной, словно знак, нарочно посланный Каттаю, висел узкий лепесток молодого месяца…
«Кто там живёт?» – отчего-то шёпотом спросил Каттай.
Щенок коротко ответил:
«Хозяева».
Волкодав даже головой замотал. Что-то слишком многое в этой Дар-Дзуме тревожило воспоминания, которые он надеялся поглубже похоронить. Здесь не стоило задерживаться. Он сведёт внука к бабке, немного посидит за столом – и уйдёт, оставив нарочно приготовленный кошелёк. Он даже заранее знал, где положит его, чтобы честные люди приняли дар. В божнице. Раб по прозвищу Пёс забивал крепи с двумя мельсинскими ворами. Родичи Кернгорма и не заподозрят, что он подходил к домашней кумирне.
…Если же стоять к Дар-Дзуме спиной, хорошо видно было строительство. Груды каменных глыб, с обеих сторон нависшие над ущельем, где внизу гремела река. Длинный прямой канал, у края садов нырявший в большую трубу. Там сейчас вовсю дымил огневец. Мастера промазывали и калили последние стыки. Не подлежало сомнению, что перво-наперво свежая речная струя придёт в усадьбу вейгила и в дома других богатеев. А с окраинных горушек вроде той, где ждала внука скромная вдова Мицулав, уличные водоносы ещё долго будут ходить с коромыслами к водогону, питаемому старым цоратом.
Из горной стены прямо на Дар-Дзуму смотрело разверстое жерло неоконченного тоннеля.
Волкодав присмотрелся и понял: что-то было не так. Из тоннеля должны были доноситься грохот и шум, торопливой вереницей катиться тачки с породой, туда-сюда сновать люди… Но нет. На стройке царила подозрительная тишина. Где же все?
Дорога повернула, и венн увидел людей.
Побросав сручье[24], они сидели, по саккаремскому обычаю скрестив ноги. Все как будто дожидались чего-то.
– Да благословит вас Богиня, Пот Отирающая, – обратился к ним Волкодав. – Скажите, почтенные, где мне здесь найти внука госпожи Мицулав?
Десяток рук сразу указал ему направление – за большую старую осыпь.
– Там он… вместе со своим Рыжим. Третий день сидит, не уходит.
– Погляди заодно, где уже этот аррант, скоро ли наконец испытает свою машину и к нам выйдет, – добавил другой. – Нас-то он страже велел палками гнать, чтоб не мешали.
Волкодав поблагодарил трудников и обошёл битые глыбы желтоватого камня, заросшие кустарником и травой. Горная стена возносилась к небесам тремя громадными уступами. Нижний был почти сглажен, укрыт плащами осыпей, давними и совсем свежими. Верхний, упиравшийся в облака, источенный непогодами, казался стеной полуобрушенной крепости, возведённой давным-давно, может, во времена Среброволосых, а может, ещё раньше. Голубая воздушная дымка окутывала древние башни, там, наверху, неумолчно гудел ветер, выводя печальный напев об ушедших временах, о давно забытых героях, о былой славе…
Пёс вправду оказался тёмно-рыжим, с заметной сединой на морде и возле ушей. Предки, пасшие халисунских овец, наградили его густой длинной шерстью, падавшей мягкими шнурами почти до земли, зато масть была словно из дар-дзумских гончарных печей. Он сидел на длинной цепи, тянувшейся из-под тяжёлого, не выдернешь, валуна. Видимо, предполагалось, что он должен был охранять палатки, видневшиеся ближе к стене. Подле пса, крепко обняв его за шею, съёжился темноволосый мальчишка. В двух шагах стоял рослый стражник и, похоже, уговаривал Ирги отойти. Небось давно увёл бы его силой, но стоило придвинуться ближе, как Рыжий молча скалил клыки, и мужчина поспешно отступал на прежнее место.
Стражников, как успел уже понять Волкодав, в Дар-Дзуме нанимали не из местных, чтобы не встали за своих против вейгила. Но этот почему-то по своей воле пытался сделать то, что было поручено Волкодаву.
На другом конце поляны, в десятке саженей, возился с какой-то машиной ещё один воин. Длинный хобот устройства смотрел как раз туда, где сидели Ирги и Рыжий.
Ещё чуть подальше, у коновязи, перебирали ногами три лошади под богатыми сёдлами. Им что-то не нравилось, они не хотели здесь оставаться. Всех тревожнее ржал горбоносый жеребец золотой масти. Бахрома расшитого чепрака металась по его крупу.
