Запихивая грязную посуду в посудомойку, она несколько раз чихнула. Неужели она, ко всему прочему, умудрилась простудиться? Прежде с ней этого не случалось. Наверное, она перенапряглась на работе.
Или не на работе, но перенапряглась.
Закончив с посудой, она протерла тряпкой стол, налила себе стакан холодной воды и подошла к окну, из которого открывался вид на городской ландшафт, – своему любимому месту для размышлений.
Она понимала, что занимается самообманом. На самом деле ей следовало быть благодарной случаю. Возможно, Питер действительно любил ее – ей по-прежнему хотелось верить в то, что их связывало нечто большее, чем биологический ритуал, – но чувство это было слабым и рухнуло при возникновении первых же трудностей.
Она сделала несколько глотков. На востоке поднималась почти полная луна, однако ее сияние было замутнено отблесками заходящего солнца и грязно-оранжевым мерцанием уже зажигавшегося уличного освещения.
Куда же подевались все достойные мужчины?
Она чуть не рассмеялась, догадываясь о том, что является не первой женщиной, которая задает себе этот вопрос. Однако ответ на него не становился от этого очевиднее. Некоторым женщинам удается найти себе идеального спутника с удручающей легкостью – что это, удача или самообман? Другие же, подобно ей, обречены на бесплодные поиски. Невезение? Повышенная требовательность? Или опять-таки (помоги, Господи) самообман? Может, все дело в нем? Может, она специально выбирает не тех мужчин, чтобы чувствовать себя несчастной? Может, она получает удовольствие от разочарований, доказывающих ее правоту?
В последние годы даже работа не могла заполнить ощущаемый ею зияющий черный провал. Ряд неудач и промахов, многие из которых случились по ее собственной вине (она всегда была честна с собой, хотя в общении с другими и допускала ложь ради пользы дела), замедлил ее стремительный взлет по служебной лестнице. Даже оказываемые ею сексуальные услуги перестали приносить ей успех в конкурентной борьбе и всего лишь удерживали ее от рокового падения. И лишь недавно она вновь начала обретать увереность и видеть перспективу продолжения своей карьеры. Нынешняя операция должна была этому поспособствовать. Через несколько дней Беверли предстояло возглавить рейд по трем предприятиям, в которых, как ей было известно, находилось оборудование для изготовления фальшивых кредитных карт. Это могло вернуть ей былую славу отличного полицейского.
Она допила воду, а луна зашла за легкое облачко.
Может, Джон Айзенменгер был бы другим?
Эта мысль пришла из ниоткуда, но Беверли уже не в первый раз ловила себя на том, что в ее памяти неожиданно всплывает его имя. «Да неужто?» – фыркнула она.
Наверняка он оказался бы таким же, как и все остальные. Его интересовало бы лишь то, что интересует всех мужчин, он обращал бы внимание лишь на внешнюю сторону вещей, не стараясь вникнуть в их суть. Все мужчины одинаковы, а все женщины кардинально отличаются от них; вот почему ей никогда не удастся найти подходящего человека. Она способна привлечь мужчин лишь своей красотой и никогда – интеллектом. А когда ее привлекательность пойдет на убыль, у нее не останется ничего, и она не могла этого допустить. Некрасивые женщины могут не бояться своего возраста, потому что болваны, вступающие с ними в связь, никогда не бывают ослеплены их красотой.
Она отошла от окна, вновь наполнила стакан водой и села на корточки перед телевизором. Это была модель с большим плазменным экраном, под котором лежали стопки DVD – в основном конфискованные пиратские копии, изъятые в ходе полицейских рейдов. Вечер у нее был свободным, и она решила что-нибудь посмотреть. Она уселась на диван, вывела на экран меню, и ее вновь охватили сомнения.
А вдруг он оказался бы другим?
Она явно вызывала интерес у Джона Айзенменгера – она всегда умела определять это, – и тем не менее он не проявлял слабохарактерности и зависимости от собственного пениса, присущих большинству мужчин.
Он продолжал хранить верность Елене, хотя следовало признать, что она была менее привлекательна…
Фильм начался. На экране замелькали титры, и Беверли попыталась изгнать Джона из своих мыслей.
К тому же им вряд ли было суждено еще когда-либо встретиться.
Поднявшись по еще одной лестнице, располагавшейся в дальнем конце площадки, они оказались в уютной гостиной. Правда, человек посторонний начинал испытывать в ней головокружение, потому что казалось, что она расположена на самом краю крутого обрыва. Из окон было видно уже совсем потемневшее небо. Вдоль стен были развешаны рождественские гирлянды, а в углу стояла украшенная елка, которая переливалась разноцветными огнями, вызывая ностальгические воспоминания о детстве. Некоторые игрушки действительно были очень старыми – настоящими фамильными драгоценностями.
– Чай? Кофе? – Тереза изображала гостеприимную хозяйку с восхитительной беззаботностью. Айзенменгер быстро догадался, что перед ним находится опытная светская львица, искушенная в правилах этикета, который предполагал избирательность реакций и сплошное лицемерие. Ему уже неоднократно доводилось встречаться с такими особами, в равной степени восхищавшими его и повергавшими в уныние.
– Чай, пожалуйста, – ответила Елена, и Айзенменгер тоже что-то пробормотал в знак согласия.
Кресла были старыми, потертыми и уже не такими удобными. Гостиная была маленькой и захламленной, в камине покорно полыхало полено, а свет из настенных бра, казалось, лился откуда-то из прошлого, из тех времен, окрашенных сепией, когда только что была одержана победа в войне, а англичане лучше всех играли в крикет.
Им подали чай «Граф Грей», а бутерброды, хотя и не были украшены огурцами, выглядели настолько домашними, что Айзенменгер тут же вспомнил о своем детстве. Яйца, кресс-салат, ветчина с горчицей и острый чеддер.
– Как твои дела, Елена? – Угощение было съедено, и Тереза устроилась в кресле напротив их глубокого просиженного дивана, уткнув локти в колени. На лице ее была написана искренняя озабоченность.
– Неплохо.
– Наверное, это было ужасно. Мы были так потрясены, когда узнали! Мне ужасно неловко, что мы не смогли навестить тебя в больнице – Тристана пригласили преподавать в Балтимор… Балтимор – ужасный город, но мы не могли отказаться, ведь это такая честь… Ты когда-нибудь была в Балтиморе? С тех пор как Тристана назначили президентом коллегии, мы его почти не видим. Кажется, в это Рождество мы впервые за год собрались все вместе… даже Хьюго. Он должен приехать завтра.
Ее речь, изредка прерываемая замечаниями Елены, текла без малейших пауз, оказывая усыпляющее воздействие на слушателей. И Айзенменгер поймал себя на том, что медленно погружается в этот гипнотический мир, где отец семейства – светило в области пластической хирургии, недавно стал президентом Королевской коллегии хирургов, его жена активно участвует в местной благотворительности, а сын следует по стопам отца, и все они живут в замке…
– Как в сказке.
Елена задумалась.
– Да, похоже, – согласилась она таким тоном, словно внезапно увидела все с новой точки зрения. – В детстве я проводила там так много времени, что это казалось мне совершенно естественным.
Хирургическая операция и последующие химио- и рентгенотерапия тяжело дались Елене и Айзенменгеру. Даже сейчас, спустя три месяца с момента окончания последнего курса, она была такой бледной, словно одной ногой стояла в могиле. И когда он глядел на нее, то видел перед собой человека, вернувшегося к жизни, но утратившего всю свою жизненную энергию, и это очень его тревожило. Он надеялся, что эта поездка в замок Вестерхэм на Новый год прояснит ситуацию, и вначале ему казалось, что все идет хорошо. Елена была искренне рада, когда получила письмо от Терезы Хикман.
– А как ты познакомилась с Хикманами?
Он уже знал это из ее прежних рассказов, но ему хотелось, чтобы она вновь погрузилась в счастливые воспоминания. Эта хитрая уловка пришла ему в голову, когда он прочитал в воскресном приложении статью о достопримечательностях Вестерхэма. Но даже после того, как он узнал, что ей хорошо знакомо это место, ему потребовалось провести подробное расследование, чтобы сложить все части истории воедино.
– Папа и Тристан Хикман вместе учились в колледже. Тереза тоже там училась. И они оба были в нее влюблены – до смерти… Но в конце концов она отдала свое сердце Тристану.
Еще одна сказка…
– Однако папа воспринял это довольно спокойно, и они остались друзьями. Он был свидетелем у них на свадьбе, а потом пригласил Тристана на ту же роль, когда женился на маме. В детстве нас каждый год на все лето отвозили в замок.
– И у Хикманов тоже было двое детей?
Елена кивнула.
– Хьюго – ему, наверное, сейчас лет двадцать семь – пошел по стопам Тристана. Кажется, он работает в Ноттингеме.
– А дочь? Кажется, Элеонора?
– Нелл, да. Она по-прежнему живет в замке.
Голос ее изменился, и Айзенменгер различил в нем напряженные нотки. «Видимо, в прошлом что-то произошло», – подумал он и решил не останавливаться на этом.
– Так когда ты в последний раз приезжала в замок?
– О, сто лет назад. Конечно, Тереза писала мне – она очень любит писать письма, – но сама я не была здесь очень много лет.
Елена снова погрузилась в воспоминания.
– А как они стали владельцами замка? – помолчав, спросил Айзенменгер.
Она не сразу отреагировала.
– Он всегда принадлежал семье Тристана. Но ты же понимаешь, это не настоящий замок, – добавила она, словно это имело какое-то значение. – Скорее дешевая поделка. Дом восемнадцатого века, выстроенный в замковом стиле. Он никогда никого не защищал, и его никто никогда не осаждал… – Она снова погрузилась в воспоминания. – И все же мы очень любили играть здесь в принцесс и рыцарей. Джереми обычно был сэром Ланселотом, Хьюго – королем Артуром, а я – Гвиневерой.[1]