В это время откинулась входная занавесь самого большого шатра, и наружу стремительным летящим шагом вышел, почти выбежал голоногий аррант. Даже будь он иначе одет, даже если бы он принял обычай носить бороду и усы, Волкодав по одной этой походке немедля определил бы в нём сына Аррантиады. И притом высокоучёного. Арранты считали, что бодрость движений свидетельствует о проворном рассудке.
На руках у Кермниса Кнера были толстые кожаные рукавицы. Он бережно нёс большой стеклянный сосуд, почти до краёв полный бурого, с жирными переливами, студня. Студень тяжело колыхался, распространяя запах земляного масла, вываренных костей и ещё чего-то столь же противного.
Снова зашевелилась входная полсть. Из шатра, немного отстав от арранта, выбрались трое, одетые по-саккаремски. Взгляд Волкодава сразу выделил одного. Стройный, тонколицый мужчина в чёрном кафтане мимоходом хлопнул по шее золотого коня. Жеребец испуганно шарахнулся, заложил уши…
Ни один венн не стал бы доверять человеку, от которого так вот шарахается его собственный конь.
Аррант между тем вытряхнул студень в приёмный раструб машины. Воин двумя руками принялся крутить тугой вороток. Так, словно взводил большой самострел. Нетерпеливо сбросив рукавицы, Кермнис Кнер щёлкнул кресалом и поджёг длинный фитиль.
– Отойди, Захаг, или как там тебя! – крикнул он стражнику, всё пытавшемуся столковаться с Ирги. – И ты оставь пса, пострелёнок, последний раз говорю!
Пёс, чуя опасность, поднялся, в груди глухо зарокотало. Ирги только крепче вцепился в косматую шерсть и отчаянно замотал головой. Трое зрителей засмеялись.
– Ну, как хочешь… – пробормотал аррант и тронул за плечо приставленного к машине. – Давай!
Стрелок взял прицел, потянулся за фитилём…
Волкодав не особенно понял, как именно должна была сработать машина, но то, что мальчишке и псу грозило что-то скверное, сомнению не подлежало.
Он шагнул вперёд и встал прямо перед хоботом, готовым извергнуть неведомую гибель.
– Ты что творишь! – по-аррантски сказал он Кермнису Кнеру.
Тот недоумённо оторвал взгляд от устройства, за работой которого напряжённо следил. Вот уж чего он не ожидал от стоявшего перед ним лохматого дикаря, так это благородного выговора, более уместного не в саккаремском захолустье, а на спорах учёных.
– Ты не аррант, – сказал он, забыв от удивления правило разумной беседы: не утверждать очевидного.
Стрелок поспешно разжал руку, уже нашедшую спусковой рычажок.
– Ты похож на сегвана, – прищурился Кермнис Кнер. – Ты ездил в Аррантиаду с купцами или наёмником?
Волкодав хмуро ответил:
– Я не сегван. Я просто знал одного из славнейших в вашей стране.
– Эй! – раздражённо выкрикнул кто-то из зрителей. Молодым вельможам надоело слушать разговор на чужом языке. – Пошёл прочь, сын овцы! Не порти забаву!
А ты меня прогони, мог бы ответить Волкодав, но не ответил, поскольку ни один правильный венн не станет говорить с теми, кого, может быть, доведётся убить.
– Раз уж твой варварский ум сумел возвыситься до понимания языка учёности и поэзии, – не обращая на них внимания, кивнул Кермнис Кнер, – я расскажу тебе, неблагодарный сегван, что я творю. Вернее, что сотворил. Я изобрёл машину, способную прицельно метать заряды огня. Я назвал её «сифон», ибо она выталкивает горючую смесь сквозь узкую трубку. Полагаю, на полях сражений ей не будет цены. Это тебе не горшок с горящей смолой, наобум сброшенный со стены! Моя машина бьёт метко, как самострел в руках опытного стрелка. Я поджигал ею деревья и скирды соломы, но скажи, варвар, могу ли я с чистой совестью предлагать сифон боевым комадарам, ни разу не испытав против живого врага? Этот пёс никак не меньше человека, вставшего на четвереньки, значит, и гореть будет так же. Воин облачён в кожаные доспехи, он же – в густую шерсть, чем достигается примечательное, на мой взгляд, сходство. А мальчик… Я сто раз повторил ему, чтобы он бежал домой и не огорчал мать, но он не уходит. И что я, по-твоему, должен теперь делать?